Сан Феличе

CXVII АПОФЕОЗ

Когда Луиза пришла в себя, она поняла, что находится в какой-то кофейне на углу улицы Мола и спуска Сан Марко. Микеле внес ее туда, раздвинув толпу, которая сгрудилась у дверей и разглядывала ее сквозь стекла затворенных окон и через открытую дверь.

В толпе повторяли слова пленника и говорили, указывая на Луизу пальцем:

— Это она на них донесла.

Раскрыв глаза, она в первую минуту ни о чем не могла вспомнить. Но понемногу, оглядываясь вокруг и узнавая, где она находится, видя огромную толпу, собравшуюся вокруг дома, Луиза припомнила все, что произошло, вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Карету! Ради Бога, милый Микеле, карету! Едем домой!

Это было нетрудно: в те дни, да еще и сейчас между театром Сан Карло и театром Фондо находится стоянка наемных экипажей для любителей музыки, слушавших в ту пору шедевры Чимарозы и Паизиелло, а ныне приезжающих послушать оперы Беллини, Россини и Верди. Микеле вышел, взял закрытую карету, попросил подать ее к выходу со стороны улицы Мола, провел Луизу среди как приветственных криков, так и возмущенного ропота присутствующих — в зависимости от того, были то патриоты или сторонники Бурбонов, высказывалось ли ей доброжелательство или, напротив, посылались вдогонку проклятия за ее мнимый донос, — вошел с ней в карету, задернул занавески и крикнул:

— В Мерджеллину!

Толпа расступилась, карета тронулась, пересекла площадь Кастелло, выехала на улицу Кьяйа и через четверть часа остановилась у Дома-под-пальмой.

Микеле яростно позвонил. Дверь открыла Джованнина.

На губах девушки играла злая улыбка, какая бывает у дурных слуг, когда они собираются объявить неприятную новость.

— Ах! — сказала она, первая начиная разговор. — Пока синьора отсутствовала, здесь произошло что-то невероятное!

— Здесь? — прошептала Луиза.

— Да, здесь, сударыня.

— Здесь, в доме, или в Неаполе?

— Здесь, в доме.

— Что же такое произошло?

— Синьора должна была меня предупредить, что мне следовало отвечать в случае, если станут спрашивать о господине Андреа Беккере.

— Значит, вас спрашивали о господине Андреа Беккере?

— Как же, сударыня! Меня схватили, потащили в полицию и угрожали бросить в тюрьму, если я не скажу, кто прошлой ночью приходил к синьоре. Там узнали, что здесь кто-то был, только не знали кто.

— И вы назвали господина Беккера?

— Пришлось, сударыня. Бог мой! Мне же не хотелось угодить в тюрьму! И потом, ведь господин Беккер приходил не ко мне!

— Несчастная! Что вы натворили! — воскликнула Луиза, падая на стул и уронив голову на руки.

— А что мне было делать? Я боялась, что, если буду все отрицать, меня обвинят, хотя я и отпиралась; я думала, а вдруг сплетники, видя мое желание скрыть приход господина Андреа Беккера к синьоре, скажут, будто господин Андреа Беккер любовник синьоры, как уже начинают поговаривать о господине Сальвато.

— Замолчи, Джованнина! — крикнул Микеле.

Луиза встала, бросила на девушку взгляд, полный удивления и укора, и тихим, но твердым голосом сказала:

— Джованнина, я не знаю, какая причина заставила вас отплатить за мою доброту черной неблагодарностью. Завтра вы покинете мой дом.

— Как будет угодно синьоре, — дерзко отшила девушка.

И она вышла, даже не обернувшись.

Луиза почувствовала, что слезы вот-вот хлынут из ее глаз. Она протянула руку Микеле, и тот упал перед ней на колени.

— Ах, Микеле! Мой милый Микеле! — лепетала она, захлебываясь от рыданий.

Микеле взял ее руку и прижал к губам: он испытывал волнение тем большее, что в глубине души сознавал: все эти беды произошли по его вине.

— Вот уж поистине скверный вечер после прекрасного дня, — сказал он. — Бедная сестрица! Ты была так счастлива, когда вернулась из Пестума!

