Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика

«Старики»

Следующая группа, которую я мысленно выделяла тогда из числа подсудимых, были «старики», верные приспешники Гитлера, примкнувшие к нему уже будучи на вершине своей политической карьеры.

Как известно, Трибунал вынес Францу Папену, добровольно уступившему Гитлеру пост рейхсканцлера и способствовавшему захвату Австрии, оправдательный приговор.

Артур Зейс-Инкварт, один из главарей нацистской партии Австрии, имперский наместник этой страны в 1938–1939 годах, заместитель генерал-губернатора Польши и наместник в Нидерландах, был приговорен к смертной казни через повешение.

И, наконец, Константин фон Нейрат, в 1932–1939 годах занимавший пост министра иностранных дел нацистской Германии и затем пост протектора Богемии и Моравии, был приговорен к 15 годам тюремного заключения.

Всё это можно прочесть в опубликованных материалах процесса, в многочисленных книгах и статьях, ему посвященных. Но вряд ли вы прочтете во всех этих печатных источниках, почему представители старшего поколения, материально обеспеченные люди, стали послушными прислужниками Гитлера, более того — его почитателями и участниками его нечеловеческих преступлений.

На этот вопрос не дали ответа и сами подсудимые. Ответа на него не найти и в статьях и книгах. Судите сами. На допросе Папен заявил, что считал Гитлера «самым большим мерзавцем, которого когда-либо видел в своей жизни». Однако это не помешало подсудимому в письме к мерзавцу, написанном в июле 1934 года, заверить фюрера втом, что он «всецело предан» Гитлеру и «его деятельности на благо Германии». Во всех последующих письмах, которые цитировал в суде допрашивавший Папена заместитель главного обвинителя от Великобритании Максуэлл-Файф, подсудимый высказывал верноподданническое восхищение фюрером. И это происходило тогда, когда Папену были точно известны преступления нацистов. Многие его друзья и сотрудники стали жертвами нацистских убийц. Но ведь сам-то он не стал! Неужели так проста разгадка явного несоответствия высокого интеллектуального и низкого морального уровня пособника убийц?

И он всё же продолжал не только «сочувствовать», но и явно содействовать нацистским главарям. Мне очень трудно судить, прав ли был Трибунал, оправдав господина Папе-на. Может быть, по-своему и прав, решив предать его суду Бога, Истории и собственной совести.

Зейс-Инкварт, адвокат, получивший юридическое образование и звание доктора права на юридическом факультете Венского университета в 1917 году, не только не задавал себе вопроса о юридической правомерности действий нацистов в Австрии, Нидерландах и Польше, но и стремился на всех постах выполнить и перевыполнить гитлеровские планы полного порабощения народов этих стран. Не кто иной, как Зейс-Инкварт, был организатором захвата Австрии, верным помощником подсудимого Франка в Польше, принимал активнейшее участие в разработке и осуществлении акции АБ, предусматривавшей казнь тысяч польских интеллигентов.

С таким же усердием в Богемии и Моравии действовал в интересах немецкого рейха Константин фон Нейрат. На совести протектора этих территорий тысячи убитых и замученных в концентрационных лагерях мирных граждан Чехословакии. В этой красивой и гостеприимной стране я встретила конец войны. И чехи, празднуя освобождение, восторженно приветствовали своих освободителей, неся их на руках по Вацлавской площади.

Но во время допроса подсудимого Нейрата мне припомнилось, как чехи преследовали немецких женщин, которые устремились ко мне, ища защиты у советского офицера. Когда подоспели преследователи, оказалось, что в руках каждого из них были ножницы, которыми они собирались безо всякой жалости выстричь у представительниц немецких оккупантов куски волос на темени. Так они метили своих мучителей, которые без малого семь лет тиранили и унижали чешский народ.

В оправдание своих действий чехи продемонстрировали мне объявления на оградах парков и на дверях магазинов.

В этих объявлениях крупными буквами по-чешски было написано: «Чехам вход воспрещен!»

Тогда, в мае 1945 года, в первый день без войны, мне удалось избавить немецких женщин от бессмысленного ответного унижения. Но, вспомнив эту историю во время допроса Нейрата, я подумала, что «стрижка по-чешски» ни в какое сравнение не идет с теми жестокими акциями, которые планировались и осуществлялись в Богемии и Моравии с ведома и под руководством Нейрата.

Чего стоят, например, рассуждения подсудимого по поводу будущего оккупированных территорий в меморандуме, представленном им фюреру летом 1940 года. В этом документе гитлеровский протектор ничтоже сумняшеся заявлял, что «цель может быть только одна — окончательное объединение Богемии и Моравии с великой Германской империей… Эти территории следует заселить немцами».

Для окончательного решения данной проблемы Нейрат предлагал выделить тех чехов, которые могут быть подвергнуты германизации, и оставить их в стране. Тех же, кто не подходит с расовой точки зрения, или является врагом империи, — безжалостно выслать. Особенно беспощадно Нейрат рекомендовал расправиться с интеллигенцией, саботирующей введение в Чехословакии нового порядка. Протектор считал, что всех интеллигентов-саботажников надо изгнать. Но и этого ему показалось мало. И он предложил возложить ответственность за акты саботажа на всё чешское население. Таким образом, Нейрат распространил наказание на ни в чем не виновных граждан, что и послужило началом массового террора против чешского народа.

С расстрелами заложников, истреблением и насильственной высылкой людей с родной земли нельзя примириться! Подробности осуществления нацистами политики геноцида мне довелось узнать в Нюрнберге. О геноциде говорили обвинители и свидетели, о нем шла речь надопросах подсудимых, в частности подсудимого Нейрата, который был одним из разработчиков планов онемечивания оккупированных территорий.

Помню, что ответы Нейрата вызвали у меня чувство острой неприязни по отношению к этому немецкому «интеллигенту» старшего поколения. После всего, что я услышала, слово «интеллигент» обязательно надо взять в кавычки, когда применяешь его к такому человеку. С виду — аккуратен и благопристоен, но его показания и предъявленные обвинителями документальные доказательства свидетельствовали о том, что перед нами жестокий, не знающий жалости поработитель чужого народа, уверенный в том, что зло, которое он причинит этому народу, обернется благом для его соотечественников и уж в первую голову для него самого!

Какая странная уверенность, тем более если учесть, что она была присуща человеку, выдававшему себя за глубоко верующего прихожанина лютеранской церкви!