Истории Обеллоса. Эпоха Конца

Выбор

От ранней весны прошло почти две луны. Вылазки Грима прошли достаточно плодотворно: с наступлением месяца семерр рождения весны нападков монстров стало меньше, причем на долгое время. Лишь в месяц флорне увядания весны, когда монстры одни вынашивают потомство, а у других оно активно растет, их набеги стали серьезнее.

Именно в этот непростой период, не зная, чего и когда ожидать, юноша наконец освоился со всем, что нужно для работы и выживания в полях. Даже змееволк теперь не был ему помехой — с основной массой справятся стражники, а его серп рассечет тонкую шею твари быстрее, чем та вопьется клыками в плоть.

До Грима доходили новости из города: странные насекомые, отравления и загадочные смерти по всей столице. Сам Шарль Пьемонт был поражен на целый день. Несмотря на все старания замкового управления скрыть эти факты, вышло так себе.

Преступность в городе возросла и почти достигла своего пика. Стражники, особенно такие как его мать, все чаще перерабатывали из-за нехватки рук, а новичков стали брать гораздо менее строго. Редко когда такое случалось за историю города — ведь без надлежащей подготовки станет лишь хуже.

Впрочем, за это время император успел отдать экстренный приказ о всеобщем призыве на стену. Волна монстров в конце последней септимы, когда у Грима был выходной, вышла столь мощной, что пришлось отдать приказ пустить на защиту города всех и каждого.

Жертв становилось больше ночь от ночи — не на стене, так внутри. И потому было решено, что ждать больше нельзя. Запасы заготовленных бомб подходили к концу. Сырья становилось все меньше — и две такие же атаки, как последняя волна, городу уже не выстоять. Именно поэтому в замке прошлым днем засели лучшие умы Империи. По отчетам, характеристикам и донесениям они составили команду из самых эффективных сборщиков, чтобы экстренно отправить их к Русалочьему озеру.

Затея, очевидно, опасная. Кто-то говорил, что их шлют на смерть. Вот только не каждый мог отказаться. Тем, кто состоял на рядовой службе сборщиком, предоставлялся выбор: опасное путешествие с весьма существенной выплатой, либо сниженное вознаграждение на период вылазки. Не то, чтобы это был шантаж — все сводилось к тому, что для повышения блага одних нужно его снизить у других. Потому если кто-то, получивший предложение, отклонял его, то просто оставался на своей прежней работе. Со сниженной зарплатой, как и все на той же должности.

Много кому не понравилось решение — особенно новым добровольцам. Не имея опыта, они страшно рисковали при каждом выходе за стену. Зачем делать это, если даже так не выйдет получить достаточно для пропитания семьи? Впрочем, сборщик все еще зарабатывал больше других. С учетом изменившейся политики в отношении еды, даже со сниженным заработком остаться на этом месте было выгодно.

Никто не знал, сколько посевов сгорит. Каждый невыросший сектор, каждый новый день нес с собой все большие траты еды, при этом давая ее меньше и меньше. Сниженная норма, повышенные цены… Торговля уже почти тысячелетие максимально контролировалась остатками государства. И его силы железной рукой карали всех тех, кто в тяжелые моменты пытался поколебать авторитет дворца.

Среди выбранных в качестве кандидатов в экспедицию сборщиков были и осужденные. Не все, но те, кто зарекомендовал себя как пошедшие по пути исправления, усердные и умелые. Более того, для каждого это возможность доказать свою пользу обществу. По окончании похода на них будет составлена характеристика, и после ее оценки сам министр юстиции может даровать им помилование. Такого не мог упустить никто из отправленных за стену.

Вот только Грим хотел отказаться. Он успел понять, что и как устроено за пределами города, как сбежать в нужный момент — но далеко от Велана, с ограниченным запасом оружия, зелий и еды ожидать можно чего угодно. Еще более рискованной работе он предпочитал сравнительно безопасные поля вокруг столицы.

Тем временем, Ауфиль переубеждала его, как могла.

— Каждая вылазка становится все более рискованной, сынок. Из разных секторов все больше сообщений о ночных одиночках, которых труднее заметить. Если так и будет продолжаться, то даже летом не станет проще, — эльфийка искренне не хотела говорить слишком авторитарно, скорее пыталась преподнести свое мнение аргументированно и спокойно… Несмотря на ощущение, будто все естество кричит в панике, требуя заставить Грима во что бы то ни стало согласиться.

