Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

СУМАТОХА

После возгласов: «Что там такое?», «Стой!», «Держи!», «Ах, чтоб тебя!» — все ринулись в суматоху.

Разумеется, самые шустрые ринулись впереди всех; мало сказать, ринулись — они как ракеты рванули вперед и тут же вышли на орбиту суматохи. С холмов понеслись ружейные выстрелы, по заснеженным склонам покатились черные точки; это возвещали о своем прибытии охотники; возвестив, они спешили прибыть поскорей. В трескотню выстрелов вплетался собачий лай.

По улице, стараясь не сбиваться с нахоженной в снегу тропки, бежал вприпрыжку коротконогий крестьянин. Коротконогие не могут бегать быстро, они больше подпрыгивают. Этот не составлял исключения. По дороге он схватил железные вилы и бежал, слегка подпрыгивая, с вилами в руках. Дорогу ему пересек худосочный крестьянин. «Отсюда или оттуда?» — спросил бегущий вприпрыжку, но худосочный даже не заметил его, потому что бежал чрезвычайно быстро.

Он бежал так быстро, что, если бы вы его тогда увидели, вам бы показалось, что он вот-вот вылетит из своей одежды, — до такой степени стремился он вперед, а одежда все-таки его задерживала. Полушубок его развевался далеко позади, свистя полами, шапки давно уже не было видно — она упала, еще когда худосочный набирал скорость, чтобы перескочить через забор. Он перескочил, а шапка не сумела и осталась лежать ничком в снегу.

Худосочный все больше обволакивался снежным облаком и на пологих склонах напоминал Галлееву комету. При сильном напряжении человек в известные моменты может воспротивиться земному притяжению. Этот крестьянин ему противился и стремился к суматохе. В каком-то месте полушубок не выдержал, повис в снежном облаке и, подхваченный воздушным течением, понесся в обратном направлении, довольно долго двигался таким образом в воздухе и представлял собой весьма странное и мистическое зрелище: деревенский полушубок движется один по улице, размахивая рукавами, переворачивается, спокойно планирует или неподвижно повисает в пространстве. Он действительно повис, но только на мгновение, и упал в снег.

Худосочного я больше не видел, но предполагаю, что до суматохи он добрался нагишом и нагишом вступил в суматоху. В сущности, тут и предполагать нечего, потому что стоит только вспомнить, как он бежал, и мы поймем, что было бы несправедливо бросать на него хоть тень сомнения.

Позже уже рассказывали, что другой крестьянин врезался в суматоху на такой скорости, что от страшного трения между крестьянином и воздухом крестьянин самовозгорелся, упал в снег (хорошо, что упал в снег!), снег начал таять, разносилось шипение, как от раскаленного железа, когда его закаливают, потом шипение утихло, но еще долгое время крестьянин чувствовал себя раскаленным и от него шел пар. Это рассказывали очевидцы, участвовавшие в суматохе, вполне резонно отмечая при этом, что крестьянину крупно повезло, что он упал в снег, ибо снег погасил его. А то ведь и сгореть бы мог!

В сущности, он был одним из первых. Только позже выяснилось, что охотники, прибыв на место, именно это прежде всего и увидели — как он шипит в снегу. Часть охотников бросилась ему на помощь, а другая часть тут же стала стрелять.

Охотники участвовали в суматохе главным образом выстрелами и палили все время, пока длилась суматоха.

Тем временем по тропкам или прямо по целине к суматохе по одному и группами приближались крестьяне. Одна группа в семь-восемь человек неслась легкой рысью. Бежавший вприпрыжку присоединился к этой группе и спросил, не упустили ли где-нибудь недорезанного поросенка, но группа ничего такого не знала. Подобный случай с поросенком имел место несколько лет назад, и тогда тоже поднялась большая суматоха, но то была веселая суматоха. Итак, группа не была в состоянии дать удовлетворительный ответ на вопрос бежавшего вприпрыжку.

Один крестьянин очень храбро шагал по снегу, вскинув на плечо блестящий топор, и с воодушевлением выкрикивал громоподобным голосом: «Эхма, эхма-а!» Он был из той категории людей, которые всегда вступают в суматоху с воодушевлением, не переставая — и по дороге к ней, да и в гуще суматохи — повторять свое трубное: «Эхма, эхма-а!» Таким был крестьянин с топором — столь же храбрый и неудержимый, сколь исполненный воодушевления.

