Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика

Юрист Франк

Как ни трудно мне после всего, что только что вспомнилось, но приходится мысленно вновь возвращаться в зал Нюрнбергского суда, где меня ждет теперь Ганс Франк, главный юрист нацистской Германии, адвокат, защищавший нацистов в судах еще до прихода Гитлера к власти.

После 1933 года и до самого краха гитлеровской империи он с еще большим рвением демонстрировал свою преданность Гитлеру, пытаясь подвести правовую основу под преступные планы и действия нацистской клики. Именно об этом многократно говорилось в суде, когда рассматривалось дело Франка. В газетах и журналах того времени немало писали об этом подсудимом, перечислялись многочисленные официальные должности, которые он занимал с 1933 по 1945 год. Он был и членом рейхстага, и имперским комиссаром по координации юстиции, и президентом некой Международной палаты права, и президентом Академии германского права. Но его подлинный талант, талант уголовного преступника, особенно ярко проявился на посту генерал-губернатора оккупированных польских территорий.

Именно на этом посту он совершил чудовищные преступления. И это уже не была теория — это была самая активная практика. Это была практика нарушения всех правовых норм и законов. А ведь он как юрист должен был отдавать себе в этом отчет.

Мне скажут, что всему виной собачья преданность фюреру, характерная для большинства подсудимых. Да, это так! Но у Ганса Франка была одна особенность, точнее страсть, отличавшая его от прочих главных нацистских преступников. Многие из них, как известно, в тюрьме или после выхода из нее писали дневники, которые были потом опубликованы, однако Франк опередил их всех.

Генерал-губернатор Польши начал вести дневник, можно сказать, с первых дней своего губернаторства, с октября 1939 года в Лодзи, продолжал вести его в Кракове до середины января 1945 года и закончил его уже после своего бегства из Кракова в Германии в апреле 1945 года. Франк не расставался со своим дневником даже в критические моменты жизни. Он взял его с собой и тогда, когда ему пришлось бежать из генерал-губернаторства и искать пристанища в Баварии, куда он и привез, по его собственному свидетельству, 43 увесистых тома, из которых в Нюрнберг было доставлено 38 томов (пять были утеряны).

В этих томах — протоколы заседаний, партийных собраний НСДАП в генерал-губернаторстве и, наконец, дневник самого генерал-губернатора. Все документы напечатаны на машинке, протоколы заседаний снабжены списками присутствующих с их личными подписями. Документы относятся к 1939–1945 годам. К дневнику составлен подробнейший предметный указатель в четырех томах (sic!).

Немецкая аккуратность на сей раз облегчила работу обвинителей на Нюрнбергском процессе. Оставалось только еще раз показать подсудимому два больших ящика, чтобы он, проверив их содержимое, подтвердил американским представителям, что в них действительно находится написанный им дневник. Франк удостоверил не только это, но и соответствие истине всего того, что было им написано.

Кто знает, понимал ли подсудимый, что в дневниках и во всех представленных им же документах содержится его смертный приговор? Такой приговор неминуемо должен быть вынесен человеку, который совершенно сознательно и в течение многих лет совершал чудовищные преступления и, будучи юристом, не только оправдывал свои кровавые деяния, но и юридически их обосновывал и считал правомерными, более того — необходимыми.

Отдаю себе отчет, что мои рассуждения о преступлениях подсудимого Франка, о его виновности и о справедливости приговора могут быть восприняты как эмоции дилетанта, сугубо личные впечатления молодой еще женщины, не знавшей жизни людей, населяющих Землю. Но разве выдержки из многотомного дневника Франка, приобщенные к материалам процесса не служат убедительным и неопровержимым доказательством вины подсудимого, тем более, что все они подтверждены самим Франком? Эти материалы рассматривались как предъявленные обвинением официальные документы, их можно прочесть в книге представителя Польши в Международном военном трибунале Станислава Пиотровского[7]. Мне тогда казалось, да и теперь кажется, что больших доказательств жестокости и преступности человека быть не может. Позволю себе поэтому привести некоторые из записей Франка в надежде, что читатели со мной согласятся.

