Сан Феличе

XLIX ДИПЛОМАТИЯ ГЕНЕРАЛА ШАМПИОННЕ

Шампионне предложил майору Ульриху Райзаку первым войти в столовую и указал ему на место между генералом Эбле и собою.

Завтрак, хоть не был сибаритским, отнюдь не являлся и спартанским; это оказалось нечто среднее. Благодаря подвалам его святейшества Пия VI вина были самые лучшие.

В ту минуту, когда садились за стол, раздался пушечный выстрел, за ним второй, затем третий.

Молодой человек при первом вздрогнул, прислушался ко второму, к третьему остался равнодушен.

Он не задал никакого вопроса.

— Слышите, майор? — спросил Шампионне, видя, что гость продолжает молчать.

— Слышу, генерал. Но, признаюсь, не понимаю.

— Это тревога.

Почти в тот же миг забили общий сбор.

— А почему бьют барабаны? — спросил австриец, улыбнувшись.

— Это общая тревога.

— Я так и думал.

— Еще бы! Сами понимаете, после такого письма, какого удостоил меня генерал Макк… Вам, вероятно, известно его содержание?

— Я сам его писал.

— У вас прекрасный почерк, майор.

— Но диктовал его генерал Макк.

— Генерал Макк прекрасный стилист.

— Но как это могло случиться? — спросил майор, слыша непрекращающуюся пальбу и барабанный бой. — Я не заметил, чтобы вы отдали какое-либо распоряжение! Уж не узнали ли меня ваши пушки и барабаны, уж не волшебные ли они?

— Нашим пушкам в особенности следовало бы быть волшебными, ибо — известно это вам или нет, — у нас их всего-навсего девять. Как видите, маловато, чтобы отвечать вашему артиллерийскому парку в сто орудий. Еще котлету, майор?

— С удовольствием, генерал.

— Нет, пушки мои сами не стреляют и барабаны сами не бьют. Я отдал распоряжение еще прежде чем имел честь увидеть вас.

— Значит, вы осведомлены о нашем наступлении?

— Представьте себе, у меня, как у Сократа, на службе состоит дух. Я знал, что шесть дней тому назад, то есть в минувший понедельник, король и генерал Макк двинулись из Сан Джермано во главе тридцати тысяч солдат, Мишеру из Акуилы — с двенадцатью тысячами и де Дама́ из Сессы во главе десяти тысяч, не считая генерала Назелли с его восемью тысячами, которые с эскортом прославленного адмирала Нельсона должны в настоящее время высадиться в Ливорно, чтобы перерезать нам отступление в Тоскану. Да, генерал Макк — великий стратег, это известно всей Европе. Между тем, сами понимаете, поскольку у меня всего двенадцать тысяч человек, из которых Директория хочет забрать три тысячи, чтобы пополнить гарнизон Корфу… Кстати, Тьебо, — спросил Шампионне, — вы распорядились, чтобы эти три тысячи прибыли в Анкону и погрузились на суда?

— Нет, генерал, — отвечал Тьебо, — ибо, зная, что мы располагаем, как вы и говорите, всего-навсего двенадцатью тысячами, я не решился лишить вас еще и этих трех тысяч.

— Превосходно! — сказал Шампионне с обычной своей ясной улыбкой. — Но вы забыли, Тьебо, что спартанцев было всего лишь триста человек. Чтобы умереть, людей всегда бывает достаточно. Распорядитесь, дорогой Тьебо, чтобы они отправились немедленно.

Тьебо встал и вышел.

— Возьмите же крылышко цыпленка, майор, — продолжал Шампионне. — Вы ничего не едите. Сципион, который у меня одновременно и интендант, и лакей, и повар, подумает, что стряпня вам не по вкусу, и умрет от огорчения.

Молодой человек, переставший есть, пока генерал говорил, снова принялся за еду, но был явно смущен его невозмутимостью и начинал подозревать, что тут кроется какая-то ловушка.

