Икс-игрек говорил с восторгом:
— О, наша пресса — это сила,
и нету никого на свете,
кого б она не сокрушила.
— Ты прав, но, чтоб точнее было,
добавлю тоном ретрограда:
бесспорно, перед словом «сила»
«нечистая» поставить надо.
Именитых, знатных мудрословов
слыхивал и читывал когда-то,
как они с презрительной улыбкой
объясняли, что народ есть стадо.
Только помани — в огонь и в воду
побежит оно за вожаками.
— Я видал такое. Но обычно
стадо следует за ишаками.
Один державный властелин,
чтоб отдохнуть от важных дел,
собрал весь цвет придворный знати,
за стол роскошный с ними сел
и после пробы многих вин
придумал милое занятье.
Он сдвинул набекрень венец
и — с позлащенной вышины —
налево глянул и направо,
и, полный рот набрав слюны,
он смачно плюнул наконец
на всю придворную ораву.
Собранью просто невтерпеж —
в такой забаве виден прок:
ведь знают сведущие лица,
что если попадет плевок
в лицо иному из вельмож,
так сразу в орден превратится.
На завтра ты мне обещаешь
нектар небесного разлива…
О, ты во мне души не чаешь
и будешь истинно щедра,
но хорошо бы до утра
достать хотя бы кружку пива…
А?
Ты мне сигары обещаешь,
которым нет цены в купюрах…
О, ты во мне души не чаешь
и будешь истинно щедра,
но хорошо бы до утра
найти коротенький окурок…
А?
На завтра ты мне обещаешь
перины, полог и подушки…
О, ты во мне души не чаешь
и будешь истинно щедра,
но хорошо бы до утра
поспать часок в твоей клетушке…
А?
Коль, по велению Судьбы земной,
мне суждено остаться без квартиры
на эту ночь, а для нежнейшей лиры
опасность есть простыть во мгле ночной —
в участок я прошествую и там
скажу, к жандармам простирая руки:
«Привет вам, братья! и привет вам, други!
и да постигнет Аполлона срам!
Обезночлежен, я, чтоб стать свежей,
пришел вздремнуть под всхрапы громовые,
жрец истины, готов нести на вые
я ожерелье из отборных вшей!»
И мне освободят одно из мест,
и, умиляясь, зов души услышат —
и на меня рецензию напишут
правдивую, как ордер на арест.
Одинаково на свет
мы явились — те и эти,
но во взрослых сходства нет:
свой хомут у всех на свете.
Вот бы жизнь устроить так:
я дружу с деньгой-толстухой,
а меж тем банкир-толстяк
неразлучен с голодухой.
Только кто-то с давних дней
все решил — и так осталось:
дурню — доля пожирней,
мне — ничтожнейшая малость
Я-то — ребрышко грызу,
он — вкушает отбивную.
Мне — холодную росу,
а ему — красу дневную.