Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

Расскажут нам строки старинной баллады

о гибели славной Испанской Армады,

она после битвы отправилась в пекло,

и слава ее безнадежно поблекла.

Остался один только

контр-адмирал,

на ветхом плоту

он от смерти удрал.

А впрочем — удрал ли? Ведь волны все выше,

акулы, глазея, шныряют все ближе,

так, будто еще ни одна не видала

такого съедобного контр-адмирала.

И плот ненадежный, и берег неблизкий,

йохо-хо, и бутылка «Плиски»!

Да, «Плиска» и вправду имелась в запасе,

но даже и с ней океан был опасен.

А ну продержись-ка, а ну подкрепись-ка,

когда ни еды, ни воды — только «Плиска».

Одна только «Плиска», а плыть-то не близко:

три тысячи миль, и отнюдь не без риска.

И плот адмирала бросало, швыряло,

душа замирала у контр-адмирала,

и вот уж остатки надежды исчезли,

и тут он со страхом подумал, что если

здесь без исповедника в море умрет,

то, будучи грешником, в ад попадет.

Каррамба! И он, забывая о шторме,

решил исповедаться в письменной форме.

И так написал:

«Каюсь в том, что молчал,

хоть часто чужие грехи замечал.

Я знаю, как тяжко мое прегрешение,

и принял решение

без промедления

раскрыть аморальность и факты злодейства

коллег из Мадридского Адмиралтейства:

1. Дон Кристобаль де Саламанка,

имея доступ к печатям и бланкам,

казенный использовал стройматериал,

построил свой собственный Эскуриал.

2. Дон Педро горазд выступать с речами,

но в битвах ни разу его не встречали.

Армада уходит навстречу баталии —

Дон Педро сидит на конгрессе в Италии…

3. Что ж до известной пропажи вагона

с якорями, прибывшего из Арагоны,

вам сможет ответить на все вопросы

дон Камарильо из Сарагосы.

(Вышеназванный дон

продал этот вагон,

и каким-то идальго

он был увезен.)

4. Сеньор Альфонсо де Валанелья

крутит романы, устав от безделья.

Он даже захаживал к контр-адмиральше.

Но есть же предел! Существует мораль же!

5. Еще не забыть: сеньора Палома

занимает свой пост, не имея диплома.

6. Дон Санчо болтает о тайнах Мадрида

и в коридорах и на корридах.

7. Кавалер

Филипп

в историю

влип.

8. У дона

Хосе

дома

не все.

Я прошу: рассмотрите-ка

исповедь эту,

потому что без критики

жизни мне нету!

Не ищу я похвал.

Я б доволен и рад был,

если б в рай я попал,

а коллеги бы в ад бы!

И чтоб их, нарушителей нашей морали,

по достоинству в пекле за все покарали.

Я всю жизнь против них шел с открытым забралом

и всегда среди них был я КОНТР-адмиралом.

Горькой правдой в душе я их всех

не раз потчевал!

Дата. Подпись».

(Но подпись, увы, неразборчива.)

Давно это было. Давно это было.

А все же не скажешь, мол, было да сплыло.

И хоть это дело типично морское,

порой и на суше бывает такое.

И так среди волн плот взлетал и нырял…

Но как же с письмом поступил адмирал?

Он сунул в бутыль его, пробкой заткнул

и в бурные волны с размаху швырнул.

Бутылку с письмом понесло к берегам

на радость друзьям и на горе врагам!

Йохо-хооо!

Но тут повезло адмиралу, и он

каким-то фрегатом был чудом спасен.

Открыл он глаза и, про исповедь вспомнив,

воскликнул: — О, как же вернуть то письмо мне?!

Зачем я в бутылку полез, идиот?

А вдруг не утонет бутыль, доплывет?

Несчастный счастливчик, он снова в почете,

среди сослуживцев, на прежней работе.

Но где бы он ни был, он помнит, он знает:

все ближе бутылка с письмом подплывает.

Безудержный страх прямо в сердце проник,

и флаг его контр-адмиральский поник!

Но можно понять этот страх и печаль:

ведь если прочтет о себе Кристобаль,

то выйти придется на пенсию,

уехав подальше, в Валенсию.

А если дойдет до Альфонсо, он точно

застрелит его как собаку — и точка!

К тому же и перед Хосе неудобно,

хоть этот дурак только скажет беззлобно:

— Я шлю адмиралу вино из Малаги,

а он на меня сочиняет бумаги.

Зачем же ты в дар поросят моих брал?

Негоже так действовать, контр-адмирал!

Меж прибрежных дюн и скал

адмирал покой искал.

Слышен ровный шум прибоя,

адмиралу нет покоя.

Он и дома не ночует,

он во всем намеки чует.

Вот ему товарищ близкий

предлагает рюмку «Плиски»…

«Плиска»?! Он, хватая склянку,

пьет от страха валерьянку.

Вот коллега, как бывало,

хвалит почерк адмирала.

Почерк?! Нервы вновь ослабли,

и опять он хлещет капли.

Над скалою месяц бледный,

на скале герой наш бедный,

он глядит с тоской во взоре,

не видна ль бутылка в море?

Где-то воет пес зловеще…

Сакраменто! Что там блещет?

Что виднеется в воде там

неопознанным предметом?