— Тотчас же после завтрака, Эбле, и после того, как мы с майором Райзаком произведем смотр римского гарнизона, поезжайте и подготовьте все необходимое, чтобы подорвать мост в Тиволи на Тевероне и мост в Боргетто на Тибре, как только французские войска перейдут эти реки.

— Слушаю, генерал, — просто ответил Эбле.

Майор взглянул на Шампионне.

— Стаканчик альбанского, майор, — предложил генерал, — оно из погребов его святейшества, знатоки одобряют его.

— Итак, генерал, вы отдаете нам Рим? — сказал Райзак, отпивая вино маленькими глотками.

— Вы слишком опытный военный, дорогой майор, чтобы не знать, что в тысяча семьсот девяносто девятом году, при гражданине Баррасе, нельзя защищать город, укрепленный в двести семьдесят четвертом году, при императоре Аврелиане. Если бы генерал Макк напал на меня с парфянскими стрелами, балеарскими пращами или даже со знаменитыми таранами Антония длиной в семьдесят пять футов, то я, пожалуй, еще попытался бы защитить город. Но против ста пушек генерала Макка это было бы безумием.

Тьебо возвратился.

— Все распоряжения исполнены, генерал, — доложил он.

Шампионне кивком поблагодарил его.

— Все же, — продолжал генерал, — я оставляю Рим не совсем. Нет, Тьебо займет замок Святого Ангела с пятьюстами солдат, не правда ли, Тьебо?

— Если прикажете, конечно, генерал.

— И ни в коем случае не сдадитесь.

— Ни в коем случае, можете быть уверены.

— Сами подберите себе людей. Найдете вы пятьсот человек, готовых умереть за честь Франции?

— Найти их будет нетрудно.

— Итак, мы сегодня отступаем. Простите, майор, что я при вас обсуждаю наши мелкие дела. Но вы сами военный и все хорошо понимаете. Сегодня мы уходим. Прошу вас, Тьебо, продержаться всего лишь двадцать дней. Через двадцать дней я возвращусь в Рим.

— Что вы, генерал, не считайтесь со мной, располагайте хоть двадцатью, хоть двадцатью пятью, хоть тридцатью днями.

— Мне нужно только двадцать, и даже даю вам, Тьебо, слово, что явлюсь и освобожу вас раньше двадцати дней. А вы, Эбле, — продолжал генерал, — приезжайте ко мне в Чивита Кастеллана; там я сосредоточу свои силы, это позиция отличная. Но полезно будет произвести кое-какие фортификационные работы. Еще раз прошу прощения, майор.

— Генерал, я повторю то, что сейчас сказал мой коллега Тьебо: не считайтесь со мною.

— Как видите, я из тех игроков, что сразу выкладывают свои карты на стол. У вас шестьдесят тысяч солдат, сто орудий, снаряжения столько, что его девать некуда. У меня же, — если Жубер не пришлет мне три тысячи солдат, которые я у него прошу, — всего-навсего девять тысяч войска, пятнадцать тысяч снарядов и два миллиона патронов. При таком неравенстве сил, согласитесь, следует принять кое-какие меры предосторожности.

Заметив, что молодой человек, слушая его, забыл о кофе, Шампионне напомнил:

— Пейте же, пока кофе не остыл. Сципион очень гордится своим кофе и всегда советует пить его горячим.

— Действительно, кофе превосходный, — подтвердил майор.

— В таком случае, мой юный друг, допивайте чашку и, с вашего позволения, мы поедем, чтобы провести смотр гарнизону. А Тьебо подберет там свои пятьсот человек.

Майор Райзак допил кофе до последней капли, поднялся с места и поклонился в знак того, что он готов.

В комнату вошел Сципион.

— Говорят, мы уезжаем, генерал? — спросил он.

— Уезжаем, друг мой Сципион! Сам знаешь, в нашем проклятом ремесле ни за что нельзя поручиться.

— Значит, генерал, надо укладывать сундуки, запаковывать книги, планы и карты?