— Слишком счастлива! Да, слишком! — горестно повторила она. — Не знаю, но словно какой-то голос шепнул мне, что самое лучшее, самое чистое в моем счастье уже позади… Ах, Микеле, Микеле! Как страшно то, что сказала эта девушка!

— Да, страшно. Но, чтобы она не говорила другим то, что сейчас сказала тебе, ее бы лучше не прогонять. Подумай, ведь она знает все: и что было нападение на Сальвато, и что мы дали ему приют, и что он жил в этом доме и дружен с тобой. О Мадонна! Я-то хорошо знаю — во всем этом не было ничего дурного, но люди решат по-иному; оставшись у тебя, она должна будет молчать ради собственной выгоды, но, уйдя от тебя, разболтает все хотя бы из чувства мести, и твое доброе имя пострадает.

— Ты говоришь — из мести? Но за что Джованнина может мне мстить? Я всегда делала ей только одно хорошее!

— Одно хорошее! Вот прекрасный довод! Так ведь есть просто дурные люди, сестрица, которые тем больше желают другим зла, чем больше те делают им добра. С некоторого времени мне сдается, что Джованнина как раз из таких. А ты сама ничего не замечала?

Луиза посмотрела на Микеле. Действительно, с некоторого времени ее также начали удивлять вспышки злобы в этой молодой девушке. Она много раз спрашивала себя, в чем причина перемены в характере ее служанки, но так и не смогла найти сколько-нибудь удовлетворительный ответ. Луиза боялась ошибиться; однако с той минуты, как Микеле указал ей на враждебность Джованнины, она поняла, что это действительно так.

Внезапно ее озарила догадка. Она с беспокойством огляделась:

— Посмотри, не подслушивают ли нас?

Микеле подошел к двери; он не старался умерить шум своих шагов и увидел, что в минуту, когда он открывал дверь комнаты Луизы, дверь Нины затворилась. Подслушивала их Джованнина или это было случайное совпадение?

Микеле притворил дверь, задвинул задвижку и, сев на прежнее место у ног своей сестры, сказал:

— Ты можешь говорить. Я не скажу тебе: «Никто нас не слушал», — но теперь могу сказать: «Никто больше нас не услышит».

— Хорошо, — сказала Луиза, понизив голос и наклонившись к Микеле, — вот два факта, которые пришли мне в голову и подтвердили мои подозрения. Когда прошлой ночью бедный Андреа Беккер явился повидать меня, он до мельчайших подробностей знал все, что произошло между мной и Сальвато. Сегодня утром, перед моим приездом в Солерно, Сальвато получил анонимное письмо, в котором сообщалось, что прошлой ночью один молодой человек ожидал меня в нашем доме до двух часов ночи и ушел только в три, проговорив со мной целый час. Кто мог донести об этом, если не Джованнина, скажи мне?

— Mannagia la Madonna![131] — пробормотал Микеле. — Вот это серьезно! И все-таки я говорю тебе: сейчас, пока ты в этом не уверена, лучше бы без огласки! Я бы и еще дал тебе совет, да только ты ему не последуешь.

— Какой же?

— Я сказал бы тебе: «Поезжай в Палермо к синьору кавалеру — это пресечет все дурные толки».

Живой румянец залил щеки Луизы. Она уронила голову на руки и задыхающимся голосом произнесла:

— Увы! Совет хорош и исходит от друга…

— Так в чем же дело?

— Я могла бы последовать ему вчера; но не смогу это сделать сегодня.

Глубокий вздох вырвался из ее груди.

Микеле посмотрел на Луизу и понял все: ее грусть в Неаполе подтвердила подозрения, которые родились в нем при виде ее счастья в Салерно.

В эту минуту Луиза услышала шаги в коридоре, соединяющем два дома. Но эти шаги не старались приглушить. Она подняла голову и с беспокойством прислушалась. В том положении, в котором она сейчас находилась, все вселяло тревогу.

Но вот раздался стук в дверь и послышался голос герцогини Фуско:

— Луиза, дорогая, вы у себя?

