Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика

Фрик, Функ и Заукель

Подсудимые Фрик и Функ почти не сохранились в моей памяти. Они, как и другие руководящие нацисты из окружения Гитлера, занимали каждый по нескольку должностей и были безвольными и бесцветными исполнителями воли фюрера.

Адвокат Фрика, занимавшего в течение 10 лет пост имперского министра внутренних дел, а затем назначенного протектором Богемии и Моравии, отказался от допроса своего подзащитного. А Функ на допросах, которые вели обвинитель от США Додд и обвинитель от СССР Рогинский, избрал тактику отрицания всех предъявленных ему обвинений, даже в тех случаях, когда они подтверждались документальными доказательствами и свидетельскими показаниями сотрудников Рейхсбанка, президентом которого Функ был начиная с 1939 года.

Мне запомнился только последний вопрос Рогинского, предъявившего подсудимому статью «Вальтер Функ — пионер национал-социалистического мышления», опубликованную в газете «Das Reich» в 1940 году в связи с пятидесятилетием Функа. Последний абзац этой статьи звучит следующим образом: «Вальтер Функ остался верен себе потому, что он был, есть и будет национал-социалистом, борцом, посвящающим все свои труды победе идеалов фюрера»[8].

Процитировав эту напыщенную тираду, Рогинский спросил, признает ли подсудимый Функ правильность оценки своей личности и деятельности, которые даны в статье.

«В общем и целом — да», — скромно ответствовал Функ.

У обвинителя больше не было вопросов.

К последней паре подсудимых примыкает в моей памяти коренастый лысый Фриц Заукель — генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы, поставщик рабочих для военной промышленности и сельского хозяйства нацистской Германии. По приказу этого работорговца миллионы молодых людей, жителей оккупированных территорий, были насильственно угнаны в рейх на каторжные работы.

Я-то знаю, как страдали не только угнанные, но и их матери, отцы, дедушки и бабушки. На Украине местные жители научились ненавидеть не только немецких оккупантов, но и полицаев, которые нередко были уроженцами тех же деревень и даже родственниками угнанных. Родство и свойство не мешали полицаям загонять своих племянников и племянниц в товарные эшелоны, отправляющиеся в Германию. Об этом рассказывала мне после войны моя старая няня Матрена Евстафьевна Деревянченко.

Матрена Евстафьевна появилась в нашей семье еще до моего рождения, в 1922 году стала полноправным членом нашей семьи, выручала, если не спасала, нас, детей, в самые трудные годы и была связана с нами до самой своей смерти в начале 80-х годов. В ее родной деревне Никитовке (в Донбассе) уже в мирное время не здоровались и не разговаривали с вернувшимися из советских лагерей после отбытия десятилетнего срока бывшими полицаями. Впервые за всю свою историю деревня, в которой 70 % жителей испокон веку носили фамилию Деревянченко, опознала в своей среде предателей и не простила их.

На допросах и в последнем слове Заукель уверял, что он непричастен к преступлениям нацизма, что он ничего не знал о существовании концентрационных лагерей и даже проявлял заботу об иностранных рабочих. Всё это была ложь, опровергаемая документами и свидетельскими показаниями.