— Вовсе нет. Пусть все остается на своих местах до нашего возвращения. Дорогой майор, — продолжал Шампионне, пристегивая саблю, — думаю, что генерал Маис правильно поступит, если остановится в этом дворце; он найдет тут библиотеку и превосходные карты; скажите ему, чтобы он поберег мои книги и карты, я ими очень дорожу; как и дворец, я их предоставляю ему, а вам поручаю их беречь. Ему здесь будет очень удобно, тем более что напротив, как видите, возвышается огромный дворец Фарнезе, где, по всей вероятности, пожелает расположиться король. Его величество и генерал смогут объясняться знаками из окна в окно.

— Если генерал будет жить здесь, — отвечал майор, — я могу поручиться, что все принадлежащее вам останется в неприкосновенности.

— Сципион, — распорядился генерал, — мундир на смену и полдюжины сорочек уложи в тюк; его можно сразу же привязать к седлу. По окончании смотра мы немедленно трогаемся в путь.

Не прошло и пяти минут, как распоряжения Шампионне были исполнены и у ворот дворца Корсини четыре лошади ждали всадников.

Молодой майор поискал свою лошадь, но не увидел ее; генеральский конюх предложил ему прекрасного свежего коня с седельной кобурой, украшенной гербом. Ульрих фон Райзак вопросительно взглянул на Шампионне.

— Ваша лошадь устала, — сказал генерал, — дайте ей отдохнуть; попозже ее приведут вам на Народную площадь.

Майор поблагодарил, поклонившись, и сел в седло, как и Эбле, и Тьебо. За генералом последовал небольшой эскорт, в котором блистал наш старый друг капрал Мартен, еще полный гордости потому, что приехал из Итри в Рим в карете посла. Сципиону надо было закончить кое-какие хозяйственные дела, так что ему предстояло догнать генерала немного позже.

Дворец Корсини — там, заметим вскользь, скончалась Христина Шведская, — высится на правом берегу Тибра. Живущий в нем может, протянув руку, коснуться расположенной на другой стороне улицы Лунгара изящной виллы Фарнезины, увековеченной Рафаэлем. Кстати, именно из колоссального дворца Фарнезе и прелестной архитектурной жемчужинки, что является всего лишь его отделением, Фердинанд вывез все шедевры античности и средневековья, которые, как мы видели, он показывал в замке Казерта молодому банкиру Андреа Беккеру.

Маленькая кавалькада направилась вверх по правому берегу Тибра, по улице Лунгара; майор Ульрих ехал рядом с Шампионне с одной стороны, а с другой — генерал Эбле; полковник Тьебо, находившийся чуть позади, служил как бы соединительным звеном между основной группой и маленьким эскортом.

Несколько шагов проехали молча, потом заговорил Шампионне.

