Человек, ожидавший короля в его кабинете и случайно оказавшийся в Сан Леучо, когда король хотел повидаться с ним, был не кто иной, как кардинал Руффо, — другими словами, тот, к чьим советам король всегда прибегал в самых тяжелых обстоятельствах.
А надо заметить, тяжесть обстоятельств, в которых оказался король по возвращении из Рима, усугубилась еще и новым неожиданным осложнением, так что король особенно нуждался в совете кардинала.
Поэтому Фердинанд устремился в кабинет, крича:
— Где он? Где он?
— Я здесь, государь, — отвечал Руффо, идя навстречу королю.
— Прежде всего простите, дорогой кардинал, что я поднял вас с постели в третьем часу ночи.
— Поскольку вся моя жизнь принадлежит вашему величеству, вам принадлежат и дни мои, и ночи.
— Дело в том, мой преосвященнейший, что никогда еще я так не нуждался в преданных друзьях, как сейчас.
— Я счастлив и горд, что король считает меня одним из тех, на чью преданность он может положиться.
— Увидев мое столь неожиданное возвращение, вы, должно быть, недоумеваете, что же такое произошло?
— Генерал Макк потерпел поражение, полагаю.
— И произошло это на удивление скоропалительно, сразу. Нашим сорока тысячам неаполитанцев даже не пришлось сражаться.
— Надо ли напоминать, ваше величество, что я этого ожидал?
— Но в таком случае зачем же вы посоветовали мне начать войну?
— Ваше величество, вероятно, помнит, что я советовал это при одном непременном условии.
— А именно?
— Что австрийский император пойдет на Минчо, как только армия вашего величества направится на Рим. А император, оказывается, не выступил.
— Вы коснулись сейчас большой тайны, мой преосвященнейший.
— Какой тайны?
— Вы, конечно, помните письмо, в котором император говорил мне, что начнет военные действия, как только я окажусь в Риме.
— Отлично помню; мы это письмо вместе читали, обсуждали, толковали.
— Оно, кажется, как раз при мне, в бумажнике.
— И что же, государь? — спросил кардинал.
— Так вот, ознакомьтесь с другим письмом, которое я получил в Риме в тот момент, когда садился в седло, а прочитал до конца лишь сегодня вечером. Если вы в нем что-нибудь поймете, то объявляю, что вы не только умнее меня — это дело не такое уж трудное, — но что вы, кроме того, колдун.
— Государь, такое утверждение я просил бы вас не разглашать. Я и без того не в чести у Римского двора.
— Читайте, читайте.
Кардинал взял письмо и стал читать:
«Превосходнейший брат мой, дядя, тесть, свойственник и союзник…»
— Что же, письмо от начала до конца собственноручное, — заметил кардинал, прерывая чтение.
— Читайте же, — поторопил его король.
Кардинал продолжал:
«Позвольте мне сердечно поздравить Вас с успехом Ваших войск и с Вашим триумфальным въездом в Рим. Бог войны покровительствует Вам, и я возношу ему благодарение за его милость. Это тем более радует меня, что, как видно, у нас с Вами произошло великое недоразумение…»
Кардинал взглянул на короля.
— Сейчас увидите, мой преосвященнейший… Ручаюсь, что такого вы и представить себе не можете.
Кардинал продолжал:
«В письме, которое Вы соблаговолили прислать мне, чтобы возвестить об одержанных Вами победах, Вы пишете, что мне остается только выполнить свое обещание так же, как Вы исполнили свое, и прямо утверждаете, будто данное мною слово состоит в том, что моя армия выступит, как только Вы будете в Риме…»
— Вы ведь помните, мой преосвященнейший, что император, мой племянник, взял на себя такое обязательство?
— Мне кажется, что в его послании об этом говорилось совершенно определенно.
— Сейчас разберемся, — пробормотал король.
Пока кардинал читал, он достал свой бумажник и извлек из него первое послание императора.
— Вот письмо моего любезного племянника. Сравним его с тем, что у вас в руках, и посмотрим, кто же из нас — он или я — не прав. Читайте, читайте.
