Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика

В тюрьме

Утром следующего после нашего приезда в Нюрнберг дня мы отправились на стареньком советском автобусе к месту предстоящей работы, в мрачное, тяжеловесное здание Дворца юстиции на Фюртерштрассе. Оно вместе со связанной с ним подземным ходом тюрьмой чудом уцелело в превращенном в руины средневековом Нюрнберге. Потребовался лишь ремонт, чтобы в 1946 году в этом здании свершилось правосудие.

В мой первый нюрнбергский день я так волновалась, что передвигалась, как во сне, и, пройдя через чугунные ворота в каменной ограде, отделявшей Дворец от широкой и прямой улицы Фюртерштрассе, ничего вокруг не замечала. Я покорно следовала за приехавшими ранее переводчиками, которые уже успели освоиться в нескончаемых лабиринтах Дворца юстиции. Волнение, которое, очевидно, было связано с осознанием значимости события, происходившего в моей тогда еще короткой двадцатидвухлетней жизни, лишило меня способности запомнить путь, проделанный нами от автобуса до рабочих комнат Советской делегации, что и привело, можно сказать, к трагическому завершению моего первого дня в нюрнбергском Дворце юстиции.

Дело в том, что после окончания заседаний суда синхронные переводчики обычно на том же автобусе возвращались в отведенные им на окраине города виллы, если, конечно, не возникала необходимость помочь письменным переводчикам выполнить срочный перевод. Что же касается нас, новичков, то наш первый рабочий день был заполнен представлением начальству, ознакомлением с условиями и порядком работы, получением пропусков и другими формальностями.

Погруженная в мысли, нахлынувшие на меня после первого посещения Дворца юстиции, я продолжала сидеть за рабочим столом, не замечая, что мои коллеги уже покинули комнату и пошли к автобусу, который ждал нас за оградой Дворца.

В результате мне пришлось самостоятельно искать дорогу к выходу. Эта, на первый взгляд, простая задача оказалась мне не по плечу. Выйдя из рабочей комнаты, я не обнаружила никаких указателей и пошла наугад по бесконечным коридорам, переходам и лестницам. Все мои попытки найти выход из лабиринта оказались безуспешными, а кругом не было ни души. Чувствуя, что заблудилась, я ускорила шаг. Мысль о том, что автобус уедет без меня и что я в чужом городе без денег и без точного адреса вряд ли доберусь к ночи до моего нового пристанища, а, может статься, и вообще не доберусь, повергла меня в уныние.

И вот я, еще так недавно фронтовой разведчик, потеряла ориентировку и уже не шла, а бежала по какому-то длинному переходу, в котором не было ни окон, ни дверей, но ощущалась какая-то особенная прохлада, что позволяло мне надеяться на приближение к выходу, а значит, и к автобусу.

В конце перехода была дверь без таблички, я толкнула ее и… В тот же миг я оказалась во власти двух здоровенных солдат, представителей американской военной полиции — military police, или сокращенно МР (эм-пи). Они, не говоря ни слова, подхватили меня под руки, куда-то повели и втолкнули в комнату с зарешеченным окном.

Меня арестовали, заперли! Я в тюрьме. Эта мысль мгновенно пронзила меня и лишила дара речи. Сомнений быть не могло. Хорошо знакомые мне по Бутырской тюрьме, куда я ходила на свидания с отцом, тюремные окна во всех странах похожи друг на друга. Их главная примета — решетка.

Откуда-то изнутри подползло к горлу всепоглощающее чувство страха, оно душило меня, и в голову стали приходить пугающие мысли. Что скажет американское тюремное начальство? Как объяснить ему, да к тому же на доступном мне «англо-немецком» языке, мое появление в здании тюрьмы, куда во все времена и во всем мире вход без особого разрешения строго воспрещен?

Но еще страшнее казалась другая опасность, грозившая не только мне, но и моим близким в Москве, опасность, которую можно назвать одним понятным каждому советскому человеку того времени коротким словом — «ГУЛАГ».

Эта опасность была вполне реальной, ибо в моем случае речь шла о «тайной», не предусмотренной советскими спецслужбами встрече с иностранцами. Да к тому же еще на территории тюрьмы, в которой содержались главные нацистские преступники. Для советского следователя 40-х годов состав преступления был налицо и не требовал никаких дополнительных доказательств. Оставалось только назвать меня агентом американской или даже нацистской разведки, корни которой, несомненно, сохранились в американской зоне оккупации.

Такое развитие событий казалось мне неизбежным. Более того, миллионы моих сограждан могли бы подтвердить реальность этих опасений и отсутствие в них бредового начала. Я сидела на стуле пусть еще не в камере, но в тюремной комнате и не переставала задавать себе самой один и тот же вопрос: «Какого черта я, дочь добрых, честных и бесконечно любимых мною «врагов народа» поехала в этот треклятый Нюрнберг?». И тут же сама отвечала на него: мне был дан приказ, и не какой-нибудь штабной крысой, а заместителем самого Берии генералом Серовым.

В таких мрачных раздумьях я провела, наверное, всего несколько минут, которые показались мне вечностью. Внезапно дверь распахнулась и в сопровождении американского офицера и двух уже знакомых мне «эм-пи» в комнату вошел, нет, скорее ворвался наш переводчик Костя.

«Наконец-то я нашел тебя!» — были его первые слова, которые мы потом так часто повторяли друг другу. Оказывается, мои новые коллеги заметили мое отсутствие, подняли тревогу и срочно отрядили Константина на поиски пропавшей переводчицы, а сами остались терпеливо ждать нас в автобусе.

Все мои страхи оказались напрасными. На этот раз пронесло! Более того, у этой истории был счастливый конец, что не так уж часто случается в стенах тюрем. Костя нашел там не только заблудившуюся переводчицу, но и свою будущую жену. А я — интересного и умного спутника жизни на долгие годы!