Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

Стоял среди двора Абдул-Юмер-аа-ходжа,

развернутой газетою шурша,

вдруг — в дом вбежал и кинул феску на пол,

затрясся и от радости заплакал:

— Вай ярабим! Айше! Сюда! Сюда!

Что пишут, погляди, в газете нашей лучшей!

— Да что с тобой, Абдул? Опять беда? —

К нему уже спешила верная ханым,

для быстроты — на всякий случай —

снимая на ходу налым.

Абдул-Юмер-аа-ходжа — учтив и правоверен,

доброжелателен, тихоня из тихонь,

безмерно честен, беден и умерен, —

кто ведал, что и в нем горит огонь,

во всем знакомом «брате Магомета»?

А он среди двора кричал о чуде:

— Айше! Победа!

Как видно, падишах уже постиг,

что только честные стране потребны люди,

и погляди: издал фирман о них —

правдивых он зовет, взалкавших света,

и будет лишь у них просить совета!

Айше! Ты помнишь, я твердил все время,

что славный час пробьет! И вот пришла пора —

к правдивым обратилось наше племя,

и это не пустая, глупая игра,

но долг, и он повелевает всеми…

Как счастлив я, что не погибло семя

познанья, чести и добра!

Услышав речь такую, верная ханым

ему на голову обрушила налым.

— Он снова за свое! Аллах, спаси беднягу!

Забудь, Абдул, про эту глупую бумагу

и на себя взгляни скорее:

ты бородой оброс, как пожилой козел, —

ты лучше бы к соседу нашему пошел,

к Хамизу-брадобрею!

— Айше, успеется! Уже близка столица,

пленительный Стамбул… Тебе я слово дам,

что не сегодня-завтра буду там,

и в этом ты не можешь усомниться, —

от падишаха весть придет: «Ходжа Абдул

немедля вызывается в Стамбул!»

Ведь если не ко мне придет, тогда к кому же? —

И он, молясь, полночи спину гнул,

а верная ханым все плакала о муже…

Уже не мог ни есть, ни спать

Абдул-Юмер-аа-ходжа, сородич Магомета.

Шепча мечтательно: победа! —

он бриться перестал и даже вшей искать, —

и твердо знал, что там, вкушая славу,

он в баню лучшую войдет по праву…

Но промелькнул и этот день,

потом неделя, пробежали годы,

Абдула мучили все новые невзгоды:

над ним смеялись все кому не лень —

он был Абдул-Юмер-аа, но скоро

он стал для всех Ау-Бодал-Умора.

А в это время Дуралей-Ахмед,

Осман-Грязнуля, Шалопай-Мехмед,

бездельники, обманщики, ворюги,

давно известные в окру́ге,

уехали в столицу всей оравой,

поскольку были призваны державой…

Был честен наш Абдул-ходжа и гол,

он долго ждал и тихо отошел

в страну, откуда не получишь вести.

Но там правдивый встречен был по чести,

там долго не смолкали торжества,

и небожители, святые существа,

его седую бороду несли,

как шлейф тяжелый, двадцатиметровый,

и скрыть свою к ней зависть не могли

ни Магомет, ни Петр суровый…

Два Голубка — нам дедушка Крылов поведал так —

в согласье жили, без обид и драк.

Друг друга опекали и блюли,

ну словом, друг без друга не могли.

И надо же несчастию случиться —

один из них решил надолго отлучиться:

ему наскучили родимые места.

«Меня, признаюсь, манит заграница,

а здесь удел мой лишь невежество, тщета

и нищета.

О нет, на родину вернусь не скоро —

но отдохну среди простора…

Пора подумать и о расширенье кругозора!»

Его товарищ, не жалея сил,

остерегал и подождать просил:

«Не уезжай… Судьба — индейка злая…

Что станется с тобой?.. А с кем останусь я?..»

Но наш храбрец, и слушать не желая,

уже покинул отчие края.

Но очень скоро он беду изведал,

познал, как в мире много зла:

тут Ястреб им чуть-чуть не пообедал,

там — буря обкорнала гордые крыла.

Потом какой-то юный шалопай

решил его подбить, стреляя из рогатки…

И наш герой не перенес жестокой схватки

и, плача, вспомнил про родимый край,

и, лишь вернувшись, понял, как судьба капризна

и как великодушна милая отчизна.

О вы, лелеющие страстную мечту

с родным гнездом скорее распроститься,

кого прельщает чуждая столица, —

остановитесь на лету!

Вы прежде эту басенку прочтите

и уясните

мораль, которая сокрыта в ней:

конечно, хорошо (по рассужденье здравом)

поездить по иным державам

не день-другой, а много дней…

Но ведь нужна и подготовка,

и должная экипировка —

короче говоря: командировка!

Однажды днем, по улице неглавной —

сын джунглей благонравный —

шел длиннохоботный степенный Слон,

как дом, над всеми возвышался он —

высокий дом многоквартирный…

Взирая на толпу с улыбкой мирной,

о родине далекой думал великан,

о птицах шумных,

о праздничных гирляндах листьев и лиан,

и об орангутангах умных,

и о веселых шимпанзятах,

и о кокосах, твердых и пузатых…

Но в этот миг на мостовой

внезапно появилась Собачонка

и подняла ужасный вой,

залаяла заливисто и тонко,

и на Слона

накинулась она,

слюною брызгая от исступленья…

Вот, кажется, она сейчас

Слона повергнет на колени

и, зрителей нимало не стыдясь,

его сожрет без промедленья…

Какой-то человек стоял на тротуаре,

и он Слону сказал: — Мы знать хотим,

ты очень мудр и потому невозмутим?

А может, ты боишься этой твари?

Зачем ты волю дал презренной шавке,

способной уместиться в шапке,

и на ее возню глядишь спокойно,

воды набравши в рот?

Нет, это недостойно!

Ты только дунь — она костей не соберет!

— Всё так, — ответил Слон, — и правда за тобой!

Но толку мало в том, что мне даны судьбой

огромный рост и мощь… С малявкою противной

я спорить не могу — ведь я же беспартийный!

И к оппозиции почти принадлежу!{92}

И если мой ответ собаку ранит —

тотчас полиция нагрянет,

что я тогда скажу?

— Пойму едва ли!

Ужели ты боишься этой швали?

— Пойми! Вот этот мопс, чей непотребен вид,

к министрам вхож и даже знаменит,

он — старый член дружины молодежной…{93}

И Слон ушел, большой и осторожный.

Будь ты хоть трижды слон — любой смертелен промах,

коль нету у тебя влиятельных знакомых!