Кардинал продолжал:
«Я не только не обещал Вам этого, а, наоборот, решительно объявил, что начну военные действия лишь по прибытии генерала Суворова с сорока тысячами русских, — другими словами, не раньше будущего апреля…»
— Согласитесь, мой преосвященнейший, что один из нас двоих сошел с ума, — перебил его Фердинанд.
— Я сказал бы даже «один из нас троих», — возразил кардинал. — Я ведь, как и ваше величество, читал послание императора.
— Так читайте же дальше.
Руффо продолжал:
«Я тем более уверен в своих словах, любезный мой дядя и тесть, что по желанию Вашего Величества я имел честь обратиться к Вам с письмом, которое написал от начала до конца собственноручно».
— Слышите? Собственноручно!
— Слышу, но должен признаться, что, как и ваше величество, ничего тут не понимаю.
— А вот посмотрите, преосвященнейший, ведь рукою моего племянника написаны только адрес, обращение и заключительное приветствие.
— Все это я отлично помню.
— В таком случае — продолжайте.
Кардинал продолжал:
«А чтобы ни в чем не отклониться от того, что я имел честь сказать Вашему Величеству, я велел моему секретарю снять с письма копию; посылаю Вам эту копию, дабы Вы ее сличили с подлинником и de visu[85] убедились, что в написанном мною не было ни малейшей двусмысленности, которая могла бы породить такое заблуждение…»
Кардинал посмотрел на короля.
— Понимаете вы тут что-нибудь? — спросил Фердинанд.
— Не более, чем вы, государь. Но позвольте дочитать до конца.
— Читайте, читайте! Ну и попались же мы, дорогой мой кардинал!
«И, как я уже имел честь сказать Вашему Величеству, — продолжал Руффо, — я вдвойне рад, что Провидение благословило Ваше оружие, ибо, если бы Ваши войска потерпели поражение, я не мог бы, не нарушая обязательств, взятых мною по отношению к союзным державам, прийти Вам на помощь и вынужден был бы, к великой моей досаде, предоставить Вас злой Вашей судьбе. А это было бы для меня величайшим огорчением. Но Провидение, ниспослав Вам победу, избавило меня от него…»
— Да, победа! — буркнул король. — Хороша победа!
«А теперь примите, любезный брат мой и кузен, дядя и тесть…»
— И так далее, и так далее! — прервал Фердинанд кардинала. — Ах, любезный мой кардинал, посмотрим теперь копию так называемого письма, подлинник которого я, к счастью, сохранил.
В конверт действительно была вложена копия; Руффо вынул ее и прочитал. То была та самая депеша, которую королева с Актоном распечатали и, убедившись, что она не соответствует их планам, заменили подложным письмом. Король держал его в руках, собираясь сличить с копией, присланной Францем II.
Когда мы представим читателям копию с подлинного письма, — а это мы считаем необходимым для ясности нашего рассказа, — они поймут изумление короля.
«Замок Шёнбрунн, 28 сентября 1798 года.
Превосходнейший брат мой, кузен и дядя,
свойственник и союзник!
Отвечаю Вашему величеству собственноручно, как и Вы собственноручно писали мне.
По моему мнению, согласованному с придворным советом, нам не следует начинать войну с Францией, прежде чем мы не обеспечим себе все шансы на успех, причем один из шансов, на который я рассчитываю, заключается в участии 40 000 воинов из русской армии под началом фельдмаршала Суворова, которому я предполагаю поручить верховное командование нашими войсками, однако эти 40 000 воинов прибудут сюда лишь в конце марта. Повремените же, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, задержите всеми возможными средствами начало военных действий. Не думаю, чтобы Франция желала войны больше, чем того хотим мы; воспользуйтесь ее мирным настроением; дайте пока любое объяснение тому, что произошло, а в апреле мы начнем войну, собрав все свои силы.
Вот все, что я хотел сказать Вам, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, свойственник и союзник. Засим возношу Господу мольбу, чтобы он хранил Вас под своим святым покровом.
— Теперь, после того как вы прочитали якобы копию, прочтите оригинал, и вы убедитесь, что там говорится нечто прямо противоположное, — сказал король.
