Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

ОРУЖИЕ

У нас, на Экзарха Иосифа, раздавали пистолеты и пропуска. Мне сказали, чтоб я поторопился, а то расхватают и добавили, что революция продолжается.

В те времена народу на нашей улице толклось пропасть — пьяные возчики на пустых телегах, туберкулезные портные, сапожники в кожаных фартуках, старьевщики… и, понятное дело, гимназисты и студенты прикрепленные к харчевне «Граово». Все эти люди жили на чердаках и в подвалах, шумели и голодали в окружении сердитых хозяев, конной полиции, проституток и новых богатеев — продукта, как говорится, военного времени. А вот нас, почтальонов, не хватало. В нашем отделении было всего двое. Моего напарника мобилизовали куда-то в Беломорье. А я остался один посреди этой неразберихи. И тут меня как-то вдруг заметили. Особенно после победы, когда поднялась цена на государственных служащих.

— Слушай, брат, — сказали мне. — Революция в опасности, надо ее защищать! Мы надеемся на твое классовое сознание!

Сначала я не обратил особого внимания на этот призыв, но от частых напоминаний, а может, и от всеобщего энтузиазма, который охватил и нашу улицу, постепенно воодушевился и почувствовал, что и меня увлекает волна классовой ярости. Другими словами, понял, что рядом с кожаной сумкой я должен повесить и пистолет, который мне предлагали.

Оружейный склад находился в квартире экспортера Табашки, который, как говорили, удрал с немецкими войсками, не попрощавшись с соседями. В комнатах у него нашли всякую дребедень — банки с вареньем, дамские туфли, ненадеванные костюмы, — и тут же роздали все это населению, чтобы не путалось под ногами у добровольческих отрядов. Вычистили, так сказать, помещение и заполнили оружием, а перед дверью поставили парнишку с красной повязкой на рукаве — следить за порядком.

С каждым днем народу прибывало, и по цементной лестнице до квартиры, перед которой стоял парнишка с красной повязкой, скоро стало не протолкаться. Я встал в хвост со своей кожаной сумкой через плечо и в форменной фуражке, набрался терпения и молча ждал своей очереди, слушая, как скрипит дверь, — парнишка с повязкой то открывал ее, то закрывал для удобства вооруженных людей. Несколько времени спустя вышел товарищ Мичев — бывший политзаключенный, а теперь интендант в квартире экспортера Табашки. Этот Мичев сразу меня заметил (я стоял в толпе с кожаной сумкой и в форменной фуражке) и позвал:

— Эй ты там, почтальон! Проходи вперед! Дайте ему дорогу, товарищи! Государственные служащие идут вне очереди!..

— Как-то неудобно, — заикнулся я.

— Давай, давай, — продолжал Мичев и еще раз попросил народ дать мне дорогу. Я с трудом протиснулся к двери и вошел в переднюю, стесняясь и малость оробев.

— Теперь говори, что ты хочешь — автомат или карабин?

— Что-нибудь полегче, товарищ Мичев, — сказал я.

— Может, ручной пулемет? — спросил с усмешкой старый политзаключенный и подвел меня к пистолетам, накиданным на двуспальной кровати, где в свое время, наверно, спал экспортер Табашки с госпожой Табашки.

— Вижу, ты не больно разбираешься в этих делах, — продолжал Мичев, — но надо действовать, брат… Ты служил в армии?

— Нет, я был в трудовых частях.

— С оружием имел дело?

— Отчасти…

— Научишься. Все мы начинали с азов… Бери этот «вальтер» и опоясывайся без колебаний!.. Буржуазия не дремлет, брат. Табашки еще может вернуться… Понятно?

Он сунул железную штуковину мне в руку и показал на стол, где были навалены кожаные кобуры — все как одна новенькие, нетронутые, прямо с немецких складов, и запах от них шел ременной кожи и свежих подметок. Выбрал я себе одну из тех кобур, вложил в нее пистолет и опоясался ремнем. Потом мне дали бумагу с подписью и печатью товарища Мичева, в которой было написано, что я имею право носить оружие и передвигаться всюду, где понадобится и где пожелаю, круглосуточно, с утра до вечера и ночью. Как я прочитал «всюду» и «круглосуточно», так сразу почувствовал, что в моей душе подымаются преступные наклонности. С этим «вальтером», значит, я могу делать все что мне вздумается, и к тому же круглосуточно! Такие права я получал в первый раз, потому сказал сам себе: «Ну, Драган, раз такое дело — держитесь, враги!» И я направился домой похвалиться жене, которая последнее время меня не уважала — может, потому, что я ей надоел, а может, и потому, что нам денег не хватало. Жена у меня была ленивая, грузная, сонная, но с большим самолюбием, и иногда она смотреть на меня не хотела. Она не могла себе представить, что ей придется всю жизнь прожить с простым почтальоном, каким был я, к тому же поменьше ее ростом, худощавым и не особенно красивым, одетым всегда в одну и ту же форму и с маленьким жалованьем. Эту неприязнь ко мне ей удалось привить и нашему десятилетнему сыну Ивану, и, когда я собирался оттаскать его за уши, он у меня за спиной всегда показывал мне язык. Да, авторитет мой был подорван, и теперь я спешил домой, чтобы его восстановить. А восстановив авторитет в своем семействе, я восстановлю его и в квартале, где со мной тоже обходились как с мальчиком из лавки и не особенно меня почитали.

