Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика

Как меня выручал Штрейхер

Много лет спустя, после того, как я вернулась в Москву и, окончив Московский библиотечный институт, работала в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина, мне нередко приходилось знакомить с нашей национальной библиотекой западногерманских библиотековедов. Экскурсия по библиотеке обычно завершалась профессиональной беседой с зарубежными коллегами. И нередко они среди многих вопросов поднимали вопрос о существовании в Ленинской библиотеке отдела специального хранения и о критериях отбора литературы в его фонд.

Этим фондом читатели могли пользоваться только по особому разрешению дирекции библиотеки. Не секрет, что в советское время одним из главных критериев изъятия книг из основного фонда библиотек и передачи их в спецхран была так называемая «идеологическая направленность». Если учесть, что эту направленность обычно определяли по фамилии или даже по национальности автора, то можно себе представить, каким потоком поступала советская и иностранная литература в отдел специального хранения. Достаточно сказать, что научные труды, принадлежавшие перу выдающихся ученых, и произведения писателей, репрессированных в годы советской власти, были изъяты из фондов библиотек страны и хранились в спецхранах научных библиотек в единственном экземпляре. Остальные экземпляры подлежали уничтожению. Всё это было очень похоже на участь прогрессивной литературы в библиотеках нацистской Германии.

Представьте себе два списка запрещенных книг: один на немецком, другой на русском языке. В первом — труды Макса Борна, Альберта Эйнштейна, произведения Генриха Гейне, Эриха Марии Ремарка, Людвига Ренна и многих других ученых, мыслителей и писателей. Во втором — труды Николая Кольцова, Николая Вавилова, Павла Флоренского, произведения Николая Клюева, Осипа Мандельштама, Исаака Бабеля и многих других.

Перечисление сожженных, пущенных под нож и запертых в спецхраны книг можно продолжить. Счет шел на тысячи названий. Здесь я позволю себе лишний раз подчеркнуть, что и в Союзе Советских Социалистических Республик, и в нацистской Германии не ограничивались уничтожением одних только плодов «вредной» или «вражеской» мысли великих ученых и писателей. Самих поэтов и мыслителей, гордость нации и государства, ставших в одночасье «врагами народа», если их не прибрал Бог или они сами не успели уехать, ссылали, держали за решеткой, расстреливали или, в лучшем случае, вышвыривали за границу по воле диктаторов.

Разве это не роднит первую страну социализма с третьей империей или третью империю с первой социалистической страной? Уж не знаю, в какой последовательности их называть, чтобы не так больно и обидно было за свое Отечество.

Обо всем этом могут рассказать многие и советские, и немецкие библиотекари, которые держали списки запрещенной литературы в своих руках и, не страшась грозящей им опасности, вопреки приказам, надежно прятали многие опальные книги в такие закоулки необъятных книгохранилищ научных библиотек, в какие не могло заглянуть недреманное око казенного начальства. Здесь эти книги благополучно дождались своего возвращения к читателям.

Да простят мне это отступление от избранной темы, которое станет понятным, если я повторю, что я профессиональный библиотекарь и не могу пройти мимо хорошо мне известных и неопровержимых фактов, подтверждающих родство двух тоталитарных государств.

Но, кстати, спросите вы, почему библиотечная тема всплыла именно на этих страницах? Как ни странно, гнусная репутация одного из упомянутых мной подсудимых была моей палочкой-выручалочкой в случаях, когда дотошные коллеги из Западной Германии задавали мне вопрос о комплектовании фонда спецхрана. По собственной инициативе советский экскурсовод предпочитал этого вопроса не касаться. Но уж если гости его задавали, я, как за спасательный круг, хваталась за «Штюрмера» Юлиуса Штрейхера. Этот прием никогда не давал осечки.

Хорошо известное немецким библиотекарям моего поколения содержание этого круто замешанного на порнографии антисемитского листка ни у кого не могло оставить никаких сомнений в необходимости изъять его из фонда любой библиотеки. Разногласий по этому поводу между культурными людьми никогда не возникало. Более того, всем было стыдно, что подобное, с позволения сказать, периодическое издание вообще могло когда-то, где-то выходить в свет. После такого примера вопросов о спецхране больше не задавали и мне не стоило никакого труда перейти к научным проблемам теории и практики библиотечного дела.