— На этой римской земле замечательно то, что, куда ни ступи, касаешься истории античной или средневековой. Вот смотрите, — добавил он, протянув руку в сторону, противоположную Тибру, — там, на вершине этого холма, находится монастырь святого Онуфрия, где умер Тассо. Он скончался от горячки в те самые дни, когда Климент Восьмой пригласил его в Рим, чтобы торжественно увенчать. Десятью годами позже тот же Климент Восьмой — единственный человек, которого Сикст Пятый, как сам он говорил, нашел в Риме, — приказал заключить в темницу Савелла, справа от нас, знаменитую Беатриче Ченчи. В этой же тюрьме, накануне ее смерти, Гвидо Рени написал ее прекрасный портрет, который вы дней через пять, когда обоснуетесь в Риме, сможете увидеть во дворце Колонна. На другом берегу Тибра, напротив замка Святого Ангела, я вам покажу развалины тюрьмы Тординона, куда были заключены ее братья. По особой милости его святейшества Беатриче только обезглавили, а вот ее брата Джакопо, до того как его доставили к эшафоту, где ему предстояло встретиться с сестрой, возили по всему городу в тележке рядом с палачом, который в продолжение всего пути клещами рвал ему кожу на груди. И все это совершалось в отместку за смерть негодяя, который убил двух своих сыновей, обесчестил дочь и сам избежал правосудия лишь потому, что осыпал своих судей золотом. Одно время Климент Восьмой собирался сохранить жизнь членам семьи Ченчи, единственное преступление которых заключалось в том, что они взяли на себя обязанности палача. Но, к несчастью для Беатриче, в это время князь де Санта Кроче убил свою мать, подобие Мессалины, ибо она позорила имя его отца, вступая в любовную связь со своими слугами; папа ужаснулся, видя, что дети в нравственном отношении выше своих отцов, а убийцы справедливее судей, и на одну и ту же плаху скатились головы двух братьев, сестры и мачехи. Вот отсюда, в эту прогалину вы можете увидеть на том берегу Тибра место, где был сооружен эшафот. Предание говорит, что Климент Восьмой присутствовал при казни, стоя у окна замка Святого Ангела, куда он пришел по длинному крытому переходу, который вы видите слева от нас; переход был построен по распоряжению Александра Шестого, с тем чтобы его преемник в случае осады или бунта мог уйти из Ватикана и спрятаться в замке Святого Ангела. Он и сам, как уверяют, воспользовался переходом несколько раз, чтобы посетить кардиналов, которых он сажал в гробницу Адриана, а затем, продолжая традицию Калигулы и Нерона, душил, предварительно принудив их составить завещание в его пользу.

— Вы чудесный чичероне, генерал, и я очень сожалею, что мне суждено провести с вами не четыре дня, а всего лишь четыре часа, из которых два, к сожалению, уже прошли.

— Четырех дней было бы мало для этой прекрасной страны; через четыре дня вы попросили бы у меня четыре месяца, после четырех месяцев — четыре года. Целой жизни человека не хватит, чтобы перечислить все достойное памяти, что заключается в этом городе, который так справедливо называют Вечным.

Вот, например, посмотрите на развалины этих арок моста, о которые разбивается речной поток, взгляните на руины, сохранившиеся по обе стороны реки: здесь был Триумфальный мост, по которому вел путь к храму Марса, что находился там, где ныне возвышается собор святого Петра: в свой черед по этому мосту прошли Эмилий Павел, победивший Персея, и Помпей, победивший Тиграна, царя Армении, Артока, царя Иберии, Ороиза, царя Албании, Дария, царя Мидии, Аретаса, царя Набатеи, Антиоха, царя Коммагены, и пиратов. Он взял тысячу укрепленных замков, девятьсот городов, восемьсот кораблей, основал или вновь заселил девять городов; после этих триумфов он и воздвиг, потратив на это часть своей добычи, прекрасный храм Минервы, украшавший площадь Септа Юлия близ акведука Девы, и на фронтоне храма приказал поместить следующую надпись из бронзовых букв: «Помпей Великий, император, окончив тридцатилетнюю войну, разгромив, обратив в бегство, уничтожив или принудив сдаться в плен двенадцать миллионов сто восемьдесят тысяч воинов, потопив или захватив восемьсот сорок шесть кораблей, получив по договорам тысячу пятьсот тридцать восемь городов или крепостей, покорив все земли от озера Мерис до Красного моря, исполняет свой обет, данный Минерве». А после него по этому мосту прошли еще Юлий Цезарь, Август, Тиберий. К счастью, мост развалился, — добавил с грустной улыбкой республиканский генерал, — ибо и мы с гордостью прошли бы по нему, а кто мы такие, чтобы идти по следам подобных полководцев?

Углубившись в размышления, Шампионне умолк и ехал, не произнося ни слова, от Триумфального моста, оставив его справа, до моста Святого Ангела, на который они повернули, переправляясь на левый берег Тибра.

Молодой офицер долго не решался нарушить это молчании, но на мосту Святого Ангела, рискуя совершить бестактность, спросил:

— Не гробницу ли Адриана мы оставили позади?

Шампионне посмотрел вокруг, словно очнулся от сна.

