Сан Феличе

XXV ДОМАШНИЙ УКЛАД УЧЕНОГО

Было девять часов утра. Ночью прошла гроза, и свежий воздух был изумительно прозрачен; рыбачьи лодки тихо скользили по заливу между лазурным небом и таким же морем, и из окна столовой, от которого кавалер Сан Феличе то отходил, то вновь приближался, он мог бы увидеть и пересчитать дома, которые, как белые пятнышки, громоздились в семи льё отсюда, на темных склонах Анакапри. Но кавалер в то время был обеспокоен двумя вопросами: во-первых, мнением Бюффона, высказанным в его книге «Эпохи природы», — мнением, которое казалось Сан Феличе чересчур смелым, — о том, что Земля оторвалась от Солнца в результате падения кометы, а во-вторых, чересчур продолжительным сном своей жены. Впервые со времени женитьбы он, выйдя из своего кабинета около восьми часов утра, не застал Луизу за приготовлением кофе, раскладкой хлеба, масла, яиц и фруктов, составлявших каждодневный завтрак ученого, который сама она разделяла с ним, радуя добрейшего кавалера своим молодым аппетитом. Завтрак она обычно подавала ему с почтительным, словно дочерним старанием и супружеской нежностью.

После завтрака, то есть часов в десять, с пунктуальностью, соблюдаемой им во всем (если только его не обуревала какая-нибудь идея научного или нравственного характера), кавалер целовал Луизу в лоб и отправлялся в библиотеку; когда погода была не чересчур уж скверная, он неизменно шел туда пешком как ради удовольствия и развлечения, так и для выполнения гигиенического совета своего друга Чирилло, а путь этот, длиной километра в полтора, лежал между Мерджеллиной и королевским дворцом.

Там по шести месяцев в году жил наследный принц, проводя остальные полгода в Фаворите или в Каподимонте; в течение этого полугода один из его экипажей предоставлялся в распоряжение Сан Феличе.

Живя в королевском дворце, принц около одиннадцати часов неизменно спускался в свою библиотеку и заставал библиотекаря на лесенке за поисками какого-нибудь редкого или нового издания. Увидев принца, Сан Феличе обычно собирался сойти с лесенки, но принц всегда просил его не беспокоиться. Между ученым, взобравшимся на лесенку, и его учеником, расположившимся в кресле, завязывался разговор на какую-нибудь литературную или научную тему. Около половины первого принц уходил к себе. Сан Феличе спускался с лесенки, чтобы проводить его до двери, вынимал из кармашка часы и клал их на письменный стол, чтобы знать точное время, ибо он был любим, а работа так увлекала его, что он мог совсем забыться. Без двадцати два кавалер прятал работу в ящик стола, запирал его на ключ, клал часы в кармашек, брал шляпу, которую нес в руках до самого подъезда в знак уважения, какое в то время истинные роялисты питали ко всему, что относилось к королю. Иной раз, по рассеянности, он шел с непокрытой головой всю дорогу от дворца до дому, а подойдя к нему, дважды стучал в дверь; причем почти всегда это случалось в тот самый момент, когда часы в доме били два пополудни.

Луиза либо сама отворяла дверь, либо ожидала его на крыльце.

Обед всегда бывал уже готов; садились за стол; за трапезой Луиза рассказывала ему обо всем, что она делала, о гостях, посетивших ее, о мелких событиях, случившихся по соседству. А кавалер сообщал об увиденном по дороге, о новостях, полученных от принца, о том, что ему пришлось узнать в области политики, которая, впрочем, не так уж волновала его, а тем более Луизу. После обеда Луиза, смотря по настроению, либо садилась за клавесин, либо брала гитару и напевала какую-нибудь веселую песенку Санта Лючии или сицилийскую грустную мелодию, а то супруги уходили пешком побродить по живописной дороге на Позиллипо или в экипаже отправлялись до Баньоли или Поццуоли, и во время этих прогулок у Сан Феличе всегда находилось время рассказать какой-нибудь исторический анекдот или поделиться тем или иным любопытным наблюдением, причем обширная эрудиция позволяла ему никогда не повторяться и неизменно увлекать.