Вздохнув в ответ, юноша почесал затылок.

— После двух месяцев я уже привык, думаю… Даже почти свыкся с тем, что могу в любой момент не вернуться.

Ауфиль, стараясь сохранить лицо сдержанное и спокойное, прервала сына.

— Прошу тебя, не говори так. Стоит расслабиться — и придет конец. Стоит смириться — и беда не заставит себя ждать. Я знаю, ты не хочешь умирать. Никто не хочет. И я не хочу, чтобы ты погиб, вся семья за тебя переживает!

Эльф, на вид совсем молодой, но уже статный и представительный, на мгновение отпустил свое лицо — и на нем проявилась глубокая тоска.

— Да, мам, да…

Подойдя ближе к сыну, Ауфиль погладила его по щеке и направила взгляд на свое лицо.

— Что случилось? Кто-то на тебя давит? Кто-то умер? Может… — Грим не дал ей договорить, покачав головой и жестом попросив тишины.

— Нилья… она больше не приходила. Ни в прошлый раз, ни сегодня, — даже просто произнести эти слова юноше оказалось мучительно больно.

— Вот как… Она писала тебе? Передавала что-то? — на оба вопроса эльф кивнул головой, отчего его матушка озадачилась еще больше, — Тогда в чем проблема? Она же не бросила тебя, не забыла, просто…

Грим не дал ей договорить, и с обидой в голосе перебил Ауфиль.

— Занята, да? Она то же самое пишет… Что работает, что не может, что рада бы встретиться… Какой толк, если мы не видимся уже два месяца?

Глядя на своего сына, эльфийка про себя облегченно вздыхала. Ауфиль отлично помнила период, как они с Дереком познакомились, стали сближаться — не без терзаний, горя и тоски. Но, по воле ли Обеллоса, Абсолюта или простой милости Судьбы, эльфы, стоит им найти свою пару, редко расстаются. На интуитивном уровне их тянет к тем, с кем жизнь сложится — и лишь изредка эльфы расходятся, особенно после бракосочетания.

Потому для Ауфиль происходящее с сыном не было секретом: он попросту встретил свою любовь. И она надеялась, что если он сумеет выжить, то его будет ждать светлая пора близости и тепла, так необходимая каждому в этом проклятом городе.

Вот только Гриму объяснять бесполезно — ведь он с самого момента, как встретил Нилью, жил сердцем, а не разумом. Что весьма осложняло ситуацию.

Приобняв сына за плечи и поцеловав его в макушку, эльфийка позволила ему раствориться в своей материнской любви, пусть нужна была любовь другой.

— Милый мой… Тебе тяжело, и ты думаешь, что я этого не знаю. Но я точно уверена в одном: ты должен жить. Бороться всеми силами. Потому что если вдруг она придет встретиться с тобой и не отыщет — будут сломаны две жизни, а не одна, — дыша медленно и глубоко, Ауфиль прижимала ухо юноши к своей груди. Мерно стучащее сердце ровным звуком возвращало Грима в детство, когда всякая тревога таяла и испарялась, стоило лишь обнять маму.

Высокий и окрепший, выдержавший два месяца походов за стену Грим сейчас едва сдерживал слезы. Эльфийка прекрасно это понимала — и пусть ее мальчику будет больно, она должна помочь ему.

Тихий, мелодичный голос стал ласкать слух вздрагивающего юноши. Пение матери всегда приносило покой — так или иначе. Если раньше ее колыбельная сразу оставляла лишь мир на душе, то сейчас раскрывает потаенные страхи, заставляет прожить боль — и только затем получить долгожданное облегчение.

Грим держался как мог. Не пристало юноше, что уже вошел во взрослую жизнь эльфа, плакать в объятиях матери. Вот только сперва он перестал моргать — ведь глаза стали влажными сами по себе. Затем по щеке, увлажняя одежду Ауфиль, покатилась первая слеза. За ней — целый ручей.

Среди потока бессвязного бормотания Грима о любви, о душевной боли, о нежелании сражаться за будущее без своей избранницы, его матушка все так же нежно гладила свое дитя по голове, помогая не забыться в истерике, но выплеснуть накопившиеся переживания.

Только с Ауфиль юноша мог позволить себе раскрыться. Внутри он ощущал, что у него были силы воспротивиться желанию разрыдаться. Но зачем, если рядом та, кто защитит от любой беды? Как скала защищала эльфийка свое дитя от всяческих невзгод — но пришла пора не оберегать от них, а позволить сыну закалиться через испытания. Встать не впереди, а сзади, не укрывать, а поддерживать.