Сначала о судьбе «чужих народов»:

«…Беспощадная борьба за достижение поставленных нами целей продолжается. Вы видите, как работают государственные учреждения, вы видите, что они ни перед чем не останавливаются, десятки самых разных деятелей ставятся к стенке. И это необходимо, ибо простая мысль подсказывает нам, что не наша задача жалеть кровь чужих народов, когда льется лучшая немецкая кровь».

«Если бы я захотел расклеить плакаты, сообщающие о расстреле каждого поляка (а это каждый седьмой поляк!), всех лесов Польши не хватило бы для производства плакатной бумаги».

«Мы должны понять, что смысл этой войны в том, чтобы естественным путем увеличить жизненное пространство нашего народа».

«Что касается еврейского вопроса, то я скажу лишь одно: эту проблему мы решаем. Ни один еврей больше не направится в Германию».

«До 1939 года этому поганому народу здесь привольно жилось. А где теперь эти евреи? Их почти не видно, а если их кто и увидит, то всегда занятых работой».

«В остальном мы можем в ближайшие годы продолжать поставлять рабочую силу в рейх и превысить цифру в 140 000 рабочих. Наша цель — постепенно охватить, несомненно, имеющиеся в деревнях и маленьких труднодоступных поселках пригодные для работы праздношатающиеся человеческие резервы. В следующем году вы можете рассчитывать на дальнейший приток рабочей силы из генерал-губернаторства, так как для отправки мы будем использовать полицию».

«Сама мысль о возможности восстановления для поляков польского государства — безумие… Я заявляю, что для фюрера и для немецкого народа все дела, связанные с Польшей и польским народом, уже решены и что нас не интересуют нереалистичные дебаты, которые, возможно, будут вестись по поводу прошлого во всем мире… Эта земля — наша и останется нашей навеки».

Франк никогда не забывает провозгласить славу своему любимому фюреру и поклясться в верности национал-социализму:

«С 1920 года я посвятил себя служению национал-социалистической рабочей партии Германии. Я был, есть и остаюсь юристом, последовательным защитником национал-социалистического периода борьбы».

«Я с Гитлером уже 25 лет. В тяжелые времена мы всегда вместе».

«Национал-социализм Адольфа Гитлера жив, лицо фюрера обращено к Солнцу, и мы, старые бойцы, в его услужении. Мы просим его: „Фюрер, защити блюстителя права!”».

«Мы победим потому, что у нас есть Адольф Гитлер. Такой человек встречается в истории только один раз в 10 000 лет. Адольф Гитлер неповторим. Он не Кай Юлий Цезарь и не Наполеон Бонапарт! Было бы вообще неправильно сравнивать его с какой-либо исторической личностью. У него нет предшественников среди государственных деятелей всего мира».

Франк в конце концов знал заранее, что за их дела всей его шайке нет прощения, но, видимо, рассчитывал на другой исход войны, о которой он писал:

«В этой войне прекрасно то, что взятое нами однажды мы уже никогда не отдадим».

«Эта война — не какая-нибудь ошибка руководства. Нет, эта война предначертана нам судьбой. Война — это необходимость, и она открыла нам дорогу в мир свободы!»

«Хочу подчеркнуть, что мы не должны проявлять щепетильность, когда слышим о 17 000 расстрелянных. Эти расстрелянные — тоже жертвы войны. Давайте вспомним, что все мы фигурируем в списке военных преступников у господина Рузвельта и, таким образом, являемся сообщниками перед лицом мировой истории!»

С этим заключением подсудимого Ганса Франка нельзя не согласиться, а к выдержкам из его дневника можно ничего не добавлять, разве только одно. Даже добрый христианин, читая леденящие душу излияния Франка, невольно подумает, что их автора можно и должно повесить.