Возвращались вечером; редко случалось, чтобы кто-нибудь из друзей Сан Феличе или приятельниц Луизы не приходил провести у них вечер: летом под пальмами, где ставился стол, зимой — в гостиной. Из мужчин частым их гостем, если он не уезжал в Петербург или в Вену, бывал Доменико Чимароза, автор «Горациев», «Тайного брака», «Итальянки в Лондоне», «Импресарио в затруднении». Знаменитый маэстро любил послушать отрывки из своих еще не изданных опер в исполнении Луизы, ценя помимо отличной школы, которою она была обязана отчасти именно ему, ее свежий, ясный голос, без фиоритур, что так редко встречается в театре. Иной раз бывал у них юный живописец, блестящий талант, чарующий острослов, отличный музыкант, великолепный гитарист, которого звали Витальяни, как и того мальчика, казненного вместе с двумя другими подростками Эммануэле Де Део и Гальяни, что стали жертвами первой реакции. Посещал их, правда редко, потому что многочисленные пациенты оставляли ему мало свободного времени, также и славный доктор Чирилло, с которым мы раза два-три уже встречались и еще встретимся в дальнейшем. Почти каждый вечер, когда она жила в Неаполе, приходила к ним герцогиня Фуско. Часто бывала женщина, замечательная во всех отношениях, Элеонора Фонсека Пиментель, соперница г-жи де Сталь в области публицистики и импровизации, ученица Метастазио, который еще в раннем ее детстве предсказал ей блистательное будущее. Порою заглядывала к ним также синьора Баффи, жена ученого коллеги Сан Феличе, которая, подобно Луизе, была вдвое моложе мужа и, тем не менее, любила его так же беззаветно, как Луиза любила своего. Собрания эти продолжались часов до одиннадцати, редко дольше. Беседовали, пели, читали стихи, угощались мороженым, сладостями. Иной раз, в хорошую погоду, когда на море бывало тихо, а луна украшала залив серебряными блестками, садились в лодку; тогда с морской глади поднимались к небу чудесные песни, дивные гармонические созвучия, приводившие славного Чимарозу в восторг; или же Элеонора Пиментель, стоя на корме, бросала на ветер, как античная сивилла, строфы, казавшиеся как бы отзвуками Пиндара или Алкея, а ветер развевал ее длинные черные волосы, разметавшиеся по простой тунике в греческом вкусе.

На другой день, с такой же пунктуальностью, повторялось то же самое. Ничто никогда не нарушало и не омрачало эту жизнь.

Как же могло случиться, что Луиза, которую он, возвратясь в два часа ночи, застал в постели спящею безмятежным сном, как могло быть, что она, всегда встававшая в семь утра, в девять часов все еще не выходила из спальни, а служанка Джованина на все его вопросы отвечала:

— Госпожа спит и просила ее не будить.

Но вот пробило четверть десятого, и кавалер уже собирался, не в силах побороть тревогу, сам постучаться в спальню Луизы, как вдруг она появилась на пороге столовой, немного побледневшая, с несколько усталым взглядом, но в этом новом, необычном облике еще более привлекательная.

Он шел с намерением побранить ее и за столь долгий сон, и за беспокойство, которое она причинила ему; но, когда увидел нежную, ясную улыбку, озарившую это прелестное лицо, словно утренний луч зари, он в силах был только любоваться ею; он улыбнулся в ответ, ласково сжал ладонями ее белокурую головку, поцеловал в лоб и в мифологическом стиле, в то время еще не успевшем устареть, любезно произнес:

— Супруга дряхлого Тифона заставляет себя ждать; значит, она наряжалась, чтобы предстать как возлюбленная Марса!

Луиза густо покраснела и склонила головку на грудь кавалера, словно хотела укрыться в его сердце.