— Да, да! Входите, входите же! — воскликнула Луиза.

Герцогиня вошла, Микеле хотел подняться, но рука Луизы удержала его.

— Что вы здесь делаете, моя прелестная Луиза, — спросила герцогиня, — одна и почти в темноте вместе со своим молочным братом, тогда как у меня вам готовится триумф?

— Триумф, у вас, дорогая Амелия? — спросила Луиза, крайне удивленная. — А по какому поводу?

— Как? По поводу того, что произошло Не правда ли, ведь это вы раскрыли заговор, угрожавший всем нам, и, к тому же, как говорят, спасли не только нас, но и отечество!

— Ах, значит, и вы, Амелия, вы тоже могли поверить, что я способна на подобное бесчестье! — зарыдала Луиза.

— Бесчестье! — воскликнула в свою очередь герцогиня, чей пылкий патриотизм и ненависть к Бурбонам представляли события совсем в ином свете, чем они виделись Луизе. — Ты называешь бесчестьем поступок, который прославил бы римлянку времен республики? Ах! Почему тебя не было сегодня вечером у нас, когда только что пришло это известие? Ты видела бы восторг, охвативший всех нас! Монти сложил в твою честь стихи; Чирилло и Пагано предложили присудить тебе гражданский венец; Куоко, который пишет историю нашей революции, посвятит тебе одну из лучших своих страниц. Пиментель объявит завтра в «Мониторе», в каком огромном долгу перед тобой Неаполь; женщины, герцогиня де Кассано и герцогиня де Пополи, зовут тебя, чтобы обнять, мужчины ожидают тебя с восхищением, чтобы на коленях поцеловать тебе руку; я же горда и счастлива, что ты моя лучшая подруга. Завтра Неаполь будет занят только тобой, завтра Неаполь воздвигнет тебе алтари, как Афины воздвигали их богине Минерве, покровительнице отечества.

— О горе! — воскликнула Луиза. — Одного дня было достаточно, чтобы пятнать меня дважды! Седьмое февраля! Страшная дата! Седьмое февраля!

И она упала без сил, почти умирающая, на руки герцогини Фуско; меж тем Микеле снова охватили сомнения: он не знал, правильно ли он поступил; его терзали угрызения совести при виде отчаяния той, кого он любил больше жизни, и он до крови раздирал ногтями свою грудь.

На другой день, 8 февраля 1799 года, в «Партенопейском мониторе» в передовой статье, напечатанной крупным шрифтом, появились следующие строки:

«Славная гражданка Луиза Молина Сан Феличе вчера вечером, в пятницу, раскрыла заговор нескольких преступных безумцев, которые, полагаясь на присутствие в наших портах многочисленных судов английской эскадры и действуя в согласии с англичанами, должны были в ночь с пятницы на субботу, то есть сегодня вечером, низвергнуть существующее правительство, уничтожить славных патриотов и произвести контрреволюционный переворот.

Руководителями этого преступного заговора были банкиры Беккеры, отец и сын, немцы по происхождению, жившие на улице Медина. Вчера вечером они оба были арестованы и препровождены в тюрьму, причем Андрей Беккер нес в руках как символ своего бесчестия обнаруженное в их доме королевское знамя. У него нашли также некие охранные карточки, которые должны были быть розданы тем, кого предполагалось пощадить. Все те, у кого подобных карточек не оказалось бы, были обречены на смерть.

За арестом главных зачинщиков заговора последовали другие, второстепенные аресты; монастырь Сан Франческо делле Монаке ввиду его удобного расположения (известно, что он представляет собою как бы остров) был предназначен служить тюрьмой обвиняемым; чтобы освободить его, монахини-францисканки перешли в монастырь Доннальбина.

В числе арестованных, помимо отца и сына Беккеров, священник церкви кармелитов, князь де Каноза, два брата Йорио, магистрат и епископ, и судья по имени Джамбаттиста Веккьони.

Кроме того, в таможне был найден склад оружия — сто пятьдесят ружей, а также сабли и штыки.

Слава Луизе Молина Сан Феличе! Она спасла отечество!»