Другой крестьянин, в замызганной шапчонке, выбежал на улицу и захлопал глазами. Руки у него тоже были грязные, потому что он замешивал отруби для скотины. Он похлопал глазами, прислушиваясь к стрельбе, и ему потребовалось совсем немного времени, чтобы тут же сориентироваться. Крестьянин понял, что он отстал, и устремился к суматохе самым прямым путем, хотя он и знал поговорку, которая гласит, что прямой путь — не самый короткий путь. В одном месте ему попался овраг, занесенный снегом, и крестьянин провалился в него. Он закричал, но кто ж тебя услышит в суматохе, и вот он с криком стал уходить все глубже в снег. Так он и потонул в снегу, и на поверхности осталась только его замызганная шапчонка. По этой шапчонке его и нашли после и выкопали из сугробов, но пришлось перерыть немало снега, потому что и он немало его перерыл и проделал в сугробах ходы, как крот, уйдя на значительное расстояние от своей шапчонки. Стало быть, не всегда человека можно найти там же, где его шляпу. А при суматохе вообще не поймешь, что под какой шапкой.

Но продолжим наш рассказ.

Один любопытный шагал проворно и старался держать голову выше остальных голов. Любопытные всегда любят держать голову выше других голов, чтоб от их взгляда случайно что-нибудь не ускользнуло. У любопытных обычно длинные шеи, и если бы в нашем мире попадалось бы больше любопытных вещей, шеи бы у них стали как у жирафов; но, к сожалению, наш мир не так уж любопытен. И слава богу.

Немного впереди любопытного шел пожилой крестьянин. Он спокойно сворачивал цигарку, в одном месте даже остановился, вытащил кремень и огниво, ударил несколько раз кремнем, хорошенько разжег трут и, только когда поднес его к цигарке и задымил, двинулся дальше по направлению к суматохе. Он ничуть не спешил и шел спокойно, не сомневаясь в том, что успеет. Да и суматоха была уже близко, видны были дымки от ружей охотников.

Как только суматоха возникла, один крестьянин пошел к себе домой, чтоб как следует подзаправиться. К еде крестьянин добавил и кувшин вина — для сугреву и на всякий случай. Он любил, прежде чем вступить в какую бы то ни было суматоху, хорошенько подзаправиться и утолить жажду, потому что никогда не знаешь, сколько времени суматоха продлится. Покончив с этим делом, крестьянин нарезал табаку, чтобы хватило курева на все время суматохи, проверил в подвале, хорошо ли заткнуты бочки с вином, перевернул свиные окорока, коптившиеся над очагом, и постоял немного, глядя на жену. Она ловко хлопотала у печи, доставая белые караваи, и крестьянин подумал, сейчас ли с ней побаловать или побаловать, когда суматоха кончится. Он не стал с ней баловать, вышел во двор, взял полено, подумал еще и только тогда пошел по улице.

Такие люди в высшей степени полезны при суматохе. Они придают суматохе солидность; прибыв вскоре после того, как она началась, они осведомляются о том, что произошло до их прибытия, взвешивают, оценивают все «за» и «против» и только тогда пускают в ход свое полено. Этот крестьянин пришел так поздно, что самовозгоревшийся успел уже остыть до такой степени, что лязгал зубами от холода.

В то же самое время еще один человек карабкался, как кошка, на холм. Он запыхался, местами соскальзывал вниз, становился на четвереньки и снова преодолевал крутизну, даже не глядя назад, в сторону села, туда, где была суматоха. Только взобравшись на гребень холма, человечек перевел дух и повернулся лицом к селу. Он однажды обжегся на одной суматохе и с тех пор, как только наступала суматоха, тут же давал деру, находил какое-нибудь возвышение и оттуда наблюдал, как развиваются события.

Все дело в том, как на что взглянуть. И суматоха — тоже. Каждый участвует в ней так или иначе в зависимости от своих взглядов. Один крестьянин, например, не ринулся в нее, не остался дома и не утонул в сугробе. Он хорошо вооружился, обошел соседние улицы, заглянул всюду, куда следовало, по дороге встретил и других, двигавшихся таким же кошачьим, сторожким шагом, но ни с кем не заговорил. Он любил, прежде чем вступить в суматоху, как следует изучить ее, найти ее слабое место, посмотреть, как можно перевернуть ее вверх ногами или вниз головой, как поставить ее на колени или уложить на обе лопатки. Суматоха — как человек, недаром она дело рук человеческих, и ее надо изучать очень внимательно, прежде чем в нее вступать.

Этот крестьянин внимательно ее изучил и вступил в нее.

А еще один до такой степени возвысил свой взгляд на суматоху, что вошел в нее прямо через дымовую трубу, упал в очаг и, по утверждению очевидцев, сгорел, притом так, что горелым даже не запахло, и был выкинут обратно через дымовую трубу в виде небольшого клочка дыма.

