Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

СМУТЬЯН ХУК

Попадаются такие воображалы, которые думают, что только они умные, а остальные умеют только ворон считать. История изобилует примерами того, как натягивают носы подобным зазнайкам. Учителя целыми днями вбивают в головы учеников, что нужно слушать и уважать взрослых, но нет-нет да и обнаружится подобный выскочка с задранным носом, поднимется с места и заявит:

— Вы все дураки, а я умный.

Вот, к слову, история смутьяна Хука.

Едва продрав глаза, мужчины племени начинали повторять завет своего первого вождя, который учил их прапрадедов, что самый страшный враг людей — солнце. И чтобы уберечься от него, надо носить тонкие одежды, не расставаться с зонтами, строить легкие жилища, сквозь которые ветры могут гулять туда и обратно, и время от времени обливаться холодной водой.

И только Хук — мальчишка, молокосос — упирался и кричал, что все это глупости.

Мужчины говорили ему:

— Слушай, ты что-нибудь соображаешь? Это же завет первого вождя нашего племени.

А Хук знай свое:

— Эх вы, дураки! — И смеется. — Первый вождь нашего племени действительно оставил такой завет. Но ведь это было, когда племя жило наверху, на солнечном плато. А после того как дикари прогнали нас в это мерзкое, мокрое и темное болото, какого дьявола вы боитесь солнечного удара? Напротив, теперь вы должны бояться простуды. Поэтому вам следует одеваться в толстые меховые одежды, строить крепкие дома, окружать их канавами для оттока воды и вырубать деревья, чтобы хоть немного солнца пригревало ваши тупые головы.

И мало того что он болтал, — он сшил себе толстую меховую одежду, построил крепкий дом, окружил его рвом для оттока воды и срубил несколько деревьев, чтобы солнечные лучи попадали на крышу дома.

Это было уже слишком, и старейшинам племени не оставалось ничего другого, как изгнать смутьяна. А как же — ведь что же это будет, если каждый вздумает опровергать устои, на которых с незапамятных времен зиждется существование племени?

Но если у человека на уме всякие глупости, ничто ему не поможет.

Хук прихватил жену и детей и переселился на другой край болота. Он построил там крепкий дом, вырубил вокруг деревья и пошил для себя и семьи такие толстые одежды, что можно было вспотеть при одном взгляде на них.

И только было старейшины племени успокоились, полагая, что теперь все в порядке, как женщины — эти исконные дурищи — подняли бунт.

— Не желаем больше дрожать от холода, — заревели они, — жена и дети Хука крепкие и здоровые, а наши дети умирают от сырости и холода!

А с женщинами попробуй поспорь.

Рассердились старейшины и сказали:

— Давайте выберите главарем Хука, и посмотрим, куда это вас заведет.

Женщины избрали вождем Хука, и он повелел всем пошить толстые одежды, построить крепкие дома, вырыть канавы для оттока воды и вырубить деревья, чтобы впустить солнце. Потом Хук собрал молодых соплеменников и начал учить их взбираться по крутым скалам, ограждавшим болото.

И однажды ночью, когда дикари спокойно храпели на солнечном плато, молодежь во главе с Хуком напала на спящих и устроила сечу. Оставшиеся в живых бросились бежать куда глаза глядят.

Победные крики и песни огласили простор. Жертвы среди молодых были ничтожны, но Хук исчез бесследно. Ничего не поделаешь, войны без потерь не бывает! И вновь поселилось племя на отвоеванном солнечном плато и зажило мирно и тихо.

Но что, однако, случилось с Хуком? Ведь он же был воображала. И он первый ворвался в лагерь дикарей и стал крушить направо-налево. И он бы, наверно, перебил всех противников, если бы кто-то не хватил его дубиной по голове. Хук потерял сознание. Очнулся он на другое утро уже рабом, на новом месте, куда уволокли его дикари. Дикари издевались над ним, Хук носил для них воду, убирал навоз.

Десять лет провел Хук в плену у дикарей, и однажды, когда те решили, что раб примирился со своей судьбой, он сбежал.