Слезы проливались нескончаемым потоком до тех самых пор, пока Ауфиль не закончила петь. Она не была уверена, сможет ли еще облегчить душу сына, если споет снова — и проверять это на родной крови совсем не хотела.

Эльфийка помогла Гриму подняться, а затем отвела к умывальне — все же тратить ткань на платки перестали почти сразу после Первой Ночи. Еле шевеля ногами и весьма сильно опираясь на мать, Грим пару раз плеснул ледяной водой себе на лицо. Только тогда ему хватило стойкости говорить внятно и не захлебываясь слезами.

— Прости, мам… Я даже не думал, что это так больно. Очень странно ощущать все настолько… ярко и сильно, — потирая глаза, юноша старался прийти в норму и обдумать услышанное.

— Ничего, дорогой, ничего. К счастью, или к сожалению, но каждый эльф живет жизнью более короткой и более насыщенной, нежели остальные бола. И любовь, и ненависть — все будет сильнее, чем ты мог бы себе подумать. К этому ты не привыкнешь, но я надеюсь, что вскоре пора терзаний пройдет, — сказала та с мягкой улыбкой на лице. Не счастливой, а успокаивающей, ведь сама Ауфиль сейчас совсем не радовалась.

Прийдя в себя после внезапно накатившей грусти, юноша обратился к матери.

— Ты уверена, что лучше пойти? Даже неясно, когда мы вернемся… — обычно поход к Русалочьему озеру длился почти месяц, но то было время летнее, и как сложится ситуация сейчас, мало кто знал. Грим рассеянно смотрел на бабочку, усевшуюся на стене.

— Да, — в это простое слово она вложила столько воли, сколько могла, — Я готова убеждать тебя дальше. Но я прошу тебя поверить.

На мгновение Ауфиль запнулась. Все же ее собственный кризис веры не мог не отразиться на ее просьбе. Самой ей это казалось лицемерием. Однако, Грим сейчас был не в том состоянии, чтобы спорить и искать нестыковки. Желание забыть о боли было сильнее ее самой.

— Я не верю, прости. Но я сделаю это. И буду надеяться, что работы окажется много… — состояние юноши стало подавленным и спокойным, потому он отдал право думать и решать за него той, кто всегда о нем заботился.

Ауфиль поцеловала парня в щеку и заключила в крепкие объятия.

— Ты справишься, сынок…

Она отстранилась нескоро, потому как не хотела уходить и оставлять Грима наедине с собой. Прощание было самой тяжелой частью встречи.

— Красивая. Таких я еще не встречала, — проследив за взглядом юноши, эльфийка увидела бабочку.

Ауфиль уже давно заметила, что в городе стало больше насекомых — и красивых, и неприметных, и даже тех, которых можно употреблять в пищу.

— Пожалуй… Хотя иногда мне кажется, что она смотрит на меня. Жутковато замечать ее то тут, то там.

— Погоди, именно эта? — эльфийка хотела было уйти, но зацепилась за фразу сына.

— Да… я уже почти привык к ней, — парень пожал плечами, а сам сел на свое спальное место, глядя на изумрудного цвета прелестное насекомое.

— Хм… ну, пусть так. Кстати сказать, я наконец смогла выбить себе посещение Литы. Эта змея натравила на тебя ангела во время процесса… Может, пришла пора платить по счетам, — в извечно добром сердце Ауфиль пылал огонь ненависти. На ее ребенка позарились, ее ребенку пожелали зла и сотворили его — а за семью мать двоих детей будет стоять горой.

— Ну ладно тебе, мам. Все вышло даже лучше, я мог получить два года. Катастрофу на беду размен, конечно, но выбирать не приходится. По крайней мере, теперь… — одно только воспоминание о причине заключения заставило юношу ощутить болезненный укол будто в самой душе.

— Может быть, ты прав. Но я устала все время поворачиваться другой стороной в ответ на пощечину. Не знаю, стоит ли оно того, но я все же проверю, — сдерживая свои чувства внутри, эльфийка шумно выдохнула и на прощание поцеловала сына в лоб, — Береги себя, мой дорогой. Я пойду.

Снаружи уже смеркалось, ночь накрывала пеленой страха город и его окрестности, а время на раздумья все утекало.