Я осмеливаюсь сообщать вам эти факты, поскольку они рассказаны мне очевидцами и подтверждены другими очевидцами, присутствовавшими при суматохе. Во всяком случае, я хорошо помню, что видел тогда клочок дыма, но не обратил на него должного внимания, ибо меня в это время занимало чрезвычайное усердие человека, старавшегося вылезти из своей одежды и по возможности даже и из кожи вон, лишь бы поспеть в нужный момент и врезаться в суматоху. Если вы помните, я отмечал вначале, что он даже сопротивлялся земному притяжению. Теперь же, когда я снова возвращаюсь к нему и когда я вспоминаю, как его одежда летела по улице в обратном направлении, не с той же скоростью, разумеется, но летела, я могу со всей определенностью заявить, что в известные моменты он не только противился земному притяжению, но и преодолевал его; в сущности, земное притяжение может преодолеть каждый — для этого достаточно освободиться в движении от своей одежды, скинув ее во имя суматохи. Но, скажете вы, в результате ведь останешься голым! Голым, конечно, — как перед призывной комиссией!

Вот и все, что я припомнил о суматохе и рассказал вам своими словами, как любил выражаться наш учитель литературы. Он, наш учитель литературы, всегда говорил так: «Ну-ка, расскажите теперь своими словами, что вы видели и что вы слышали», — и мы рассказывали своими словами, что мы видели и что мы слышали, а он ставил нам двойки. Но оставим в покое учителя и вернемся к нашей суматохе, потому что справедливо возникает вопрос: что это за суматоха и зачем нам понадобилась эта суматоха?

Как будто бы я знаю, на что нужна суматоха! Я и сам об этом спрашиваю!

Перевод Н. Глен.

Стоян Венев.

Церковный хор. 1963.

Стоян Венев.

Свадьба. 1964.

СИЛА СЛОВА

В то время люди еще не осознавали силы слова: всю работу приходилось делать вручную.

Мои односельчане, правда, имели уже представление о его беспредельной силе, но их открытие еще не стало достоянием соседних сел. Помню, однажды крестьяне из Верхней Каменной Риксы тащили локомобиль; четыре упряга здоровенных буйволов были запряжены в эту машину и с трудом волочили ее по полю. Представьте себе паровоз Стефенсона, который приспособили колдыбать по проселкам, колеса которого громыхают по улицам обалдевших, разморенных жарой сел, а труба торчит подобно дальнобойному орудию, представьте себе, как это страшилище, которое глотает в день по скирде соломы, катится, не разбирая дороги, как оно стирает в порошок каждый камень, попавший ему под колеса, как вдавливает траву так глубоко в землю, что ей не вырасти раньше, чем через десять или двадцать лет, и то это будет не трава, а чахлая щетинка, робко вылезшая на дорогу; так вот представьте себе, как это страшилище неуклюже катится по полю, раскаленному солнцем, как оно добирается до подножья холма, а дальше не желает сделать ни шагу.

Крестьяне забегали, закричали, стали бить скотину, буйволы напружились, упали на колени, но сдвинуться с места не могли. «Темный народ, — сказали наши про мужиков из Верхней Каменной Риксы, — загубят скотину», — и поспешили им на выручку.

Они преподали им урок словесности, выпрягли буйволов и впрягли на их место слово. Как только они его впрягли, слово поднатужилось, и локомобиль пополз вверх по склону, а потом разогнался, вприпрыжку взбежал на вершину, перевалил через нее и помчался вниз с такой быстротой, что жители Верхней Каменной Риксы едва за ним поспевали. Люди, работавшие в поле, увидели, как бежит вприпрыжку локомобиль, за локомобилем крестьяне, за крестьянами буйволы, страсть как удивились и тут же пошли посмотреть, что это за чудеса. «Что это за чудеса?» — спрашивают они, а им отвечают: так, мол, и так, и объясняют все подробно — как буйволы упали на колени, как подошли наши, впрягли в локомобиль слово и он сразу припустил вверх по склону. «У слова, — сказали они, — страшная сила, оно само великая сила, это сразу видно, а мы дурачье, что до сих пор его не использовали». Рабочий народ увидел все своими глазами и убедился в великой силе слова.

Бегущий вприпрыжку локомобиль взбудоражил весь наш край. Один щебенщик бил щебень на дороге, но когда увидел, как послушно локомобиль припускает за словом, решил попробовать, не может ли слово и его работу сделать. Он послал слово бить щебенку, а сам улегся в тень и с прохладного островка под деревом наблюдал, как слово вместо него бьет щебень; честное благородное слово, оно било щебенку в два раза быстрее, чем щебенщик.