— Да, то была гробница Адриана, — ответил он. — А мост, по которому мы едем, был, несомненно, сооружен именно для того, чтобы можно было к ней проехать. Его реставрировал Бернини и добавил к нему свои обычные украшения. В этом здании и засядет Тьебо, и это будет не первая выдержанная им осада. А вот площадь, которую вы видели издали: здесь были казнены Беатриче и ее родные. Если повернуть налево, мы может оказаться на месте, где находилась Тардинона. А на маленькой площади, куда мы сейчас въезжаем, находится постоялый двор «Медведь» с той самой вывеской, какая была у него во времена, когда здесь останавливался Монтень, великий скептик, избравший своим девизом два слова: «Что я знаю?» Это было последнее слово человеческого духа за шесть тысяч лет; пройдет еще шесть тысяч лет — и явится новый скептик, который скажет. «Может быть!»

— А вы, генерал, что бы сказали вы? — спросил майор.

— Я скажу, что тут правит худшее из правительств, раз оно допускает такие пустоши почти в центре города, — посмотрите налево. Вот в этих болотах восемь месяцев в году таится малярия, они принадлежат королю, которому вы служите: это наследие князей Фарнезе. Павел Третий, когда завещал эти обширные земли сыну, герцогу Пармскому, подозревал, что завещает ему лихорадку. Скажите же своему королю Фердинанду, что не только благоговейный наследник, но просто христианин должен бы оздоровить и обработать эти поля, и они отблагодарили бы его обильными урожаями. Одного моста, построенного здесь, достаточно было бы для целого нового квартала, город перешагнул бы через реку, на всем пустом пространстве от замка Святого Ангела до Народной площади выросли бы дома, и жизнь изгнала бы отсюда смерть. Но для этого нужно такое правительство, которое заботилось бы о своих подданных; для этого требуется великое благо, с которым вы намерены бороться, хотя вы человек и образованный, и умный, — короче, требуется свобода. Со временем она придет, и не случайная и временная, как та, какую мы несем с собою; нет, она будет бессмертной дочерью прогресса и времени. А пока что посмотрите: вот из этого переулка, около церкви святого Иеронима, однажды в два часа ночи появились четверо пеших и один всадник; перед всадником поперек лошади лежал труп; ноги и голова его свисали по сторонам.

«Никого не видно?» — спросил всадник.

Двое пеших посмотрели в направлении замка Святого Ангела, двое других — в сторону Народной площади.

«Никого», — сказали они.

Тогда всадник подъехал к самой реке и повернул лошадь так, чтобы она стала задом к воде. Двое взяли труп — один за голову, другой за ноги, — дважды качнули его и на третий раз бросили в реку.

Когда послышался всплеск воды, всадник спросил:

«Сделано?»

«Сделано, монсиньор», — ответили ему.

Всадник обернулся.

«А что это там плавает?» — спросил он.

«Это его плащ, монсиньор», — отозвался один из мужчин.

Другой набрал камней, побежал вдоль реки и стал бросать в плащ камни, пока он не скрылся под водой.

«Теперь хорошо», — сказал всадник.

Он бросил своим спутникам кошелек, пришпорил коня и скрылся.

Покойник был герцог Гандийский, всадник — Чезаре Борджа. Ревнуя свою сестру Лукрецию, Чезаре Борджа убил своего брата, герцога Гандийского…

Но вот, к счастью, мы и приехали, — продолжал Шампионне. — Любезный случай, карающий королей и пап, оставил вам эту историю напоследок. Как видите, она не лишена занимательности.

И действительно, кавалькада, которая проследовала от дворца Корсини до конца Рипетты, теперь выехала на Народную площадь, где в боевом порядке выстроился римский гарнизон.

Гарнизон составляли около трех тысяч воинов; две трети из них были французы, остальные — поляки.

При виде генерала три тысячи голосов в едином порыве возгласили:

— Да здравствует Республика!