На следующее утро необходимо дать ответ. Потому Грим, после примерно получаса размышлений, занятых по большей части тоской по своей избраннице, направился к ставке старшего надзирателя. Рослый, крепко сложенный, однако неизменно мертвый зомби Варукт был не слишком рад позднему визиту.

— В чем дело? — неровный, но твердый голос неживого выражал неудовольствие, как и бледно-серое лицо со следами гниения.

— Сэр. Я хотел бы дать ответ по поводу похода к озеру, — сейчас Гриму нельзя было показывать свою слабость, так что он собрался и выпрямился, — Я принял решение отправиться в экспедицию.

Надзиратель строго оглядел осужденного, будто оценивая его способность к столь тяжелому делу.

— Отлично. Как раз хотел уменьшить количество ртов в отряде. Завтра с утра за тобой придут, отправишься на обучение, — несмотря на видимую сухость и черствость, Варукт был весьма доброжелателен, объяснял недочеты и заботился о своих подопечных, даже о тех, кто попадал в карательные группы за страшные преступления.

Грим еле заметно улыбнулся — подобное отношение весьма забавляло. Особенно, если в процессе оказывалось не так много холодности.

На деле же, Варукт отлично знал настроение Грима. И если обычно он старался сохранять авторитет надзирателя перед каждым осужденным, то сейчас, глядя на страдающего от чувств юношу, не мог оставить это без внимания.

— Благодарю вас, сэр. Скорой вам ночи.

Сокровенным чаянием стражника, сборщика, да и вообще кого угодно за стеной было то, чтобы ночь завершилась как можно скорее. Таков смысл пожелания — короткой и легкой ночи.

Вежливо распрощавшись, юноша ушел пройтись. После работы ему спалось лучше, а за ее неимением самым простым способом уснуть осталась прогулка. Только пройдя несколько кругов по их небольшому району внутри города Грим был готов отойти ко сну. Бессонница мучила и его, а теперь, когда денег на зелье доброго сна больше нет, приходится изощряться.

Рухнув в кровать, он поежился. Суть прогулки в том, чтобы выгнать из тела мысли — и о кошмарах тоже. Но сейчас, перед новым поворотом на стремительной дороге его жизни, очистить разум не удается. К сожалению, спать нужно даже так. Пролежав около пары часов без сна, юноша все же в него провалился.

Насекомые. Сотни, тысячи и десятки тысяч. Туча, что пожирает все вокруг, берущая начало из леса, несется прямо на него. От каждой твари слышится потусторонний вой — будто великое множество голодных, алчущих жизни душ обрело форму. В голове лишь одна мысль: «Бежать!» Поддавшись порыву, Грим пытается сорваться с места, но ноги не слушаются. Он пытается переставить их хотя бы раз, но безуспешно. А туча все ближе, вой все громче, и только один звук перебивает стрекотание насекомых — бешеное биение сердца. Лишь ударив себя по бедру, юноша смог начать движение. Сперва ровно, быстро и четко, с желанием спастись. Затем неуклюже, путанно и неловко — тело все еще словно зачаровано и отказывается подчиняться. И вот у него в кулаке появился кинжал. Он режет себе руку, кромсает ее в клочья, лишь бы боль заставила двигаться вперед. Кровь будто кипяток бежит по коже, заставляя одновременно ощущать и будто под ней варится плоть, и нарастающий в глубине тела холод. Аккуратный и неторопливый, подбирающийся к сердцу трепетно и ласково, как влюбленный к спящей красавице. Но все это — ничто по сравнению с диким страхом. Грим знает. Чувствует плотью, слышит кровью и понимает душой — эта охота идет за ним. Он один виноват в этом всем, и спасения нет.

Ноги уже истерзаны в мясо, все тело в ранах от налетающих насекомых, дыхания не хватает. Будто играясь с ним, монстры почти не обращают на эльфа внимания, пожирая все вокруг. Куда бы он ни пошел, все исчезает, оставляя его одного — наедине с собой и с ужасающей тучей. На глазах юноши пала столица: оплот Империи Стратвар. Стены обрушились и стали кормом для пирующей лавины мелких существ. Дома скосились, а дворец, возвышающийся потускневшими, но прекрасными башнями над городом, треснул. Вылетели стекла самых высоких окон, пошатнулись древние своды — и все это от тысяч и тысяч укусов ненасытных насекомых. Исчезает столица, исчезает лес, исчезает даже сама земля. Оборачиваться становится попросту опасно — Грим уже не знает, есть ли что-то позади, кроме тучи, которая вот-вот его настигнет.

