Я не хочу, да и не могу описывать дальнейшее, прежде всего казнь преступников, которая состоялась 16 октября 1946 года. Мы, советские переводчики, 6 октября покинули Нюрнберг и отправились в советскую зону оккупации в Лейпциг. Нам предстояло в течение трех месяцев (представляете масштабы нашей работы!) править стенограммы, сличая текст перевода с подлинником и мысленно вновь возвращаясь в зал суда.
Зато чрезмерная рабочая нагрузка, вернее перегрузка, помогала нам переносить тоску по дому.
А у меня (вы не забыли?) была еще и собака. Молодость тоже брала свое. И песни мы опять сочиняли. Одну, на мотив известного фронтового вальса, я записала. Вот ее текст:
Я помню, как осенним днем
Мы приземлились тут,
Я помню, как в краю чужом
Мы начали свой труд.
Я помню день, как страшный сон,
Когда зажглись огни
И крепко сжали микрофон
Товарищи мои.
Припев:
Так вот, друзья, пришла пора,
Настал расплаты час,
И то, что врали мы вчера,
Мы выправим сейчас.
Мы знаем: путь лежит в Москву
Сквозь груды стенограмм,
И что положено кому,
Пусть выправит он сам.
Опять неслышен, невесом
С берез слетает лист,
И вот Москву, как светлый сон,
Дает телефонист.
Я слышу голос: «Это ты?»,
А рядом в забытьи
Сидят и черкают листы
Товарищи мои.
(Припев)
Тепло и свет московских встреч
Нас греют, как и встарь,
Друзья, чтоб здесь костьми не лечь
За ручку и словарь.
Коль стенограммы победим,
Осилив сотни тонн,
Закажем правнукам своим:
Не врите в микрофон.
(Припев)