Появившись на солнечном плато, он остолбенел. Посреди плато возвышалась громадная статуя с надписью «Великий Хук», вокруг торчали огромные мрачные дома без окон, окруженные рвами, а люди бродили как помешанные, изнемогая в толстых меховых одеждах под палящими лучами солнца.

Разгневанный Хук кинулся к старейшинам, которые как раз в этот момент повторяли его завет.

— Наше племя должно носить толстые меховые одежды, — ревели они в один голос, — строить крепкие дома, огражденные рвами, и вырубать деревья, чтобы солнце согревало наши тупые головы…

— Вы поистине тупицы! — воскликнул Хук. — Как можно на открытом солнечном плато творить такие глупости! Именно теперь вы, идиоты этакие, должны носить тонкие одежды, строить легкие жилища, сквозь которые ветер мог бы гулять туда и обратно, и укрываться от палящих лучей зонтами, чтобы вас не хватил солнечный удар…

— Не лезь куда не просят! — ответили старейшины. — Эти заветы нам оставил сам Хук, под чьим предводительством мы победили дикарей!

— Тупицы! — завопил Хук. — Вглядитесь в меня получше!

Старейшины вгляделись и узнали его.

Но не приветствовали восторженными криками и не заключили в свои объятия.

Напротив, схватили Хука за горло и отправили к праотцам.

Потому как и впрямь — что это за власть, которая что ни день меняет устои? Сегодня — легкие одежды, завтра толстые, потом опять легкие… Это же анархия!..

Возможно, что лет через сто — двести какой-нибудь новый воображала вроде Хука начнет ходить в легкой одежде и, возможно, все племя кинется ему подражать.

Но пока что — господь милостив!

Перевод Н. Лабковского.

ПОЕХАЛИ НА ОТДЫХ!

Все началось с того момента, когда я получил от жены приказ немедленно разыскать четыре больших чемодана и три поменьше. Потом мне было велено отправиться во двор, чтобы не путаться под ногами. Прошло полчаса, и жена показалась в окне.

— Возьми у тетки складной чемодан!

Я принес складной чемодан (среди родственников ходил анекдот, что во время бомбардировок мой дядя вынес в нем спальню и гардероб) и получил приказание вернуться во двор. Через некоторое время до меня долетели стоны.

— Что случилось? — спросил я испуганно.

— Торчишь во дворе и спрашиваешь! — крикнула жена. — Ты всегда был бездельником.

— Но ты же сама велела мне уйти! — воскликнул я.

— Чем скандалить, лучше бы поднялся сюда.

Я вошел в дом и увидел, что моя жена пытается запихнуть прикроватную тумбочку в складной чемодан. Остальные семь чемоданов уже стояли посредине комнаты, до отказа набитые и запертые на ключ. Что было в них, я так и не узнал. За все время пребывания на курорте мы открывали лишь небольшую дорожную сумку, которую жена прихватила в последний момент и в которую затолкала пижаму, два платья, две мои рубашки и одно платьице дочери.

Наконец мы отправились на вокзал. Впереди жена с нервным выражением лица, за нею вприпрыжку дочка с флажком в руке, а позади них я с дорожной сумкой. Шествие замыкали семь носильщиков и повозка со складным чемоданом.

(Спустя три месяца меня вызывали в жилищную комиссию и требовали объяснения, не выехал ли я из квартиры совсем.)

В поезде жена вдруг решила, что откуда-то дует.

— Дует! — сказала она.

Я облазил купе спального вагона, но не обнаружил никаких отверстий.

— Я сказала, дует, — повторила жена, когда я уселся. Я еще раз все самым тщательным образом проверил.

Ниоткуда не дуло.

— А я говорю, что дует, — сказала жена.

— На меня не дует.

— На тебя, может, и нет, а на ребенка дует.

Я отмахнулся и заснул. В пять часов утра я проснулся от страшного крика:

— Дует!