— Друг мой, этой ночью мне снились такие страшные сны, что право, до сих пор мне не по себе.

— Неужели эти ужасные сновидения лишили тебя аппетита?

— Боюсь, что лишили, — отвечала Луиза, садясь за стол.

Она сделала над собою усилие, но тщетно: ей казалось, будто горло ее сжато железной рукой.

Муж с удивлением наблюдал на нею, а она чувствовала, что под его взглядом краснеет и бледнеет, хотя он смотрел на нее скорее с тревогой, чем с недоумением. Внезапно до их слуха донеслись три размеренных удара — кто-то стучался в калитку сада.

Кто бы то ни был, появление его было для Луизы желанно, ибо отвлекало кавалера от беспокойства, а ее избавляло от смущения.

Поэтому она торопливо встала из-за стола, чтобы самой отворить калитку.

— А где же Нина? — спросил Сан Феличе.

— Не знаю, — отвечала Луиза, — должно быть, вышла.

— Во время завтрака? Зная, что хозяйке нездоровится? Быть того не может, дорогая!

В калитку снова постучали.

— Позвольте мне отворить, — сказала Луиза.

— Нет, нет. Это мое дело. Тебе нездоровится, ты устала. Сиди спокойно, я так хочу.

Кавалер изредка говорил: «Я так хочу», но говорил так ласково, так мягко, что это звучало как просьба отца, обращенная к дочери, а отнюдь не как приказание мужа жене.

И Луиза предоставила кавалеру спуститься с крыльца и отворить калитку. Но каждая новая мелочь, которая могла бы зародить у мужа подозрение насчет ночного происшествия, пугала ее, и она подбежала к окну, высунулась наружу и, еще не понимая, кто это, увидела немолодого человека в широкополой шляпе; он так внимательно разглядывал калитку, к которой прислонился Сальвато, и порог, где Сальвато упал, что Луизу пробрала дрожь.

Калитка отворилась, человек вошел в сад, но Луиза так и не узнала его.

Только когда муж, явно обрадовавшись, пригласил гостя в дом, Луиза поняла, что это друг.

В волнении, совсем побледнев, она снова села за стол.

Кавалер вошел; с ним был Чирилло.

Она вздохнула с облегчением. Чирилло очень любил ее, и Луиза тоже была расположена к нему, потому что он, будучи некогда врачом князя Караманико, часто говорил о нем с любовью и уважением, хотя и не знал о родственных узах, связывающих ее с князем.

При виде его она поднялась с места и радостно вскрикнула; со стороны Чирилло она не могла ждать ничего дурного.

Увы, не раз в течение этой ночи, которую она почти всю провела у изголовья раненого, она думала о добром враче и, не вполне полагаясь на познания Нанно, уже собиралась послать за ним Микеле. Но она не решилась сделать это. Что подумал бы Чирилло, узнав, что она скрывает от мужа страшное происшествие, став его свидетельницей, и как отнесется он к доводам, побудившим ее сохранить все это в полнейшей тайне?

Теперь Луиза недоумевала, каким образом Чирилло, которого она не видела уже несколько месяцев, появился здесь именно теперь, когда присутствие его так желательно?

Войдя в комнату, Чирилло на мгновение остановил взор на Луизе, потом, следуя приглашению Сан Феличе, пододвинул стул к столу, за которым завтракали супруги, и Луиза по восточному обычаю, принятому и в Неаполе как в преддверии Востока, подала ему чашку черного кофе.

— Что и говорить, — сказал Сан Феличе, кладя руку ему на колено, — только визит в половине десятого утра и может искупить вашу вину, — вы ведь совсем забыли нас. Мы могли раз двадцать умереть, милый друг, прежде чем узнали, не умерли ли вы сами!

Чирилло посмотрел на Сан Феличе так же внимательно, как раньше посмотрел на его жену, и заметил, что, в то время как на лице жены лежит загадочный отпечаток беспокойной, тревожной ночи, выражение лица мужа говорит о простодушной беззаботности и счастье.

