Едва королева вернулась в свои покои, как ей доложили, что генерал-капитан Актон просит его принять: у него две важные новости. Но, по-видимому, королева ждала не его — во всяком случае, не его одного, — ибо она довольно сухо ответила:
— Хорошо. Проводите его в гостиную. Как только освобожусь, я выйду к нему.
Актон уже привык к такого рода королевским причудам. Взаимная любовь давно угасла в их сердцах; он оставался фаворитом по должности, так же как был первым министром, причем это не мешало существованию и других министров.
Этих былых любовников теперь связывали лишь политические узы. Чтобы оставаться у власти, Актону необходимо было влияние, которым пользовалась королева у короля, а королеве — чтобы удовлетворять чувства ненависти или любви, которым она предавалась с одинаковой страстью, необходимы были коварный ум Актона и его безграничная снисходительность к ее прихотям.
Королева поспешно сняла с себя все парадные украшения — цветы, бриллианты, — стерла с лица румяна, охотно употреблявшиеся в ту пору дамами и особенно царственными особами, накинула белый халат, взяла свечу и направилась по длинному коридору в уединенную, строго обставленную комнату, дверь которой выходила на потайную лестницу; один ключ от двери был у королевы, другой — у ее сбира Паскуале Де Симоне.
Окна этой комнаты днем были всегда закрыты, и ни малейший луч света не проникал в нее.
Посреди стола высилась ввинченная в столешницу бронзовая лампа с абажуром; свет ее падал только на поверхность стола, а все вокруг оставалось в тени.
Именно здесь выслушивались доносы. Если посетители, несмотря на царившую в помещении темноту, все же боялись быть узнанными, они могли являться в масках или облачаться в прихожей в длиннополый плащ, вроде тех, в каких bianchi сопровождают покойника на кладбище или преступника на казнь, — это внушающие ужас саваны, в которых люди кажутся призраками; дыры, прорезанные в них для глаз, напоминают пустые глазные впадины мертвеца.
Трое инквизиторов, заседавших за этим столом, обрели печальную известность, увековечившую их имена; то были Кастельчикала, министр иностранных дел, Гвидобальди, несменяемый уже четыре года вице-президент Государственной джунты, и Ванни, прокурор фиска.
Последнего королева, в воздаяние за услуги, недавно пожаловала титулом маркиза.
Но в ту ночь за столом никто не восседал, лампа не горела, комната была пуста, единственным живым или, вернее, казавшимся живым существом здесь были часы: только унылое раскачивание их маятника и пронзительный бой нарушали могильное безмолвие, которое, казалось, спускалось с потолка и давило на пол.
Беспросветная тьма, вечно царившая в этом помещении, казалось, уплотнила воздух, превратив его в какую-то дымку, вроде той, что стелется над болотами; входя сюда, человек сразу чувствовал, что не только температура воздуха тут иная, но и сам воздух состоит здесь из других элементов, чем снаружи, и ему становилось трудно дышать.
Народ, видевший, что окна этой комнаты постоянно затворены, прозвал ее «темная комната», а смутные слухи, ходившие о ней как обо всяком таинственном явлении, и острая инстинктивная догадливость, свойственная простым людям, привели к тому, что они более или менее понимали, какие дела здесь вершатся; поскольку же как могильная тьма, так и распоряжения, исходившие отсюда, были опасны не для рядовых неаполитанцев, а для людей позначительнее, то именно простолюдины больше и распускали слухи об этой комнате, хотя в конечном счете страшились ее меньше, чем аристократы.
Когда королева, бледная, освещенная, как леди Макбет, пламенем свечи, которую она держала в руке, вошла в эту душную комнату, раздался своеобразный хрип, предшествующий бою часов, а затем пробило половину третьего.
Как уже было сказано, комната была пуста, и это, казалось, удивило королеву, словно она рассчитывала кого-то здесь застать. Она замерла было на месте, но вскоре, преодолевая испуг, вызванный неожиданным боем часов, внимательно осмотрела углы комнаты, противоположные двери, в которую она вошла, и, не торопясь, в задумчивости села к столу.
Стол этот, совсем непохожий на тот, что находился в кабинете короля, был завален папками, подобно столу какого-нибудь судьи, и на нем имелось в тройном количестве все необходимое для письма — бумага, чернила, перья.
