Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

ПРОПАВШАЯ СОВЕСТЬ

Утром 15 марта 1889 года в богоспасаемом городе Дремиграде произошло следующее чрезвычайное событие.

Господин Петко Чорлов, прозванный для благозвучия Лампой, поднялся с постели в самом тревожном состоянии духа. Сначала он подумал, что ему, должно быть, приснилось что-то страшное, и он стал рыться в памяти, словно разорившийся еврей в счетных книгах, но увы, память его оказалась пустынной, как тупик. Тогда Лампа, накинув безрукавку и скрестив руки наподобие Наполеона перед горящей Москвой, глубоко задумался.

Нелегкое дело размышлять натощак. Это известно каждому, даже дремиградским отцам города, которые и откушав соображают туго. Вот почему Лампа предпочел бы скорее ломать камни, чем голову, но иного пути не было: надо было во что бы то ни стало найти причину душевной тревоги.

И он ее нашел!

— Вот окаянная! — чуть ли не с яростью воскликнул он, просидев битый час в глубоком раздумье. — Я разгадал твое коварство!

Лампа был вне себя от радости и гнева. С необыкновенным проворством он натянул штаны и туфли, нахлобучил шапочку и стрелой вылетел из комнаты.

На лестнице он столкнулся с женой, которая возвращалась из пекарни.

— Ты куда это, Петко? — спросила она в недоумении.

— Прочь, жена! — грозно рявкнул Лампа, сверкнув глазами, и оттолкнул ее в сторону. — Не уйдет она от меня!

С этими словами он воинственно вскинул руки и выбежал из дома.

— Да, прямиком в полицию! — промолвил он, оказавшись на улице. — Сегодня же надо напасть на след.

И Лампа помчался к полицейскому участку.

Как назло, участок находился на другом конце города, и Лампе пришлось совершить довольно-таки длительное путешествие. Ему предстояло миновать торговые ряды, что было не слишком приятно, но Лампу это не смутило. Бушевавшие в его груди чувства делали его слепым и глухим ко всему вокруг.

Через десять — пятнадцать минут он уже оказался перед дверьми участка. Рядом стоял полицейский.

— Пристав у себя? — спросил на ходу Лампа.

— Здесь, — ответил полицейский.

— Проводи меня к нему: у меня важное дело.

Чуть погодя Лампа был уже в кабинете пристава. Толстый и румяный начальник, живописно развалившись, восседал за зеленым столом.

— Добрый день, господин пристав! — неуверенно начал Лампа, приближаясь к столу.

Пристав молча кивнул головой.

— Что вам угодно? — спросил он после краткой паузы.

— Я к вам по очень важному делу.

— Как вы сказали? Извините, я немного туговат на ухо.

— По очень важному делу! — повторил Лампа окрепшим голосом.

— Вот как? Тогда садитесь, пожалуйста.

— Спасибо.

— В чем состоит ваше дело?

— Мое дело, — нерешительно начал Лампа, — состоит в следующем. Сегодня утром просыпаюсь я и, к великому удивлению, замечаю, что пропала моя совесть…

— Пардон, — встрепенулся пристав, — я должен записать. Итак, сегодня утром ваша Софись пропала… — («Странное имя», — мелькнуло у него в голове.) — Хорошо, продолжайте.

— Да, пропала, — скорбно повторил Лампа, — и притом самым коварным образом, оставив меня в неописуемом душевном волнении.

— Хорошо, — снова перебил его пристав, — скажите мне: она у вас законная?

— О да, самая законная, — поспешно подтвердил Лампа. — Хотел бы я знать, у кого она незаконная.

— Может быть, у французов? — заметил пристав.

— Вы правы, но не забывайте, уважаемый господин пристав, что французы безбожники, которые за стакан водки вешают своих священников на фонарных столбах. Мы люди совсем другой породы.

— Совершенно верно, но не будем об этом. Позвольте задать вам еще несколько вопросов.