Кричала моя жена. Я поднялся и почувствовал, что действительно дует. Оказывается, проводник открыл дверь, чтобы узнать, не нужно ли нам чего-нибудь. Когда проводник ушел, жена закрыла глаза и заснула, успокоенная тем, что наконец убедила меня в правоте своих слов.

В курортный городок мы прибыли вместе с огромной тучей, из которой тут же полил проливной дождь. Жена смерила меня презрительным взглядом. Я пожал плечами.

— Нечего прикидываться дураком!

Я ответил, что совсем не прикидываюсь.

— Ты не видишь, что льет?

— Вижу.

— Ну?

— Ничего.

— Ничего? Я кивнул.

— И тебе безразлично? — спросила жена.

— Почему безразлично? Напротив, мне очень жаль.

— Конечно, в другое время мы не могли поехать!

— Когда? В июле лило еще больше.

— А в июне?

— В июне? Кто же едет на море в июне? И откуда я мог знать, что в июле и в августе будут дожди?

— У тебя на все тотчас же найдется ответ! — крикнула жена. — Хватит! Надоело!

К счастью, дождь перестал. Через полчаса небо очистилось и солнце стало припекать.

— Фу! Какая жара! — застонала жена. — Кошмар!

Квартира, которую мне удалось найти после пятичасовых скитаний по городу, моей жене показалась ужасной. Она обнаружила следы сырости, по всей вероятности здесь водились мыши, сын хозяйки не внушал доверия, ореховое дерево во дворе бросало огромную тень — это нездорово, а большое окно пропускало столько солнца, что будет удивительно, если мы в этом пекле не изжаримся заживо!

Я взял плавки и отправился на пляж.

— Куда?! — Жена с ужасом смотрела на меня.

— На пляж.

— Один?

— Пойдем со мной.

— Но я не хочу.

— Твое дело!

— Значит, ты нас оставляешь одних!

— Пойдем вместе.

— Но я тебе сказала, что я не хочу.

Я спасся бегством.

Я уже вошел по колено в воду, мечтая, что вот сию секунду брошусь в прозрачные морские волны, но тут услышал голос жены:

— Иди сюда!

Я подошел.

— Ребенок хочет кукурузы.

— Ну и что ж! — сказал я. — Купи!

— Кто? Я?

— Ты.

— Сам купи!

— А где я ее найду?

— Но ведь ты же отец!

Чувствуя, что мне становится дурно, я в два прыжка очутился у воды и плюхнулся в волны.

Вернувшись на берег, я увидел, что жена плачет, прижав к груди девочку.

— Что случилось? — испуганно спросил я.

— Можешь убираться! — кричала жена. — Видеть тебя не желаю!

— Что-нибудь с ребенком?

— Да! Ребенок чихает.

— И стоило из-за этого пустяка поднимать такой рев?

— Пустяк! Да, пустяк! Он уходит, часами где-то плавает, может и утонуть, и я тогда останусь одна, с больным ребенком на руках! Разве это отец?! Убирайся с глаз моих!

Я повернулся и пошел.

— Стой!

Я остановился.

— Ты хочешь сбежать и бросить нас!

— Но ты же сказала — убирайся.

— Хватит! Мне надоели твои скандалы.

На другой день у дочки заболел животик. Добрая, любящая мать позволила ей съесть целую дыню. Чтобы не выйти из себя, я взял плавки и собрался на море. Жена преградила мне путь.

— Куда?! — в ужасе спросила она.

— На пляж.

— Сейчас? Когда ребенок болен?

Я засмеялся.

— У девочки легкое расстройство. Немножко какао, и все пройдет.

— Ты еще смеешься! Боже мой! Он смеется, когда ребенок болен!

— А если я буду плакать, девочке станет легче?

— Черствый человек! Как могут жить люди с таким сердцем? Можешь убираться!

Я пошел.

— Стой!

Я остановился.

— Убирайся!

Я пошел.

— Стой!

Так я провел свой отпуск три года назад! Возвратился я с нервным тиком и вконец растрепанными нервами. Перед отъездом я поклялся кипящим волнам безбрежного моря, что ноги моей не будет на этом месте.