Страх пробирает до костей. Кажется, будто даже мысль о чем-то заставляет тварей пожирать это, словно те стремятся оторвать разум юноши от целого мира. Оставить одного, терзаться от произошедшего, винить себя и никого больше — ведь все погибнут. Умрут под ликующий стрекот орды насекомых, от их безжалостных укусов, от того, как они проникнут внутрь, выпьют кровь и прогрызут себе новые ходы в теле.

И теперь он невольно подумал о матери. Ауфиль, такая сострадательная и яркая. Запутавшаяся, но все равно идущая своим путем… Взмолившись о пощаде, о прощении, о милосердии, Грим желал только защитить семью. Теперь уже в голове возник образ отца — пусть не слишком эмоционального, но родного. Дерек был скуп на похвалу, но от этого всякий комплимент подобен празднику, подобен удачному улову и вкусному обеду. А сестра… такая маленькая и чистая. Лучик света посреди плотного тумана ужаса, безысходности и ежедневных лишений. За нее хватались и отец с матерью, и сам Грим… Чем он и сгубил ее. Сгубил их всех.

От тучи отделился поток летающего кошмара. Будто следуя за мыслями эльфа, твари достигли Ауфиль, Дерека и Байи. Их крики Грим слышал из самого леса, в который сбежал, стоило только понять масштаб катастрофы. Он укорял себя за побег, ненавидел себя за беспомощность и монстра за его жестокость.

Но горечь от потери была не последним и не самым страшным. Как будто этого мало, насекомые принялись медленно, пусть и безболезненно, поедать юношу заживо. Боли нет ни капли, однако ощущения укусов, каждый из который впивается в плоть, сводили с ума. Ему показалось, что боль была бы только спасением, возможностью не думать о том, как медленно тело становится частью своры монстров. Его словно заставляли снова и снова чувствовать, что он теряет самого себя. Ощущать, как нарочито ласковые, нежные челюсти отгрызают по кусочку, бережно прячут их в желудки и принимают в семью.

Но хуже всего стало осознание, что тело не теряет чувствительность съеденных частей. Каждое касание внутренностей этих мелких тварей, каждое преобразование внутри их тел, от медленного переваривания до полного единения. Разделенные, перемолотые его частицы до сих пор обладали тем же объемом ощущений, что и все тело… И это становилось невыносимо. Слишком много чувств, слишком много разных мыслей, словно каждая частица была сама по себе. И все это — на фоне ликования пожравших его монстров.

Насекомые стали откладывать яйца, будто сохраняя каждую частичку Грима. И вскоре сознание оказалось разделено на миллионы мелких тел. Лапки и челюсти, мельчайшие мышцы — он контролировал их все, но в то же время ничего не мог. Он обрел бесконечное блаженство в единении со своими мучителями, и потерял все разом. Страх и радость смешались вместе, путали мысли, сражались и мирились друг с другом множество раз за одно мгновение. Он стал частью Роя — единого, но противоречивого. У него отняли личность, он потерял семью — забыл о ней и не воссоединился с родными в посмертии.

Белый свет. Манящий женский голос. Волей своей он зовет к себе, и противиться этому зову не в силах ни одна частица растерзанной души. В безумном взгляде читается одержимость, ярость и удовлетворение. Она получила что хотела. А Гриму придется целую вечность провести в исступленных мучениях, не зная ни себя, ни своего прошлого, ни своего будущего. В клетке собственного сознания, в клетке такой приятной… Но все еще очевидной. Все еще клетке.

На следующее утро эльф проснулся раньше обычного. В холодном поту, хватая ртом воздух, он судорожно пытался не вспоминать сон, не вспоминать родных, не думать и забыть все, что видел. Но как назло, крики агонии его семьи стояли в ушах. По рукам будто ползли тысячи лапок, а сам он боялся поднимать веки, чтобы не увидеть сотни различных образов от каждой пары глаз Роя. Ужасы ночи не хотели отпускать его, словно врываясь сквозь поврежденный разум из мира снов в мир реальный.

-Сон… сон… это сон… Проклятые кошмары… — Грим уже два месяца не получал зелье доброго сна. И если раньше это не было так критично, все же у лекарства накопительный эффект, то в последнее время он вообще не хотел засыпать, и делал это исключительно из необходимости.

Как и все, что подкидывала ему жизнь. Не потому, что хочет, а потому, что нужно.