— Пожалуйста.

— Сколько ей лет?

— Странный вопрос! Конечно, столько, сколько и мне.

— Хорошо, а вам сколько?

— Точно не помню, но сорок пять наберется.

— Очень приятно. Еще один вопрос. Какие приметы у пропавшей?

— Ваш вопрос меня удивляет, господин пристав! Какие могут быть у нее приметы, если для меня она была всегда чем-то неуловимым. Ее только чувствуешь, она ни на минуту не оставляет тебя в покое.

— Совершенно справедливо, но согласитесь, что для полного успеха розыска подведомственная мне полиция должна знать ее приметы, в противном случае она будет бессильна.

— Превосходная мысль, господин пристав! Вот ее приметы: нахмуренный лоб, мрачный взгляд и беспокойная походка… Этого, я думаю, достаточно?

— Вполне! Благодарю вас. Теперь последний вопрос. Подозреваете ли вы какое-либо лицо в том, что ее соблазнили или обманули и что она с кем-то сбежала?

— Да, очень даже подозреваю, господин пристав, — со всей пылкостью заявил Лампа.

— Изложите свои соображения, пожалуйста, вкратце.

— Я подозреваю, что ее соблазнил один здешний воротила.

— Его имя?

— Калистрат Шевов.

— Гм… Странно… Ну что ж, давайте кончать. Сейчас я вам прочитаю ваши показания, чтобы вы смогли сделать нужные дополнения. Прошу внимания:

«Утром 15-го марта 1889 года гражданин города Дремиграда Петко Чорлов по прозвищу Лампа, проснувшись ото сна, обнаружил, к своему удивлению, что его собственная законная супруга, Софись, исчезла…»

— Что я слышу, господин пристав? — вскричал в испуге Лампа, услышав последние слова. — О какой законной супруге вы говорите?

— Как о какой? — с изумлением возразил пристав. — Я полагаю — о вашей. По-моему, вы ясно слышали?

— Более чем ясно. Я вам заявляю, что вы ошибаетесь, потому что моя законная супруга, которую зовут Куной, а не какой-то Софисью, никогда не собиралась меня покидать, кстати говоря, к моему величайшему сожалению.

— Действительно, странно. Тогда я положительно отказываюсь понять, чего вы от меня хотите. Может быть, вышеупомянутая особа — ваша служанка?

— Ничего подобного.

— Тогда скажите ради бога — кто она?

— Это моя собственная совесть…

— Как? Что вы сказали? Извините, я немного туговат на ухо.

— Я вам повторяю: она — моя совесть.

— Совесть? Что за черт! Как же это так, приятель?..

Премудрый начальник, оказавшись перед неразрешимой загадкой, изобразил на своем лице такое невинное удивление, какое не изобразил бы даже перед вратами рая. Пропала жена или служанка, это еще куда ни шло — дело житейское. Но чтобы пропала совесть и ее разыскивали с помощью полиции — такая чушь может зародиться только в больной голове.

— Послушайте, господин Чорлов, — промолвил наконец премудрый начальник, — мне кажется, вы не совсем здоровы…

— Вы хотите сказать, что я сумасшедший? — в ярости воскликнул Лампа, вскочив с места. — Но это клевета, господин пристав! Я серьезно заявляю вам, что у меня пропала совесть…

— А я вам заявляю, что вы сумасшедший, — гневно возразил пристав и нажал кнопку звонка.

Тотчас же в кабинет вошли двое полицейских и бедного Петко Лампу, несмотря на все его заверения, что у него на самом деле пропала совесть, безжалостно вытолкали на улицу.

С того злополучного дня и доныне Петко Лампа бродит по Дремиграду и тщетно ищет свою пропавшую совесть. Оборванный и лохматый, он часто останавливается перед домом Калистрата Шевова, угрожающе машет руками и сыплет страшными проклятиями… Иногда, в минуты временного просветления, он, задумчивый и печальный, сидит на пороге своего дома, и слезы блестят у него на глазах…

В такие минуты Петко Лампа бормочет слова, которые живо напоминают об, увы, не пропавшей, а безрассудно проданной совести!!