Но прошло три года, и я поехал…

Сначала меня долго обвиняли, что я никудышный отец: такое сокровище, как наша доченька, тает и угасает без отцовской ласки, потому что я с головой ушел в свои дела, собрания и заседания и даже не вижу, какое удивительное существо, какое неземное создание живет под одной крышей со мной.

Я расчувствовался. Из моих красивых глаз потекли слезы. Я критиковал себя, саморазоблачался. Да, из-за перегрузки служебными и общественными обязанностями я забросил домашний очаг, да, я перестал окружать его вниманием и лаской и довел до того, что теперь он чуть тлеет.

И вот, взяв с собой чемодан и дочку, я отправился на отдых.

Мы ехали в трамвае, в поезде, в автобусе, на пароходе, на телеге и, наконец, когда я совершенно изнемогал от усталости, прибыли в дом отдыха. Мне хотелось спать, мне адски хотелось спать, мне так хотелось спать, что я готов был скулить и плакать, а дочка чувствовала себя отлично. Она думала, что мы будем ехать по крайней мере дней десять, а оказывается, мы уже приехали. Я успокоил ее, пообещав, что следующий отпуск мы проведем на Северном полюсе, и мгновенно заснул. Проснулся я оттого, что кто-то щипал меня за нос. В ужасе вскочив, я зажег лампу. Я ожидал увидеть сороконожку или скорпиона, но увидел только дочку. Она стояла у моего изголовья.

— Папочка, — сказала она, — у крокодила бывает семь ног?

— Глупости, — отмахнулся я, — у крокодила только четыре ноги, ложись спать.

— А чего Пешо говорит, что семь?

— Какой Пешо?

— Пешо из нашего детского садика.

— Где ты его здесь увидела?

— Нет, папочка, он мне раньше говорил.

— Когда раньше?

— Еще зимой.

Переварив это объяснение, я сказал примирительно:

— Очень хорошо. Теперь ведь тебе все понятно? Ложись и, пожалуйста, не буди меня, если захочешь спросить, бывают ли слоны с десятью парами хоботов.

— А сколько пар у них бывает?

— Никаких пар. У слона только один хобот, один! Один — это нечетное число, а не пара.

— А что такое нечетное?

— Нечетное — это значит… — начал я машинально, но спохватился: если я объясню ей, что такое нечетное число, возникнет еще какой-нибудь вопрос, затем — третий, а мне до того хочется спать, ну просто глаза слипаются. Поэтому я прекратил объяснения и крикнул: — Нечетное означает, что, если ты задашь мне еще хотя бы один вопрос, я тебя так отшлепаю, что тебе все будет казаться парой. Ложись немедленно!

Дочурка испуганно раскрыла глаза, прыгнула в кровать и закуталась с головой одеялом. Но стоило мне потушить лампу и закрыть глаза, как заговорила моя совесть.

«Экая я скотина! Всего день я с девочкой, а уже угрожаю ей затрещинами. Ребенок бог знает сколько времени мучился мыслью о семиногом крокодиле, а я, вместо того чтобы разъяснить ему по-человечески, завел речь о каких-то четных и нечетных числах. Теперь бедняжка, наверно, всю ночь не заснет, все будет думать о том, что такое нечетное число и что такое пара!»

Мне стало совестно, я приподнялся и сказал:

— Если тебе уж так хочется знать, что такое нечетное число, то я тебе объясню. Это число, противоположное четному. То есть при нечетном числе предметы будут нечетные, а при четном — соответственно четные. Тебе понятно?

Дочка ничего не ответила. Она спала тихо и кротко, как ангелочек.

Я покачал головой, закрыл глаза, но заснуть не мог. Наверно, со всяким случалось нечто подобное. Просто умираешь — до чего хочешь спать, а сна нет. Я прижимал веки, садился в постели и снова ложился, переворачивался с боку на бок — все напрасно. Лишь когда начало светать, мои веки отяжелели и я окунулся в дремоту. Вдруг кто-то толкнул меня.