— Значит, вы рады видеть меня сегодня утром, любезный кавалер? — сказал Чирилло, особенно подчеркивая слова «сегодня утром».

— Я всегда рад вас видеть, дорогой доктор, и утром и вечером, и вечером и утром; но сегодня утром я особенно рад вам.

— Почему так? Объясните!

— По двум причинам… Но пейте же кофе… Хотя, что касается кофе, вам не повезло, сегодня его варила не Луиза… Ленивица встала… В котором часу? Угадайте.

— Лучано! — промолвила Луиза, краснея.

— Видите! Ей самой совестно… В девять часов!

Чирилло заметил румянец Луизы, тут же сменившийся мертвенной бледностью.

Еще не зная, чем вызвано это волнение, Чирилло пожалел бедную женщину.

— Вы хотели видеть меня по двум причинам, дорогой Сан Феличе… По каким же?

— Во-первых, — отвечал Сан Феличе, — представьте себе: вчера я принес из дворцовой библиотеки «Эпохи природы» графа де Бюффона. Принц выписал этот труд тайком: он запрещен цензурою, быть может, потому — не знаю наверное, — что не вполне согласуется с Библией.

— Ну, мне это безразлично, лишь бы он согласовался со здравым смыслом, — смеясь, заметил Чирилло.

— Вот как! — воскликнул кавалер. — Значит, вы не разделяете его мнения, что Земля — обломок Солнца, оторвавшийся при столкновении с кометой?

— Так же как не думаю, дорогой кавалер, что зарождение живых существ совершается посредством органических молекул и неких «внутренних форм». Это ведь теория того же автора, и, на мой взгляд, столь же нелепая, как первая.

— Слава Богу! Значит, я не такой невежда, каким боялся оказаться.

— Вы — невежда, друг мой? Да вы самый ученый человек из всех, кого я только знаю.

— Ну-ну, дорогой доктор! Говорите потише, чтобы никто не услышал такого вздора. Но теперь ясно, не правда ли? Мне нет надобности заниматься этим вопросом. Земля не обломок Солнца… Теперь один из двух вопросов разрешен, а так как из двух он наименее важный, я начал с него. Второй вопрос — у вас перед глазами. Что вы скажете об этом лице?

И он указал на Луизу.

— Лицо прекрасно, как всегда, — ответил Чирилло, — но синьора выглядит несколько утомленной, она бледновата, может быть, ее что-то напугало ночью?

Доктор сделал упор на последних словах.

— Что напугало? — спросил Сан Феличе.

Чирилло взглянул на Луизу.

— Ночью не произошло ничего такого, что могло бы испугать вас, синьора? — спросил Чирилло.

— Нет, нет, ничего, дорогой доктор.

И она бросила на Чирилло умоляющий взгляд.

— Значит, вы плохо спали, вот и все, — успокоил ее Чирилло.

— Конечно, — поддержал его Сан Феличе, смеясь, — ей снились дурные сны, а между тем вчера, когда я вернулся из английского посольства, она спала так крепко, что даже не проснулась, когда я вошел к ней и поцеловал ее.

— А в котором часу вы вернулись из посольства?

— В половине третьего или около того.

— Правильно, — заметил Чирилло, — тогда все уже было кончено.

— Что кончено?

— Ничего, — отвечал Чирилло. — Всего-навсего у ваших дверей убили человека.

Луиза стала белее своего батистового халатика.

А Чирилло продолжал:

— Убийство совершено в полночь, синьора в это время спала, а вы приехали лишь в третьем часу ночи, поэтому вы ничего и не знаете.

— В первый раз слышу. К сожалению, убийства на улицах Неаполя не редкость, особенно в Мерджеллине, где такое плохое освещение и где все ложатся спать уже в девять часов… Теперь я понимаю, почему вы пришли к нам так рано.

— Вот именно, друг мой. Я хотел убедиться, что это убийство, являющееся событием гораздо более значительным, чем рядовое происшествие, и притом совершенное у вас под окнами, не причинило вам никакого беспокойства.