Перевод Н. Попова.

ТРЕХДНЕВНОЕ ЦАРСТВОВАНИЕ ТОНКО ПАПУЧКОВА

Произошло это несколько лет тому назад, когда Дремиград из-за халатности высшей власти остался без городничего и дремиградцам пришлось целых три недели отходить ко сну, замирая от страха. Все это время — время неслыханного безвластия — жители выглядели озабоченными и крайне недовольными поведением высшей власти. Возникла даже опасность восстания, если положение не изменится, ибо следует сказать, что дремиградцы, несмотря на свое миролюбие и благоразумие, никогда не согласились бы долго жить без начальника, тем более, что соседние города и даже селения не были так обижены и имели возможность каждый день встречать своих начальников на улице.

Вот почему в Дремиграде началось брожение и никому не давала покоя мысль: что же делать, если высшая власть по известным только ей соображениям будет упорствовать в своем недопустимом бездействии.

Эта мысль волновала и дремиградского гражданина господина Тонко Папучкова. Надо вам сказать, что господин Папучков был ярым патриотом своего города, как, впрочем, и большинство дремиградцев, и остро чувствовал, какая неслыханная обида нанесена свыше его родному городу. Он прекрасно знал, что эта кровная обида вызвана отнюдь не тем, что в Дремиграде нет лиц, достойных носить начальнические погоны — их было более чем достаточно, — а просто злой волей и преступной халатностью высшей власти, и от этого ему становилось еще горше.

И вот, чтобы спасти родной город от катастрофы, а также указать высшей власти выход из положения, он решил не выжидать, а действовать. Он ничуть не сомневался, что высшая власть либо спутала нити управления подчиненными ей должностными лицами, либо недоумевала, кого бы это назначить на пост городничего в Дремиграде. Господин Папучков решил прийти на помощь властям в обоих возможных случаях. В кратких, но хорошо обдуманных выражениях он постарался растолковать высшей власти, что первейшая ее обязанность заключается в том, чтобы не оставлять без попечения и полицейского надзора такой город, как Дремиград; что она должна тщательно выбирать лиц, которым можно доверять столь деликатные посты, и, наконец, что он, Тонко Папучков, чувствуя себя достаточно подготовленным для роли представителя центральной власти в Дремиграде, покорнейше предлагает свои услуги в полной уверенности, что высшая власть примет во внимание его благородные побуждения и сделает все от нее зависящее, чтобы дать ему возможность показать на деле свои способности и свою преданность людям, которые с таким бескорыстием и достоинством руководят судьбами нашего отечества.

Все это, изложенное в форме прошения, было аккуратнейшим образом написано на прекрасной бумаге, старательно запечатано в большой конверт и отправлено по почте. Одновременно было отправлено и личное письмо близкому другу — писарю некоего министерства, где господин Папучков, сообщая о критическом положении своего родного города, заклинал писаря памятью матери употребить где следует все свое влияние, чтобы ему, Папучкову, доверили пост городничего, — за что как проситель, так и все дремиградцы будут вечно благодарны ходатаю. К письму была приложена гербовая марка за пятьдесят стотинок с целью ускорить ход дела.

Отправив письма, господин Папучков, успокоенный и обнадеженный, поспешил домой, закрылся у себя в комнатке и до вечера никуда не выходил. Он был занят двумя делами сразу — курил и перечитывал черновик прошения. Конечно, все это он делал лежа в кровати. Лишь к вечеру, когда хозяйка дома вошла к нему за кувшином, он встал с кровати, чтобы прогуляться по дремиградским улицам и подышать чистым вечерним воздухом.