Королева рассеянно перелистала некоторые страницы; взор ее пробегал по ним, но она не вникала в смысл написанного; напряженный слух ее старался уловить малейший шорох, ум витал где-то в стороне. Минуту спустя, не в силах сдерживать нетерпения, она поднялась, подошла к двери, ведущей на потайную лестницу, и, приложив к ней ухо, стала прислушиваться.
Немного погодя она услышала, что в замке скрипнул ключ; тогда она прошептала слово, красноречиво свидетельствовавшее о ее нетерпении:
— Наконец-то!
Она отворила дверь и спросила:
— Это ты, Паскуале?
— Я, ваше величество, — отозвался из темной глубины лестничного проема мужской голос.
— Поздно являешься, — сказала королева, нахмурившись, и опять села к столу.
— Клянусь, еще бы чуть-чуть — и я вовсе бы не появился, — ответил тот, кого упрекнули в медлительности.
Голос все более приближался.
— И что же могло задержать тебя?
— Задача там оказалась нелегкой, — сказал человек, появляясь наконец на пороге.
— Но с нею, по крайней мере, покончено?
— Покончено, государыня, — Бог и святой Паскуале, мой покровитель, помогли мне. Работа сделана, и сделана отлично, но обошлась она дорого.
С этими словами сбир положил на кресло плащ, в карманах которого звякнуло что-то металлическое.
Королева наблюдала за ним, причем взгляд ее выражал и любопытство и отвращение.
— Во сколько же? — спросила она.
— Один убит, трое ранены — только и всего.
— Ну что ж, вдове будет назначена пенсия, раненые получат вознаграждение.
Сбир поклонился в знак благодарности.
— Значит, их было несколько? — спросила королева.
— Нет, ваше величество, там был один; но то был лев, а не человек; мне пришлось бросить в него нож с расстояния в десять шагов, а не то и мне бы несдобровать.
— И чем же кончилось?
— Кончилось тем, что с ним справились.
— И вы силою отняли у него послание?
— Нет, государыня, он отдал его по доброй воле: он был мертв.
— О, — проронила королева, вздрогнув. — Значит, вам пришлось убить его?
— Разумеется, а может быть, и дважды. Но, клянусь честью, мне это было тяжело. Уж только ради вашего величества.
— Как? Тебе было тяжело убить француза? Я не думала, что ты такой мягкосердечный, когда речь идет о солдатах Республики.
— Он не француз, государыня, — ответил сбир, покачав головой.
— Что ты мне толкуешь?
— Никогда французу не удалось бы так чисто говорить на неаполитанском наречии, как говорил этот бедняга.
— Да уж не ошибся ли ты? — воскликнула королева. — Я ведь ясно указала тебе на француза, который ехал верхом из Капуа в Поццуоли.
— Так оно и есть, ваше величество, а из Поццуоли — на лодке ко дворцу королевы Джованны.
— Это адъютант генерала Шампионне.
— С ним-то мы и сразились. К тому же он сам любезно сказал нам, кто он такой.
— Значит, ты говорил с ним?
— Конечно, государыня. Услышав, что он болтает по-неаполитански как настоящий лаццароне, я испугался — не ошибиться бы, и я просто-напросто спросил у него, тот ли он, кого мне приказано убить.
— Дурак!
— Не такой уж я дурак, раз он ответил: «Тот самый».
— Он ответил: «Тот самый»?
— Ваше величество понимает, что он вполне мог бы ответить мне как-нибудь иначе; сказал бы, например, что он из Бассо Порто или с Порта Капуана, и тогда я оказался бы в великом затруднении, ибо никак не мог бы опровергнуть его. Однако, нет — он не стал выкручиваться. «Я тот, кого вы ищете». И — пиф-паф — два выстрела из пистолета, и двое оказываются на земле. Потом — трах-бах — и падают еще двое, сраженные двумя ударами сабли. Вероятно, он считал, что ложь ему не к лицу: благородный был человек, уверяю вас.
Услышав, как убийца расхваливает свою жертву, королева нахмурилась.
— И он умер?
— Да, государыня, умер.
— Куда же вы дели труп?