Это не она ль, не «Плиска»

та, где спрятана записка?

Филин ухает как в сказке,

дело близится к развязке,

и, одетый чин по чину,

адмирал нырнул в пучину

за бутылкой… И не стало

удалого адмирала.

Йохо-хоооо!

Но все же еще далеко до финала

легенды печальной и невероятной,

но в чем-то реальной и ныне понятной.

Давно это было, давно это было,

а все же не скажешь, что было да сплыло…

И вот, наконец, прибывает мертвец

прямо в подводный царский дворец,

где стены из жемчуга и янтаря,

и сразу встречает морского царя.

— Привет, чужеземец! Ответствуй-ка мне,

что ищешь в моих ты владеньях на дне?

— Бутылку, — ответил герой наш (мимически), —

в бутылке той ряд замечаний критических… —

Царь даже подпрыгнул: — Бутыль из-под «Плиски»?

Так значит, ты автор той смелой записки?

Зачитывал лично я

всем в назидание

самокритичное

это послание!

Вот это отвага! Вот это геройство!

О, как я ценю столь полезные свойства!

Я видел пиратов и рыцарей,

я видел здесь, черт побери, царей,

но все же с героем таким благородным

впервые встречаюсь я в царстве подводном.

Ценю твою доблесть!

Войди же, храбрец,

ты в здание — то есть

в мой царский дворец,

И мы тебя в царском дворце том

порадуем дивным концертом.

Царь хлопнул в ладоши и руки простер,

и грянули дружно оркестр и хор

начало симфонии ре-мажор.

Лихие тритоны,

что весом в три тонны,

дудели в валторны,

трубили в тромбоны,

и в тубу акула

старательно дула.

Угри, извиваясь,

на скрипках играли,

и спрут виртуозно

играл на рояле.

Малютки-моллюски

и раки — поверьте,

все, все принимали

участье в концерте.

Прекрасный концерт! Но досадная штука:

там, в царстве подводном, не слышно ни звука

И немо все тут

независимо

от того, что поют

все фортиссимо.

Узнал адмирал, что́ концерт означал:

ведь сам он при жизни как рыба молчал.

Молчал он, когда кое-что замечал,

когда в громогласных речах обличал

порядки испанские — тоже молчал!

Беззвучный концерт был устроен не зря,

и понял герой наш насмешку царя.

И стал он краснее вареного краба

и крикнул: «Полундра!», что значит «каррамба!»,

а может «каррамба!» он крикнул под утро,

что значит по-староиспански «полундра!»

Вот так завершается эта баллада.

Ее растолковывать, право, не надо,

поскольку — каррамба! — ясна без морали

легенда старинная об адмирале!

Мотыльки в саду резвились,

над деревьями кружились,

над кустами пролетали

и с цветами флиртовали.

Но хоть яркое светило

с неба ясного светило,

мотылек один в кустах

испытал минутный страх:

— Я кружусь весь день беспечно,

но, увы, ничто не вечно:

климат изменяться станет,

и глядишь, зима нагрянет,

ну а там — снега, простуда…

Лучше б спрятаться покуда,

переждать, как говорится…

Только где же мне укрыться?

И видать, от страха впрок он

стал себе готовить кокон.

«Ну и что ж, что нет в нем окон?

Мне и так удобен кокон,

он, бесспорно, тесноват, но

жить легко в нем и приятно.

Я не против: пусть другие

не боятся злой стихии

и летают пусть беспечно,

только без меня, конечно:

жить теперь не в коконе

никакого прока нет!

Не вылазя из укрытья,

мотыльком сумею быть я,

как и прежде… Для чего ж

мне летать? И так хорош!»

В тесном домике своем

мотылек забылся сном.

Мир за коконом широк.

Дремлет, дремлет мотылек.

Долго спал, не просыпался

и не видел, как менялся,

как от сонного бессилья

он свои утратил крылья.

Нет, теперь не мотылек он

тот, который строил кокон, —

сытого покоя полон,

форму новую обрел он,

что ни взять — глаза ли, рот ли, —

до чего ж он стал уродлив!

Слышен тихий голосок:

— Куколка — не мотылек.

Куколки слепы и немы,

мы решили все проблемы,

спим себе и в ус не дуем,

лучше всех перезимуем…

Ясно? Ясно! Что ж, прекрасно,

но не куколка опасна,

и не в куколке угроза,

а в конце метаморфозы:

превращенья мотылька

не завершены пока…

Ведь у бабочки у данной

ход метаморфозы странный:

словно задом наперед

эволюция идет.

Снова лето наступило,

и в итоге то, что было

милой куколкою мирной,

стало гусеницей жирной.

Знаменит их род особый

ненасытною утробой,

ненасытным аппетитом.

И порхая, мотыльки там

услыхали непонятный

скрежет челюстей отвратный.

Мотыльки в недоуменье:

кто объел кусты сирени?

В дырах листья отчего все

и цветы увяли вовсе?

Отчего пожухли травы?

Кто виновник этой драмы?

Мотыльки в большом унынье

и не ведают поныне,

что причиною несчастья

не случайное ненастье,

и не климата капризы,

и не злых стихий сюрпризы, —

нет, виновник этой драмы

мотылек один — тот самый,

что, как помните, в кустах

испытал минутный страх.