К десяти часам он вернулся, зажег лампу и, перечитав еще раз свое творение, разделся и лег спать. Он долго ворочался в постели и не мог заснуть, долго лежал, закрыв глаза, стараясь ни о чем не думать, но напрасно — сон бежал от него, как черт от ладана. Но наконец природа взяла свое — Папучков заснул!

Уже неделя прошла с того дня, когда господин Папучков отправил свое прошение в высокое место, а ответа все не было. Наш герой стал не на шутку тревожиться, тем более что недовольство в Дремиграде разрасталось и катастрофа надвигалась со скоростью бури. Несмотря на все усилия мысли, он никак не мог разгадать причину молчания не только высших сфер, но и своего приятеля, которого он настоятельно просил немедленно сообщить о результате. Не находя себе места, он расхаживал по комнате, курил сигарету за сигаретой, останавливался у окна и с трепетом в груди поглядывал на калитку, надеясь, что она вот-вот откроется и на пороге появится почтальон, но — увы! — калитка оставалась неподвижной.

В таком мучительном беспокойстве наш герой пребывал еще два дня, а на третий, потеряв терпение, решил покончить со своими муками. Он встал с постели с твердым намерением телеграммой запросить Софию о том, как обстоят дела, и хорошенько отругать волокитчиков. Усевшись за стол, он быстро сочинил едкую телеграмму, оделся и собрался идти на почту. На всякий случай он сунул руку в карман, чтобы проверить содержимое кошелька. К его огромному огорчению, кошелек находился в самом плачевном состоянии: лишь два почерневших пятака, как узники в карцере, горько оплакивали во тьме свою судьбу. Можно себе представить, какое потрясение вызвало это прискорбное обстоятельство в душе нашего героя. Он почувствовал себя заброшенным, подло обманутым судьбой, и притом в решающую минуту своей жизни.

— Проклятье! — вскричал он в ярости, швыряя тощий кошелек под стол.

В этот миг кто-то постучал в дверь. Папучков вздрогнул как ужаленный, огляделся вокруг и подбежал к двери. Дверь перед ним раскрылась, и на пороге возник почтальон с телеграммой в руке!

Силы небесные, кто бы мог описать удивление, радость, изумление нашего героя в эту торжественную минуту? Кто бы мог передать словами, что творилось в его сердце, когда перед ним возникла небритая рожа почтальона? Никто. Человеческая, устная и письменная, речь бессильна воспроизвести подобное сверхъестественное событие!

Дрожащими руками он взял телеграмму, машинально расписался и захлопнул дверь. Оставшись в одиночестве, охваченный каким-то неведомым чувством — и страха и радости одновременно, — он быстро подошел к столу. Сердце замерло, в ушах шумело. Он распечатал телеграмму, и радостный крик — крик спасенного, который чуть было не утонул, — невольно вырвался из его груди.

Телеграмма гласила:

Не стоит даже и говорить о том, сколько раз была читана и перечитана эта телеграмма. Если мы скажем десять, вы скажите — двадцать и, будьте уверены, не ошибетесь. Господин Папучков был вне себя от радостного волнения; голова его горела, в висках стучало; он задыхался в своей комнатке, грудь просила воздуху, глаза — простора.

И он решил выйти в город.

Уже смеркалось. Дремиградские улицы постепенно пустели, лавки и мастерские закрывались, почтенные торговцы и ремесленники расходились по домам. Только в корчмах и кофейнях стоял дым коромыслом, но немного погодя и там шум стал стихать.

Господин Папучков шел без цели, куда глаза глядят. Погрузившись в свои мысли, он шлепал по узким улочкам, не обращая внимания на прохожих. Так он вскоре выбрался на городскую площадь. Там он остановился, огляделся вокруг и вдруг поспешным шагом пересек площадь. Немного погодя он оказался перед приземистой лавчонкой, еще раз огляделся по сторонам и, пригнувшись, нырнул в низенькую дверь.