— Как видите — ни малейшего. Но как вы о нем узнали?

— Я проходил мимо ваших ворот как раз в это время. Какой-то мужчина, по-видимому очень сильный и отважный, защищаясь, убил двух сбиров, а двух других ранил.

Луиза ловила каждое слово, произносимое доктором. Все эти подробности — не надо о том забывать — были ей неведомы.

— Неужели? Убийцами были сбиры? — спросил Сан Феличе, понизив голос.

— Под командованием Паскуале Де Симоне, — ответил Чирилло, тоже вполголоса.

— Вы верите всей этой клевете? — спросил Сан Феличе.

— Приходится.

Чирилло взял Сан Феличе за руку и подвел к окну.

— Видите, — спросил он, — за Львиным фонтаном, у входа в дом, что на углу площади и улицы, гроб и вокруг него четыре свечи?

— Вижу.

— Так вот, в гробу — тело одного из двух раненых сбиров. Он умер у меня на руках, а перед смертью все мне рассказал.

Произнося последние слова, Чирилло внезапно обернулся, чтобы посмотреть, какое впечатление они произвели на Луизу.

Молодая женщина стояла, платком вытирая со лба испарину.

Она поняла, что это было сказано специально для нее. Силы ее оставили; сложив руки, она опустилась на стул.

Чирилло дал ей понять, что и ему все ясно, и поспешил взглядом успокоить ее.

— Я тоже очень рад, дорогой кавалер, что все это произошло in partibus[32] — то есть ни синьора, ни вы ничего не видели и не слышали. Но коль скоро синьоре все-таки нездоровится, позвольте мне расспросить ее и прописать ей что-нибудь подкрепляющее. А так как врачи порой задают весьма нескромные вопросы, да и у дам в отношении здоровья часто имеются секреты — здесь сказывается их застенчивость, — разрешите мне увести синьору в ее комнату, чтобы поговорить без помех.

— Уводить ее незачем, милый доктор, — бьет десять часов, я уже опаздываю на двадцать минут. Оставайтесь здесь с Луизой и выведайте у нее все. А я отправляюсь к себе в библиотеку… Кстати, вы слыхали, что произошло прошлой ночью в особняке английского посла?

— Кое-что слышал.

— Так вот, это повлечет за собой важные события. Я уверен, что принц придет в библиотеку раньше обычного, а может быть, уже ждет меня там. Вы кое-что сообщили мне утром, а вечером я, быть может, тоже кое-что вам сообщу, если вы еще раз заглянете сюда… Ох, и наивен же я! Сюда никогда не заглядывают, разве что заблудившись… Мерджеллина — северный полюс Неаполя, и я живу среди ледяных торосов.

Затем он поцеловал жену в лоб, сказав:

— До свидания, дорогая. Расскажи доктору все, и как можно подробнее: не забывай, что твое здоровье — моя радость, а жизнь твоя — моя жизнь. До свидания, доктор. — Потом взглянул на часы и воскликнул: — Четверть одиннадцатого! Подумать только, уже четверть одиннадцатого!

Помахав шляпой и зонтом, он сбежал по ступенькам крыльца.

Чирилло недолго смотрел ему вслед; даже не дождавшись, пока Сан Феличе пройдет сад, он в нетерпении обернулся к Луизе и спросил с глубокой тревогой:

— Он здесь, не правда ли?

— Да! Да! Да! — прошептала Луиза, падая перед Чирилло на колени.

— Живой или мертвый?

— Живой.

— Слава Создателю! — воскликнул Чирилло. — А вы, Луиза…

Он посмотрел на нее с нежностью и восторгом.

— А я… — прошептала Луиза, вся дрожа.

— Вы… будьте благословенны! — воскликнул врач, поднимая ее и прижимая к сердцу.

Теперь сам Чирилло беспомощно опустился на стул и стал платком вытирать себе лоб.