Генерал доехал до середины первого ряда и зна́ком дал понять, что хочет говорить. Крики умолкли.

— Друзья мои, — сказал генерал, — я вынужден покинуть Рим; но я не бросаю его. Я оставляю здесь полковника Тьебо; он займет форт Святого Ангела с пятьюстами солдат; я дал ему слово, что через двадцать дней явлюсь и освобожу его. Вы тоже обещаете это?

— Да, да, да, — закричали три тысячи голосов.

— Клянетесь честью? — вопросил Шампионне.

— Клянемся честью! — подтвердили три тысячи голосов.

— А теперь, — продолжал он, — выделите пятьсот человек, готовых скорее быть погребенными под развалинами замка Святого Ангела, нежели сдаться в плен.

— Мы все, все готовы! Все! — послышалось в ответ.

— Сержанты! Выступите из рядов и выберите по пятнадцати солдат из каждой роты.

Десять минут спустя четыреста восемьдесят человек были отобраны и отведены в сторону.

— Друзья! — обратился к ним Шампионне. — Хранить знамена двух полков доверяется вам, а мы явимся, чтобы вновь получить их. Пусть знаменосцы вступят в ряды защитников форта Святого Ангела.

Знаменосцы выполнили приказ при неистовых возгласах: «Да здравствует Шампионне!», «Да здравствует Республика!»

— Полковник Тьебо, — продолжал генерал, — поклянитесь и потребуйте клятвы у ваших солдат, что вы скорее сложите свои головы все до последнего, чем сдадитесь.

Все руки поднялись, все голоса закричали:

— Клянемся!

Шампионне подошел к своему адъютанту.

— Поцелуйте меня, Тьебо, — сказал он. — Будь у меня сын, именно ему дал бы я почетное поручение, которое сейчас даю вам.

Генерал и адъютант поцеловались под оглушительные возгласы: «Ура! Виват!»

На церкви Санта Мария дель Пополо пробило два часа.

— Майор Райзак, — обратился Шампионне к молодому посланцу, — четыре часа истекло, и, к великому моему сожалению, я не имею права задерживать вас дольше.

Майор оглянулся в сторону Рипетты.

— Вы чего-то ждете? — спросил Шампионне.

— Я ведь на вашем коне, генерал.

— Надеюсь, вы окажете мне честь и примете его от меня, сударь, на память о кратких минутах, проведенных нами вместе.

— Не принять такого подарка, генерал, или даже поколебаться принять его значило бы оказаться менее вежливым чем вы. Благодарю вас от всего сердца.

Он поклонился, приложив руку к груди.

— Но скажите, что же мне доложить генералу Макку?

— То, что вы видели и слышали, сударь, и добавьте, кроме того, что, когда я уезжал из Парижа и прощался с членами Директории, гражданин Баррас положил мне руку на плечо и сказал: «Если снова вспыхнет война, вам, в воздаяние за ваши заслуги, первому из республиканских генералов будет поручено низвергнуть с трона короля».

— А вы что ответили?

— Я ответил: «Намерения Республики будут исполнены, даю вам слово». А так как я никогда не изменял своему слову, скажите королю Фердинанду, чтобы он крепче держался.

— Передам, сударь, — ответил майор, — ибо с таким командующим, как вы, и с такими солдатами, как те, кого я здесь увидел, нет ничего невозможного. А теперь соблаговолите указать мне дорогу.

— Капрал Мартен, — сказал Шампионне, — возьмите четырех человек и проводите майора Ульриха фон Райзака до ворот Сан Джованни; догоните нас на дороге в Ла Сторту.

Генерал и майор в последний раз поклонились друг другу. Майор, в сопровождении четырех драгунов, вслед за капралом Мартеном крупной рысью поехал по улице Бабуино. Полковник Тьебо и его пятьсот солдат отправились по Рипетте в замок Святого Ангела, где и засели, в то время как остальная часть гарнизона во главе с генералом Шампионне и его штабом под барабанный бой вышли из Рима через Народные ворота.