— А тут, признаюсь, ваше величество, как раз появился патруль, и так как, скомпрометировав себя, я тем самым скомпрометировал бы свою государыню, то я предоставил патрулю подобрать мертвых и перевязать раненых.
— В таком случае в нем опознают французского офицера.
— Основываясь на чем? Вот его плащ, его пистолеты и сабля — все это я подобрал. Да, он недурно владел и саблей и пистолетом, смею вас уверить. Что же касается документов, то их не оказалось, если не считать вот этого бумажника и скомканного письма, прилипшего к нему.
Тут сбир бросил на стол обагренный кровью сафьяновый бумажник; к нему действительно пристал измятый лист бумаги, похожий на письмо, — кровь запеклась, и комок прилип к сафьяну.
Сбир равнодушно разъединил их и бросил на стол.
Королева протянула руку, но она явно не решалась взяться за окровавленный бумажник, ибо прежде спросила:
— А с мундиром его что ты сделал?
— И мундир тоже мог бы подвести меня, но дело в том, что никакого мундира на нем не оказалось. Под плащом у него был бархатный сюртук с черным галуном. Прошла сильная гроза, и он, вероятно, оставил мундир у кого-нибудь из приятелей, а тот взамен одолжил ему сюртук.
— Странно! — заметила королева. — А ведь мне сообщили о нем вполне определенные данные. Впрочем, документы из этого бумажника должны развеять все наши сомнения.
Руками в перчатках она приоткрыла бумажник, причем кончики ее пальцев окрасились кровью, и вынула из него письмо с надписью:
«Гражданину Гара́, послу Французской республики в Неаполе».
Королева разломила печать с гербом Республики, развернула письмо и, едва прочитав первые строки, радостно вскрикнула.
По мере того как она пробегала глазами по строкам, радость ее возрастала, а дойдя до конца, она объявила:
— Ты бесценный человек, Паскуале. Я облагодетельствую тебя.
— Ваше величество обещает мне это уже давно, — заметил сбир.
— На этот раз, будь уверен, я сдержу слово. А пока вот тебе, для начала.
Она взяла лист бумаги и написала на нем несколько слов.
— Возьми чек на тысячу дукатов, пятьсот для тебя и пятьсот для твоих храбрецов.
— Благодарю, государыня, — ответил сбир; он подул на бумагу, чтобы высохли чернила, затем спрятал ее в карман. — Но я еще не сообщил вашему величеству всего, о чем хотел сообщить.
— А я еще не расспросила обо всем том, о чем должна расспросить. Но сначала дай мне еще раз прочитать письмо.
Королева опять прочла письмо и осталась при втором чтении столь же довольна им, как и при первом.
Наконец, дочитав последние строки, она сказала:
— Так что же, мой верный Паскуале, ты хотел мне сказать?
— Я хотел сказать вам, государыня, что, поскольку этот молодой человек находился среди руин дворца королевы Джованны с половины двенадцатого до часа и обменял там свой военный мундир на гражданский сюртук, значит, он находился в руинах не один. Вероятно, у него имелись послания от его генерала не только к французскому послу, но и к другим лицам.
— Именно об этом и я думала, пока ты говорил, дорогой Паскуале. А насчет этих лиц у тебя нет никаких предположений?
— Нет еще. Но надеюсь, мы о них кое-что узнаем.
— Слушаю тебя, Паскуале, — сказала королева, обратив на него сверкающий взгляд.
— Из восьми человек, которыми я командовал этой ночью, я исключил двоих, решив, что шестерых достаточно, чтобы справиться с нашим адъютантом. Я чуть было жестоко не поплатился за свой просчет, но не в этом дело… Так вот, этих двоих я оставил в засаде под стеною дворца королевы Джованны, приказав им последовать за теми, кто выйдет до или после человека, которого я беру на себя, и постараться выяснить, кто они такие или, по крайней мере, где они живут.
— И что же?
— Так вот, ваше величество, я назначил им свидание возле статуи Джиганте и сейчас, с вашего разрешения, пойду узнать, стоят ли они на посту.
— Иди. Если они там — приведи их ко мне, я хочу сама расспросить их.
Паскуале Де Симоне исчез в коридоре, и, по мере того как он спускался по лестнице, шаги его доносились все тише и глуше.