Шел я по Экзарха Иосифа к нашему подвалу и чувствовал такую легкость, словно не по земле ступал, хотя «вальтер» гирей висел на пояснице и болтался туда-сюда, оттягивая мой кожаный ремень. Я еще не свыкся с ним, да и было мне как-то неудобно идти с оружием по улице, потому что люди посматривали озадаченно на мою поясницу и вроде бы хотели что-то мне сказать. Один даже крикнул:

— Эй, товарищ дорогой, что там болтается у тебя под одежей? Гляди, как бы не выпало!

— Не твое дело, — сказал я ему и продолжал свой путь, а потом рассердился: зачем я его не задержал и не потребовал удостоверения личности? Всегда в таких случаях смелые решения приходят мне в голову с запозданием. И потому я продолжал свой путь вызывающе, а сам поглядывал на людей с надеждой, что ко мне опять прицепятся из-за моего оружия, но они отводили глаза и отскакивали в сторону, чтобы случайно меня не задеть. «Вальтер» продолжал болтаться на пояснице и колотил меня по моим выпирающим костям.

Домой я прибыл почти как с поля сражения — ошалелый от славы и вроде бы поглупевший. Жена только что вернулась с покупками и торопилась приготовить обед, выложив на стол виноград и кусок мяса, который она резала длинным острым ножом. Я всегда побаивался этого ножа, когда она брала его в руки. Теперь, однако, я был храбрый и ввалился в кухоньку в некотором роде пренебрежительно и спросил отчасти вызывающе, почему это не приготовлен обед и что можно так долго делать в одной комнате, чтобы не успеть приготовить обед. Это задело мою жену. Она перестала резать мясо, посмотрела на меня и сказала:

— Важная шишка!

Я подумал, что это относится к «вальтеру», который оттягивал мой ремень, и ответил горделиво:

— Каждому по заслугам!

— Да, но бакалейщик сказал, что больше не хочет давать нам в долг!

— Так и сказал? — И я крутнулся перед ней на каблуках, но она опять не заметила моего пистолета. — Не хочет, говоришь? Захочет! Как миленький… Мы с этой буржуазией еще не свели счеты…

Я опять повернулся у нее перед носом и нагнулся над краном вроде бы напиться воды, но жена продолжала резать мясо, не замечая пистолета.

— Ты же есть хотел? Зачем водой наливаешься?

— Это мое дело, — ответил я, нагнувшись к умывальнику, поддерживая одной рукой тяжелый «вальтер». Жена продолжала ворчать, а я все пил воду. В эту минуту в кухню влетел, запыхавшийся и усталый как всегда, наш десятилетний сын Иван — видно, есть захотел, набегавшись по улице. И еще с порога заметил пистолет.

— Папка! — крикнул он и кинулся ко мне, чтобы схватить меня за пояс.

— Иван, — сказал я, — ты с ума сошел!

И я поймал его за руки.

— Я хочу посмотреть! Покажи!

В это время жена повернулась к нам и окинула нас сонным взглядом:

— С чего это вы сдурели?

— Мама, мама, у папки пистолет!

Жена выронила нож и воззрилась на меня со страхом.

— Ты что, спятил, Драган? Откуда ты его взял?

Я отступил немножко, привалился к стене, чтобы защитить «вальтер» от Ивановых рук, и сказал не сразу, но достаточно твердо:

— Мне его дали от организации.

— От какой еще организации?

— Товарищ Мичев…

— Ты спятил, Драган!

Жена опять взялась за нож. Я стоял у стены как пришитый. А Иван продолжал вертеться передо мной, тянуть руки к моему поясу и клянчить. Как все мальчишки, и он имел слабость к оружию, потому я теперь и стоял у стены как пришитый и боялся, как бы не произошло какого несчастья. Я слышал, будто оружие стреляет раз в год и незаряженное, что же говорить, когда оно набито патронами, как в случае с моим «вальтером»?

— Слушай, Иван, — сказал я наконец, — отойди в сторонку! С оружием не шутят… Ну же, сынок! Отойди в сторонку!

— Покажи! — настаивал он.