— Что случилось? — вскочил я. — Пора на работу?

— Папочка, — спросила дочка, — а что такое «соответственно»?

Я готов был взреветь, но вовремя сдержался, чтобы не повторить ночной ошибки. И сказал кротко:

— Очень просто. «Соответственно» — это значит, ну… то, что чему-то соответствует. Например, если говорят, что у кошки есть левая нога, то соответственно у нее есть и правая нога. Так что тебе должно быть понятно, что если что-то чему-то соответствует, то соответственно…

Я почувствовал, что запутался, и остановился. И сколько ни старался, больше ничего не мог выжать из своей сонной головы. Тогда дочка пришла мне на помощь новым вопросом:

— А у зайца ноги соответственные?

Я раскрыл рот для новых объяснений, но решил, что лучше смириться.

— Конечно, конечно, — сказал я, — ты совершенно права. Но прошу тебя, пожалуйста, не шуми, я страшно устал, и мне хочется спать.

— Тогда почему же ты не спишь? — спросила дочка.

О господи!

Я закрыл глаза и снова окунулся в дремоту. Но чуть только какие-то серые облака начали кружиться вокруг меня, подушка выскользнула из-под моей головы и шлепнулась на пол. Я вскочил и закричал:

— Ты что! Над собственным отцом издеваешься?!

— Нет, — сказала дочка.

— А почему ты выхватила у меня подушку?

— Я ищу свою куклу.

— Как может твоя кукла оказаться у меня под подушкой?

— А где же она тогда?

Рыча и скрипя зубами, я поднялся и стал искать куклу. Я нашел ее под подушкой у дочки.

— Вот она где! — удивилась дочка. — А я где ее искала!

— Теперь тихо, — сказал я, чуть не плача. — Нужно спать.

— Хочешь, я спою тебе песенку, и ты сразу заснешь? — предложила дочка.

— Нет! — закричал я. — Если ты не замолчишь, я откушу тебе голову.

Я зарылся в подушку и, стеная, закрыл глаза. Вдруг раздался страшный треск, и я услышал голос дочери:

— Противная кукла!

— Ну, что там? — заорал я.

— Кукла хотела посмотреть в окно, а стул упал.

— Довольно! — взмолился я. — Умоляю тебя! Я хочу спать.

— Но, папочка, мне совсем не хочется спать, — сказала дочка. — Посмотри, все дети уже играют!

— Одевайся и иди гулять! — рявкнул я.

Я терпеливо дождался, пока она оделась и вышла. Тогда я сладко потянулся и закрыл глаза. Трррах! Двери с шумом распахнулись, на пороге торжественно стояла дочка.

— Вон! — закричал я. — Вон!

— Но, папочка-а, — захныкала дочка, — мне одна девочка сказала, что у меня нет кремового платья.

— Скажи, что оно у тебя есть, и убирайся отсюда!

— Она не верит!

— Чего же ты хочешь? Чтобы я тебе дал справку, что у тебя есть кремовое платье?

— Да нет, папочка, я хочу достать его.

— Откуда достать?

— Из чемодана.

Чтобы добраться до чемодана, ей надо было перелезть через мою голову.

Я открыл чемодан. Схватил кремовое платье и выбросил его за дверь.

— Если ты посмеешь войти еще хоть раз, я тебя отлуплю! Я тебя проглочу! — крикнул я. — Дай мне спать.

Дочка выбежала, и я снова закрыл глаза. Все во мне дрожало, я стискивал зубы, скулил, жевал подушку и постепенно начал засыпать. И увидел чудесный сон. Надо мной колыхались цветущие липы, сияло небо, и соловьи пели майские песни. И тут я почувствовал, что кто-то дышит мне в лицо.

Открыв глаза, я в ужасе отпрянул: надо мной склонились с десяток ребятишек, они с любопытством меня разглядывали. Моя дочь гордо показывала на меня пальцем и говорила:

— Это мой папа!

Перевод Н. Лабковского.