Оставшись одна, королева рассеянно взглянула на стол и заметила вторую записку; сбир принял ее за какой-то комочек, прилипший к бумажнику, и вместе с ним бросил на стол.
Королеве так не терпелось прочитать письмо генерала Шампионне и она была так рада, когда прочла его, что совсем забыла об этой записке.
То было послание, написанное на изящной бумаге; почерк был женский, тонкий, аристократический; с первых же слов королева поняла, что в руках у нее любовная записка.
Оно начиналось словами: «Caro Nicolino»[28].
К огорчению королевы, кровь почти совсем залила страницу; можно было только различить дату — 20 сентября — и понять, что пишущая очень сожалеет, что не может прийти на обычное свидание, ибо обязана сопровождать королеву, отправляющуюся встречать адмирала Нельсона.
Подпись состояла всего лишь из одной буквы — «Э».
Тут королева пришла в полное недоумение.
Письмо женщины, письмо любовное, письмо, помеченное 20 сентября, наконец, письмо дамы, которая извиняется, что вынуждена отменить свидание то той причине, что обязана сопровождать королеву, — не могло быть обращено к адъютанту генерала Шампионне, который 20 сентября, то есть за три дня до этого, еще находился в пятидесяти льё от Неаполя.
Возможно было одно только объяснение, и оно сразу же мелькнуло в проницательном уме королевы.
Письмо это, по-видимому, находилось в кармане того сюртука, который во дворце королевы Джованны был дан на время посланцу генерала Шампионне одним из его приспешников. Адъютант переложил свой бумажник из мундира в тот карман сюртука, где лежало письмо; кровь из раны приклеила письмо к бумажнику, хотя между этими двумя предметами не было ничего общего.
Тут королева поднялась, подошла к креслу, на которое Паскуале положил плащ, осмотрела его и, распахнув, увидела портупею с саблей и пистолетами.
Плащ был самый обыкновенный, какие положены по уставу французским кавалерийским офицерам.
Сабля, как и плащ, была уставного образца; по-видимому, она принадлежала владельцу плаща. Иное дело — пистолеты.
На щегольских пистолетах работы неаполитанской королевской мануфактуры сверкали серебряные позолоченные украшения, на рукоятках красовался герб с буквой «Н».
Постепенно на загадочное происшествие проливался луч света. Пистолеты, несомненно, принадлежали тому самому Николино, кому было адресовано письмо.
В ожидании дальнейших расследований королева отложила в сторону и пистолет и письмо — тут уже имелась какая-то зацепка, что может привести к истине.
В эту минуту Симоне возвратился, сопровождаемый двумя своими подручными. Однако сведения, сообщенные ими, ничего не разъясняли.
Спустя минут пять-шесть после появления адъютанта им показалось, что от берега удаляется лодка с тремя мужчинами; она, видно, двигалась в сторону виллы, пользуясь тем, что море стало спокойнее.
Двое мужчин гребли.
Однако рассуждать об этой лодке было бессмысленно; она, естественно, ускользала от сбиров, поскольку они не могли последовать за ней.
Зато почти в ту же минуту у ворот, выходящих на дорогу к Позиллипо, показались три других человека; предварительно убедившись, что дорога свободна, они вышли, тщательно затворив за собою ворота. Но они не стали спускаться по дороге в сторону Мерджеллины, как молодой адъютант, а пошли вверх к вилле Лукулла.
Двое сбиров направились вслед за этими тремя незнакомцами.
Шагов приблизительно через сотню один из троих стал взбираться на холм справа, потом вышел на тропинку и скрылся за кактусами и алоэ; этот был, по-видимому, совсем юн, судя по легкости, с какой он карабкался по склону, и по его свежему голосу, когда он крикнул друзьям:
— До свидания!
Те тоже взобрались на холм, только помедленнее, и направились по другой тропинке, которая, обогнув склон холма и повернув в сторону Неаполя, должна была привести их в Вомеро.
Сбиры устремились было за ними по той же тропинке, однако двое неизвестных заметили, что их выслеживают, каждый тотчас вынул из-за пояса по паре пистолетов, и оба, приостановившись, крикнули им:
— Ни шагу дальше! Иначе вам конец!