Внутри горела лампа и двое мужчин, один уже пожилой, а другой — молодой парень, склонившись над шитьем, проворно работали иглой.

Это была портняжная мастерская известного военного и штатского портного дядюшки Минчо Кукурякова, любимого всем городом за веселый нрав и деликатное обхождение.

— Добрый вечер, дядюшка Минчо! — сказал наш герой, переступив порог.

— Доброго здоровьица, господин Папучков, — весело ответил Минчо, глянув на вошедшего поверх очков. — Каким ветром занесло вас к нам?

— Очень важное дело, — ответил наш герой, картинно приосанившись. — Пришел шить мундир.

— Как — мундир? — спросил Минчо, отложив работу в сторону.

— Вот так — мундир! Начальнический, для городничего, — важно пояснил Папучков.

— Очень хорошо, — сказал Минчо, вставая с места, — а для кого этот мундир?

— Как для кого? Для меня! — гордо ответил наш герой, засунув руки в карманы пиджачка.

— Для вас! — с изумлением воскликнул Минчо, попятившись от неожиданности. — Что вы говорите, господин Папучков? Я не ослышался?

— Неужели вы можете сомневаться? — надменно возразил наш герой.

Тут он вынул из кармана знакомую читателям телеграмму и с гордостью протянул ее растерявшемуся портному.

— Читайте и разумейте! — добавил он с торжествующим видом.

— Гм, да, городничий… — пробормотал Минчо, прочитав телеграмму и возвращая ее владельцу. — По правде говоря, я никогда бы не поверил… Ну, а теперь все ясно. Поздравляю, господин Папучков, поздравляю!

— Благодарю, дядюшка Минчо, — великодушно ответил наш герой.

Через несколько минут мерка для мундира была снята и новоназначенный дремиградский городничий, гордый и ликующий, покинул швальню дядюшки Минчо.

В Дремиграде все уже спали. Бедный город — он еще даже не подозревал, какое редкое счастье выпало ему на долю. А тем временем наш герой прямиком пересек площадь, свернул в узкую кривую улочку и скрылся в ночных потемках…

На другой день весь город уже знал, что господин Тонко Папучков назначен дремиградским городничим. Все были удивлены, потрясены, ошеломлены этой невероятной новостью. Многие почувствовали себя обманутыми в своих надеждах, а некоторые даже обижены таким решением высшей власти.

— Неужто Дремиград пал так низко, — сердито ворчали некоторые, — что какой-то Папучков будет нами командовать?

— Чтобы такой шалый мужик, — добавляли другие, — управлял целым уездом? Это скандал, да и только!

Надо сказать, что у критиков были некоторые основания. Наш герой, хоть и был безупречным дремиградским патриотом, не пользовался особым доверием своих сограждан: он слыл человеком если и не совсем свихнувшимся, то по крайней мере «чокнутым», как выражались местные психиатры. В этом и следует искать причины всеобщего удивления и изумления, а вовсе не в том факте, что Дремиград наконец-то обрел начальника, как это утверждали лица, приближенные к новому городничему.

Мы нарочно сообщаем эти, на первый взгляд излишние, подробности, потому что вскоре все были вынуждены отказаться от своих критических замечаний и признать, что высшая власть вовсе не ошиблась в своем выборе. Новоназначенному начальнику с первого же дня своей деятельности удалось дать самые наглядные доказательства своих административных способностей. Прежде всего низшие полицейские чины, которые, пользуясь затянувшимся безвластьем в Дремиграде, приобрели скверную привычку днями и ночами пропадать в корчмах, немедленно взялись за ум — им была прочитана такая внушительная проповедь, что мороз пробежал по коже. Такая же участь постигла и всех лоточников, разносчиков и попрошаек всех мастей, которые осмеливались толпиться на папертях церквей и своими криками смущали верующих. Вся эта рвань была безжалостно разогнана. Запрещены были также все увеселения под открытым небом и женские сборища у ворот домов.