И он передал кардиналу письмо, подделанное Актоном и королевой. Кардинал прочитал его, как и первое, вслух.
Как и первое, оно должно быть представлено нашим читателям, которые, может быть, и помнят общий его смысл, но забыли его точный текст.
Вот он:
«Замок Шёнбрунн, 28 сентября 1798 года.
Превосходнейший брат мой, кузен и дядя,
свойственник и союзник!
Мне было весьма приятно получить Ваше письмо, в котором Вы обещаете послушаться во всем моего мнения. Вести, полученные мною из Рима, говорят о том, что французская армия находится в полнейшем упадке. В таком же положении пребывает и армия Северной Италии.
Возьмите на себя одну из них, мой превосходнейший брат, кузен и дядя, свойственник и союзник, — я же займусь другой. Как только я узнаю, что Вы в Риме, я открою военные действия во главе 140 000 воинов; у Вас их 60 000, я ожидаю еще 40 000 русских. Этого более чем достаточно, чтобы будущий мирный договор вместо Кампоформийского получил название Парижского.
Вот все, что я хотел сказать Вам, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, свойственник и союзник. Засим возношу Господу мольбу, чтобы он хранил Вас под своим святым покровом.
Прочитав письмо, кардинал задумался.
— Что вы теперь скажете, мой преосвященнейший? — спросил король.
— Что император прав, но что и вы, ваше величество, тоже правы.
— Как это понимать?
— Так, что здесь, — вы сами изволили заметить, — по-видимому, кроется страшная тайна. Более чем тайна — измена.
— Измена? А кому было выгодно изменить мне?
— Ответить на этот вопрос, государь, значило бы назвать виновных, а я их не знаю.
— Но нельзя ли узнать их?
— Поищем, кто они такие. Я был бы счастлив послужить вашему величеству ищейкой. Ведь нашел же Юпитер Феррари… Кстати, государь, полезно было бы расспросить его.
— Я прежде всего подумал о нем. И распорядился сказать ему, чтобы он был наготове.
— В таком случае вызовите его, ваше величество.
Король позвонил; появился тот же ливрейный лакей, который подходил к королю во время ужина.
— Позовите Феррари! — приказал король.
— Он дожидается в приемной, государь.
— Пусть войдет.
— Вы говорили, ваше величество, что вполне уверены в этом человеке.
— Мне казалось, что я уверен.
— А я скажу более того: что вполне уверен в нем и теперь.
Феррари появился на пороге в сапогах со шпорами, по обыкновению готовый отправиться в путь.
— Подойди, любезный, — обратился к нему король.
— К услугам вашего величества. Что я должен отвезти?
— Сейчас речь не о депешах, мой друг, — сказал король, — тебе надо только ответить на несколько вопросов.
— Извольте, государь.
— Спрашивайте, кардинал.
— Друг мой, — обратился Руффо к курьеру, — вы пользуетесь у короля самым высоким доверием.
— Надеюсь, что я заслужил его своей усердной и преданной пятнадцатилетней службой, монсиньор.
— Поэтому-то король просит вас напрячь память, так как — предупреждаю вас от его имени — речь идет о чрезвычайно важном деле.
— Готов служить вам, монсиньор, — отвечал Феррари.
— Вы во всех подробностях помните свою поездку в Вену, не правда ли? — спросил кардинал.
— Помню, монсиньор, словно только что возвратился оттуда.
— Письмо, привезенное вами королю, вручил вам самолично император?
— Да, самолично, и я уже имел честь доложить об этом его величеству.
— Его величество желал бы еще раз услышать это от вас.
— Имею честь решительно повторить это.
— Куда вы положили послание императора?
— Вот в этот карман, — ответил Феррари, распахнув куртку.
— Где вы останавливались?
— Нигде, кроме мест, где надо было сменить лошадь.
— Где вы спали?
— Я вообще не спал.
— Гм, — проронил кардинал. — Но я слышал, да вы и сами сказали нам об этом, что с вами случилось несчастье.