Угроза была произнесена голосом, не оставлявшим ни малейшего сомнения в том, что она будет осуществлена, а потому сбиры, не имевшие приказа доводить дело до крайности да и не располагавшие иным оружием, кроме ножей, прекратили слежку и удовольствовались тем, что проводили неизвестных взглядом, пока те не скрылись.
Следовательно, ничего нового эти люди сообщить не могли, и единственными нитями, руководствуясь которыми можно было бы узнать что-то о заговоре, терявшемся в лабиринтах дворца королевы Джованны, были любовное письмо к Николино да пистолеты, купленные в королевской мануфактуре и отмеченные буквою «Н».
Королева зна́ком показала Паскуале, что он и его люди могут удалиться; она бросила в шкаф саблю и плащ, которые пока что были бесполезны, а бумажник, пистолеты и письмо унесла к себе.
Актон все еще ждал.
Пистолеты и бумажник она положила в ящик секретера, письмо же не убрала и вошла в гостиную, держа его в руках.
При появлении королевы Актон встал и поклонился, ничем не выдавая своей досады, вызванной тем, что его заставили так долго ждать.
Королева подошла к нему.
— Вы ведь химик, не правда ли? — спросила она.
— Если я и не химик в точном смысле слова, государыня, то некоторыми познаниями в химии все же обладаю.
— Как вы думаете, можно ли с этого письма удалить кровь, которою оно залито, не смыв самого текста?
Осмотрев письмо, Актон нахмурился.
— Государыня, — сказал он, — ради устрашения и наказания тех, кто проливает кровь, Провидение позаботилось о том, чтобы очень трудно было уничтожить кровавые следы. Если чернила, какими написан этот текст, обычные, то есть если они состоят из красящего вещества и закрепителя, то задача будет трудной, ибо хлористый калий, смывая кровь, смоет и текст. Если же, что мало вероятно, чернила содержат азотнокислое серебро или составлены из животного угля и растительной смолы, то раствором гипохлорита извести можно смыть кровь, не повредив написанного.
— Хорошо, так постарайтесь же. Мне необходимо узнать содержание этого письма.
Актон поклонился.
Королева продолжала:
— Вы просили доложить мне, сударь, что у вас есть для меня две важные новости. Что ж, я жду!
— Сегодня вечером, во время празднества, прибыл генерал Макк; он, как я и предлагал, остановился у меня. Когда я возвратился домой, он уже был там.
— В добрый час! Решительно, я начинаю думать, что Провидение за нас. А вторая новость?
— Не менее важная, государыня. Я обмолвился несколькими фразами с адмиралом Нельсоном: он имеет возможность помочь нам раздобыть столько денег, сколько будет угодно вашему величеству.
— Благодарю! Это венец всем добрым вестям.
Каролина подошла к окну, раздвинула штору, взглянула на окна королевских покоев и, убедившись, что они освещены, сказала:
— К счастью, король еще не спит; я напишу ему, что утром состоится чрезвычайное заседание Совета и его присутствие крайне необходимо.
— Насколько помнится, он сегодня собирался на охоту, — возразил министр.
— Вот еще! — пренебрежительно пожала плечами королева. — Пусть отложит ее на другой день.
Затем она взяла перо и набросала несколько строк, которые, как мы видели, и были тут же переданы королю.
Актон все еще стоял, как бы ожидая распоряжений, но королева сказала ему с самой обворожительной улыбкой:
— Спокойной ночи, мой дорогой генерал! Очень сожалею, что так задержала вас, но, узнав, что я предприняла, вы убедитесь, что я не теряла времени даром.
Она протянула Актону руку; министр почтительно поцеловал ее, поклонился и направился к двери.
— Кстати, — окликнула его королева.
Актон обернулся.
— Король будет не в духе на Совете.
— Боюсь, что так, — согласился Актон, улыбнувшись.
— Посоветуйте вашим коллегам не говорить лишнего, а только отвечать, когда их спросят. Вся комедия должна быть разыграна только между королем и мною.
— О, я уверен, — заметил министр, — что ваше величество избрали для себя удачную роль.
— Надеюсь, что удачную. Впрочем, увидите сами.
Актон поклонился еще раз и вышел.
Королева позвонила своим камеристкам и прошептала:
— Если Эмма исполнит то, что обещала, все пойдет отлично!