— Нельзя, сынок!.. Иван! — крикнул я в отчаянии. — Отойди к двери. Еще дальше. К самой двери! Стой теперь там! Не двигайся!

Делать было нечего, я скинул куртку, расстегнул пояс и вытащил пистолет вместе с кобурой. Потом взял в руку эту холодную железяку и издалека показал сыну, который, сверкая глазенками, весь дрожал от непонятной радости. «Прощай твой покой, Драган!» — сказал я себе и снова убрал пистолет в кобуру, вздел ее на ремень и стал опоясываться и затягиваться, А в это время Иван опять подбежал ко мне, на этот раз с намерением потрогать пистолет, хотя бы через кожаный футляр. Я сказал ему, что он чересчур разошелся, и попросил жену его одернуть.

— А мне какое дело? — сказала она. — Сами разбирайтесь!

— Как же это так? — возразил я. — Да ведь он может себя убить!

— Надо было вовремя об этом думать, — сказала она, вытирая нож и глядя мимо меня. А потом добавила: — Может, тебе хоть повышение по службе дадут?

— Все может быть, — сказал я. — Но ты скажи мальчику, чтобы он унялся.

— В милицию, что ли, тебя переведут?

— Может, и туда, — сказал я. — Вопрос доверия!

— Я слыхала, им там дают большие пайки.

— Да, само собой.

Она повеселела. Вспомнила даже полицейского унтера с соседней улицы, который натаскал себе полный дом и одежды и продуктов из особых пайков. А жена его всегда ходила разодетая. Я ее попросил не равнять полицию с милицией, потому что это разные вещи, но она гнула свое и не переставала подбивать меня на неразумные поступки. Разговор наш кончился тем, что мы тихо и мирно пообедали и продолжили свою работу, воодушевленные надеждой на лучшую жизнь.

Но хорошая жизнь не плывет в руки сама. Правда, ничтожный до тех пор почтальон, которого в квартале не замечали и ни во что не ставили, стал вдруг почитаемым и уважаемым гражданином. Да, ко мне теперь обращались «товарищ Мицков!» вместо «Драган!» и, здороваясь, кивали головой и еще издали снимали шапки. Все это меня радовало и прибавляло мне храбрости. Я уже расхаживал независимо по Экзарха Иосифа, опоясавшись своим «вальтером», с кожаной сумкой через плечо, и разносил письма из дома в дом, глядя на людей строго и проницательно. Врагов я не открыл, но многих наставил на правильный путь советами и поучениями. Одних предупреждал, чтобы были осторожны и не играли с огнем. Других стыдил. А лавочникам, которые еще не были экспроприированы, внушал, чтоб отвешивали товар точно, не накапливали капиталов и не зарывались бы, как зарвался вышеупомянутый Табашки. Эти сначала смотрели на меня с некоторым пренебрежением, но потом и они стали прислушиваться к моим советам и расспрашивать меня о том о сем. А один тайный фашист пришел прямо ко мне домой, упал мне в ноги и стал плакать и что-то бормотать, чего я поначалу не понял. Потом мне стало ясно, что его обвиняют в спекуляциях на черном рынке. Он попытался даже всучить мне какой-то банкнот, но я отвел его руку и сказал, чтобы вперед он себе ничего такого не позволял. Он передо мной извинился и ушел, а после кланялся всякий раз, когда встречал меня на улице или еще где в многолюдных местах. Я рассказал про этот случай жене и почувствовал, что ей стало неприятно оттого, что я не взял тот банкнот. Но я решил быть неподкупным.

— Этот «вальтер» дан мне не чтобы взятки брать, товарищ, — сказал я ей, — а чтобы защищать революцию!

Да, я был на своем посту. Разносил письма. Нес людям спокойствие. Но добро никогда не ходит одно. Оно ведет за собой зло. И я испытал это на себе.

Прежде всего, я еще ни разу не выстрелил из своего пистолета. Я не знал, как он заряжается и как разряжается. Другими словами, я таскал этот предмет, не зная, как с ним обращаться. И хорошо, что никто об этом не догадывался, кроме жены, которая часто меня поддевала:

— Когда же его у тебя отберут?.. Вот сраму-то будет! Полюбовалась бы я…

— Глупости болтаешь! — отбивался я. — Мы позавчера ходили на стрельбы с товарищем Мичевым…

— Куда, если не секрет?

— На Витошу.

— Чегой-то вы в такую даль ходили?

Она мне не верила, да еще нарочно меня изводила, видно в отместку. Я терпел. И ждал, когда у меня высвободится время, чтобы пойти куда-нибудь в потайное место и там испробовать пистолет. Но такого места для стрельбы я все никак не мог найти, потому что, как известно, я жил в населенном пункте, где все слышно — даже если чихнешь в своем подвале, соседи тебе посочувствуют и спросят, где это ты простудился… Да, стрелять в своем подвале и думать было нечего. Особенно в эти смутные времена. И я все выжидал, но внутри меня грызло отчаяние. Постепенно я возненавидел свой «вальтер».