— В воротах дворца, монсиньор. Я слишком резко повернул лошадь, она упала, споткнувшись на все четыре ноги, а я стукнулся головою о столб и потерял сознание.
— Где вы очнулись?
— В аптеке.
— Сколько времени вы пробыли без сознания?
— Это легко высчитать, монсиньор. Лошадь упала в час или в половине второго ночи, а когда я открыл глаза, уже светало.
— В начале октября светать начинает в пять, в шестом часу, может быть, в шесть; значит, вы пробыли без сознания часа четыре?
— Да, приблизительно так, монсиньор.
— Кто находился около вас, когда вы открыли глаза?
— Господин Ричард, секретарь его превосходительства генерал-капитана Актона, и хирург из Санта Марии.
— Нет ли у вас подозрения, что кто-нибудь брал послание, лежавшее у вас в кармане?
— Когда я очнулся, я первым делом ощупал карман, — послание лежало на месте. Я осмотрел печать и конверт, они, как мне показалось, были в полной сохранности.
— Значит, вы все-таки сомневались?
— Нет, монсиньор. Я действовал бессознательно.
— А потом?
— Потом, монсиньор, после того как хирург из Санта Марии сделал мне перевязку, пока я был в беспамятстве, мне дали бульона, и я уехал и передал послание его величеству. И вы, монсиньор, присутствовали при этом.
— Да, дорогой мой Феррари, и я думаю, что могу положительно подтвердить королю, что во всей этой истории вы вели себя как безупречный, преданный слуга. Вот все, что нам хотелось услышать от вас. Не так ли, государь?
— Да, это все, — кивнул Фердинанд.
— А потому его величество разрешает вам удалиться, друг мой, и отдохнуть, в чем вы, вероятно, весьма нуждаетесь.
— Осмелюсь спросить его величество, уж не провинился ли я в чем-нибудь?
— Наоборот, дорогой мой Феррари, — сказал король, — наоборот, я доверяю тебе теперь больше чем когда-либо.
— Вот все, что мне хотелось узнать, государь, ибо это единственная награда, которую я стремился заслужить.
И он ушел, обрадованный заверением короля.
— Что скажете? — спросил Фердинанд.
— Ну что же, государь… Письмо подменили или переписали, и совершилось это, пока бедняга находился в обмороке.
— Но, мой преосвященнейший, ведь он говорит, что печать и конверт были целы.
— Сделать отпечаток не так уж трудно.
— А подпись императора, значит, подделали? Во всяком случае, это дело рук ловкого фальсификатора.
— Подпись императора не пришлось подделывать.
— Как же в таком случае поступили?
— Заметьте, ваше величество, что я не объясняю вам, как это было сделано.
— Тогда о чем же вы толкуете?
— Я говорю о том, как могли бы это сделать.
— А именно?
— Представьте себе, государь, что раздобыли или заказали печать с изображением головы Марка Аврелия.
— И что же?
— Могли над свечой растопить сургуч, вынуть письмо из конверта, сложить его вот таким образом…
И Руффо сложил бумагу так, как сложил ее Актон.
— А зачем так складывать? — спросил король.
— Чтобы сохранить в неприкосновенности обращение и подпись. Затем какой-либо кислотой смыли текст и вместо него написали то, что мы видим теперь.
— По-вашему, это возможно, преосвященнейший?
— Чего же легче? Скажу даже, — и вы со мною согласитесь, государь, — что это вполне объясняет, как строки, написанные чужой рукой, оказались между обращением и заключительным приветствием, написанным почерком императора.
— Кардинал! Кардинал! — воскликнул король, внимательно рассмотрев письмо. — Удивительный вы человек!
Кардинал поклонился.
— А теперь что же, по-вашему, делать? — спросил король.
— Предоставьте мне подумать до утра, а завтра мы все обсудим, — ответил кардинал.
— Любезный мой Руффо, — сказал Фердинанд, — помните, что если я не назначаю вас первым министром, так только потому, что это не от меня зависит.
— Даже не будучи первым министром, я столь же признателен вашему величеству, как если бы был им.
Он поклонился королю с обычной почтительностью и вышел, оставив его в полном восторге.