— Это сущий разврат! — грозно гремел строгий администратор, и бедные дремиградки волей-неволей должны были покориться. По личному приказу Папучкова все корчмы и кофейни надлежало закрывать сразу же после захода солнца. Пекарям было внушено прочищать уши спичками или каким-либо иным предметом, но только не пальцами, как доныне. Продавцам бузы указали, что им не дано право орать на улицах подобно караульщикам; они должны чинно ходить по улицам и молча утолять жажду граждан. Мясникам и прочим торговцам съестным было приказано обзавестись белыми фартуками и сморкаться в платки, а не в ладонь. Одним словом — дух реформ проникал повсюду. И заметьте: все это было задумано и выполнено за один день. Но видимо, и этого было мало даровитому начальнику. Он пошел дальше и простер свою реформаторскую десницу и над такими вопиющими общественными недугами, которые дремиградцы, наивные в своей простоте, считали неизлечимыми. Обходя город, Папучков заметил ватаги ребятишек, которые кувыркались в пыли и ругались как грузчики. Это навело его на мысль посетить школы, и он произвел там сущий переполох. С резкостью, присущей, возможно, только великим реформаторам, он беспощадно разнес учителей, обвинив их в безбожии и других предосудительных пороках. После этого он обошел церкви и, обнаружив там запустение, воспылал священным негодованием и приказал пономарям ударить во все колокола. В городе сразу началась паника. Благочестивые дремиградцы, услышав колокольный звон, вообразили, что город загорелся, и бросились на улицы. Поднялась по тревоге пожарная команда, и вскоре Дремиград стал похож на вулкан во время извержения. Лишь благодаря чрезвычайным усилиям более хладнокровных граждан удалось восстановить спокойствие и порядок и город снова обрел свой обычный мирный вид.

Однако и этого оказалось недостаточно! С некоторых пор, судя по показаниям видных граждан, в Дремиграде расплодились всякие социалисты, атеисты и прочие преступные агитаторы, которые бесстыдно проповедовали разврат и безбожие. Подобное положение нельзя было терпеть долее, и наш герой принял решительные меры. По его приказанию все агитаторы были выловлены и взяты под арест, где подверглись строжайшему допросу и наказанию.

Надо заметить, что эта, можно сказать, радикальная реформа произвела фурор в Дремиграде, и, окончательно закрепив авторитет нашего героя, раз навсегда обратила к нему сердца всех видных горожан.

После этого и они были вынуждены сложить оружие и признать, что центральная власть поступила весьма разумно, назначив городничим в Дремиграде такого энергичного и благонамеренного гражданина.

Чтобы полностью выказать свое удовлетворение и глубокие симпатии к Папучкову, они решили дать в его честь роскошный обед и отправить по этому поводу благодарственную телеграмму центральным властям. Конечно, наш герой милостиво принял то и другое предложение.

К сожалению, как мы увидим далее, именно это обстоятельство разнесло славу Папучкова за пределами Дремиграда и бесповоротно решило его судьбу.

Целых два дня только и было разговоров, что о нем, а его действия были единственным поводом для удивления и восхищения. Облаченный в прекрасно сшитый мундир, он представлял собой столь импозантную фигуру, что смиренные дремиградки просто обмирали, на него глядя. Конечно, это приятно щекотало честолюбие нашего героя, и он без колебаний подставил бы свою грудь под стрелы Амура, если бы одна из них давно уже не засела в его сердце. Многие догадались об этом, видя, как часто он прохаживается перед домом одного дремиградского богатея. Прежде, когда он был вынужден влачить жалкое существование простого смертного, он не смел давать воли сердцу и лишь втайне мечтал о черных очах и белоснежной шейке. Теперь же, когда взошла его звезда, он решил, что подавлять свои чувства незачем, и распахнул сердце для любви. Он был поглощен лишь одной мыслью: как можно скорее завладеть и черными очами, и белоснежной шейкой. Первые шаги в этом направлении уже были сделаны. Утром он посетил фотографа и снялся в двух различных позах. Фотографии должны были быть готовы в двухдневный срок. За это время он собирался сочинить любовное послание, предназначенное для прекрасных глаз. Короче говоря, сердечные дела нашего героя приближались к развязке, и, если бы судьба была чуть благосклоннее, он стал бы повелителем черных очей.