Вторым моим несчастьем стал мой сын Иван. Он совсем голову потерял, бедняга! Ночью бредил этим «вальтером». Я испугался, что он расхворается, и попросил жену отвезти его на время в деревню, чтобы он рассеялся, но начался учебный год, и ничего из этого не вышло. Мальчик стал плохо учиться. Ночью просыпался и шарил по комнате, пока мы с женой, усталые, спали, наработавшись за день. Я стал прятать пистолет в недоступных местах. Сначала клал его под подушку, но потом испугался, как бы он случайно не выстрелил, если я заворочаюсь во сне, и не убил бы нас всех зараз. Потом я спрятал его в буфете под салфетками, потом стал засовывать в чулан между старыми вещами. И в конце концов отнес его в погреб и положил в рваный сапог, оставшийся от моей службы в трудовых войсках. Да разве укроешь оружие от мальчишки? Поэтому я часто просыпался ночью и подолгу не мог уснуть. А сверх всего и жена постоянно мне угрожала:

— Чтоб ты знал, если что случится с ребенком, убью на месте!

Долго я думал, что мне делать с этим «вальтером». Пришло мне было в голову попросить начальника почты запирать его вечером в несгораемый сейф, чтобы я хоть ночью был спокоен, но я постыдился — меня бы тут же приняли за ненормального. Надумал подарить его соседу, у которого не было детей, да потом сообразил, что меня могут отдать под суд за передачу оружия другому лицу без разрешения. Выхода не было. Я продолжал мучиться и казниться. И все это время искал укромное место для пробной стрельбы, потому что в самом деле было позорно таскать эту железяку, не зная, как с ней обращаться. Хорошо еще, что ни одна душа про то не догадывалась!

Наконец я решился. Тайком от жены я покинул город и направился в село Блошки. Там были глухие места, подходящие, чтобы испробовать пистолет. На всякий случай я прихватил и почтовую сумку, потому как по опыту знал, что крестьяне боятся людей в форме. В одном сухом овраге, заросшем колючим кустарником, я нашел старую грушу и выстрелил в нее. Должен вам сказать, что это произошло как-то чересчур быстро. Выстрел грохнул и потонул в кустах, так что я даже его не услышал. Увидел только, как с груши сорвалось несколько листочков и упало на землю. Я решил еще раз стрельнуть. Нажал на спуск, но вокруг царило полное молчание. «Вальтер» не издал ни звука. Я осторожно осмотрел сталь и увидел, что какая-то часть отошла назад и не возвращается на прежнее место. Я подергал ее туда-суда, но проклятая часть не шелохнулась. И тут в первый раз меня пробрал настоящий страх перед этим оружием. Я вытер холодный пот со лба и быстро двинулся в обратный путь, сунув «вальтер» в свою почтовую сумку. В кобуре он уже не умещался из-за этой части, которая отошла назад и не хотела возвращаться на свое место. Я шел, и меня мучил стыд. И в таком состоянии я дотащился до дома, совсем разбитый. Спрятал почтовую сумку вместе с «вальтером» в гардероб и потихонечку улегся спать, оставив жене, которая куда-то отлучилась, записку, что я был в служебной командировке в селе Блошки и чтобы она меня не беспокоила и не будила. Чтоб смотрела за Иваном и чтобы они соблюдали осторожность!

Сколько я проспал в ту ночь — не помню, но под утро меня разбудили. Дергают меня за ноги и кричат. Я открыл глаза и увидел жену с кухонным ножом. Нож блестел в ее руке.

— Убийца! — вопила она. — Окаянный! Вставай!

Я вскочил, но со страху не удержался на ногах. Треснулся об печку и окончательно проснулся. Жена все кричала: «Убийца!» И нож сверкал в ее руке. Рядом с ней стоял Иван, виновато опустив голову. В ногах у него чернел «вальтер».

— Я не стрелял, — хныкал Иван, — я только его зарядил…

— Только этого еще не хватало, чтобы ты стрелял…

Я все понял. Наспех оделся, с опаской косясь на нож в руках жены, поднял «вальтер» с пола и, не медля ни минуты, пошел к товарищу Мичеву, чтобы вернуть ему оружие. Старый политзаключенный очень удивился. Но когда я рассказал ему про свои мытарства, он начал смеяться, как будто все это было бог знает как весело.

— Полно, полно, — успокаивал он меня. — Я его сохраню для твоего сына, когда он вырастет… Ведь ты понимаешь, революция еще не кончилась!

Он похлопал меня по плечу и проводил с напутствием:

— Делай свое дело, разноси письма!.. Каждый на своем посту, брат!

Перевод Т. Рузской.