Но к сожалению, судьбе было угодно иное.

На следующий день — третий от воцарения нашего героя — в город прибыл управляющий округом в сопровождении четырех полицейских и остановился в гостинице. Его, очевидно, заинтересовала громкая слава Папучкова. Тотчас же был отдан приказ вызвать городничего. Двое полицейских с проворством ищеек бросились рыскать по городу и вскоре обнаружили его. Наш герой сидел в своей комнатке и, склонившись над столом, с необычайным усердием изливал потоки бескорыстного вдохновения в строках своего первого любовного послания. Появление полицейских страшно разгневало его; он вскочил, готовый разорвать их на части. Однако услышав, что в Дремиград прибыл управляющий округом и желает его видеть, он смилостивился и, препоясавшись шашкой, последовал за полицейскими.

Тем временем управляющий нервно прохаживался по своему номеру, с нетерпением ожидая прибытия нашего героя. И когда тот, задыхаясь от волнения, наконец появился перед ним, управляющий грозно двинулся на Папучкова, не дав ему ни слова вымолвить, ни отрапортовать как положено о состоянии вверенного ему города.

— Как тебя звать? — сердито крикнул управляющий.

— Тонко Папучков, господин управляющий, — ответил в смятении наш герой.

— По чьему приказу ты позволил себе занять пост городничего?

— У меня есть на то телеграмма, — ответил Папучков, сунув руку в карман, — вот, пожалуйста! — с достоинством сказал он, протягивая уже знакомую читателям телеграмму.

— Глупая ворона! — вскипел управляющий, прочитав телеграмму. — Разве не видишь, что над тобой подшутили?

— Как! — воскликнул наш герой, отступив на шаг. — Надо мной подшутили? Нет, господин управляющий, вы ошибаетесь, я назначен городничим и это…

— Глупая ты ворона, и больше ничего, — сердито перебил его управляющий, — и сейчас же отправишься в клоповник! Эй, ребята! — обратился он к стоящим у двери полицейским. — Снимите шашку с этого господина и отведите в участок. Живо!

Мы надеемся, что читатели войдут в положение нашего героя и не осудят за то, что он позволил опозорить себя. Эта безобразная сцена так его расстроила и выбила из колеи, что он даже не помышлял о сопротивлении. Да и что он мог сделать против насилия! Разуверившись в своей звезде, он принял клеймо позора с таким же стоицизмом, с каким Сократ чашу с ядом. Лишь после того, как его провели под стражей через весь город и грубо втолкнули в темный и сырой подвал арестантской, — лишь тогда он ощутил всю безграничную горечь своей участи, и страшное чувство мести, жажда беспощадного истребления закипели как лава в его груди. С яростью он бросился на тюремную койку, впился зубами и пальцами в прелый тюфяк и стал с остервенением рвать его в клочья, оглашая диким ревом стены своей темницы. Затем, вдруг охваченный неистовым порывом, он вскочил, бросился к двери и со страшной силой стал колотить ее руками и ногами, продолжая реветь во все горло. Дело кончилось тем, что злополучного арестанта свалили на пол, крепко связали, безжалостно бросили в телегу и отвезли в больницу. В тот же день врачи установили у него паралич мозга.

Так трагически закончил свое трехдневное царствование мнимый дремиградский городничий Тонко Папучков!

И бедный Дремиград — живой свидетель этого краткого, но славного царствования — снова осиротел!

Перевод Н. Попова.