Когда эта весть распространилась, все взялись использовать слово — каждый в своей области. Чабаны уже не доили овец руками, а приспособили для этого слово, и пока оно наполняло ведра молоком, сидели в сторонке и делились воспоминаниями о первой мировой войне. Уже почти нельзя было встретить крестьянина, который поливал бы кукурузу и шлепал по грязи, закатав штаны до колен; в кукурузе там и сям виднелось только слово, которое, закатав штаны, шлепало по грязи и прокапывало канавки для воды. Один крестьянин в ту пору доставал камень из карьера — он собирался строить дом, и ему для фундамента нужен был камень, так вот, когда он узнал о великой силе слова, он тут же послал его в карьер. Слово привезло ему столько камня, что крестьянин построил из него дом, да еще остался камень на ограду.

Другой крестьянин подрядился возить бревна, и по дороге у него сломалось колесо. Он побился над ним, а потом ему вдруг пришло в голову поставить вместо колеса слово — авось довезет бревна до лесопилки. Возчик попробовал, и оказалось, что слово можно использовать и в качестве колеса. Очевидцы рассказывали, что оно катилось совершенно так же, как другие колеса, только немножко дымилось, потому что возчик забыл смазать его дегтем и оно всю дорогу катилось всухую.

«Ну и дурачье же мы были до сих пор, — говорили друг другу люди, — не умели жить словесной жизнью, некому было преподать нам урок словесности, и всю работу мы делали вручную. Кол надо обтесать — обтесываешь его вручную, пшеницу жать — жнешь вручную, сено ворошить — и сено ворошишь вручную». А теперь женщины больше уже не садились за стан ткать половики, а предоставили эту работу слову, и в каждом доме можно было увидеть, как слово навивает основу, споро работает челноком и равномерно качает бердо. Целым событием стало теперь, чтобы женщины, усевшись на лавочки у калитки, вязали мужьям носки; женщины больше не портили себе глаза вязаньем — вместо них у калитки сидело слово и вязало носки или пряло шерсть на расписной прялке. Не находилось больше и дураков полоть руками сорняки, для этого тоже применялось слово, и можно было видеть, как оно подчистую истребляет в полях сорняки, в то время как люди занимаются другими делами.

Словесная жизнь в моем крае дошла до того, что однажды распространился слух, будто в соседнем селе у одного крестьянина петух даже и близко не подходит к курам, а они, несмотря на это, несутся как оголтелые. Некоторые ходили в то село посмотреть, так ли это, и своими глазами видели, как петух сидит на заборе — а петух-то голосистый — и непрерывно произносит речи, а куры то и дело бегают к гнезду и кладут яйца. Наши никак не хотели поверить, будто сила слова может дойти до того, что куры начнут нестись без петуха, но это оказалось чистой правдой.

Одному пришло в голову проверить, может ли слово сделать пилу. Слово стучало и клепало несколько дней и сделало пилу. «Ну и ну, — сказали тогда наши, — это слово уже настоящие чудеса делает. Посмотрим, не может ли оно построить нам огневую мельницу (наши называют огневой вальцовую мельницу), — пускай построит нам огневую мельницу, чтоб нам не таскаться на помол за тридевять земель». И честное благородное слово, слово засучило рукава и построило огневую мельницу. Наши пошли помололи зерно, и все признали, что это уже настоящее чудо.

Вот что может сделать слово — это чудо из чудес, — если только суметь запрячь его в работу. И если я позволяю себе произнести эту речь в его защиту, подкрепив ее примерами, взятыми прямо из жизни, то это потому, что, мне думается, в современном мире слово не стало еще достаточно популярным и беспредельная его сила все еще не используется в должной мере. Но чтобы оценить эту силу, может быть, следует начать наш урок словесности с самого начала — с того, как локомобиль пустился вприпрыжку за словом, как слово било щебень, как оно заменило собой сломанное колесо и довезло бревна до лесопилки, только слегка дымясь, как оно вязало носки, сидя у калитки, и т. д. и т. д., потому что, когда все остальное поднимает руки кверху, на помощь приходит слово.

Перевод Н. Глен.

ПРО НЕВЕЖЕСТВО

Некоторые считают, что человек идет вслед за своим невежеством, другие утверждают прямо противоположное — что невежество идет вслед за человеком или даже рядом с ним: человек шагает, и невежество его шагает рядом, человек чихнет, и невежество его начинает чихать, он сядет за стол, и оно тут как тут, он заговорит, и оно тут же начинает говорить вместе с ним, и не исключено даже, что оно может человека переговорить. Знакомый из провинции рассказывал мне, что невежество зашло у них однажды в одно государственное учреждение, уселось за письменный стол и никто не мог его оттуда выдворить. Если я не ошибаюсь, этот случай даже расследовала целая комиссия, но невежество было абсолютно невозмутимо и ни за что не желало покидать учреждение.

Разумеется, появление невежества в провинциальном учреждении не имеет ни малейшего отношения к жизни столицы. Столичная жизнь весьма чувствительна к подобного рода явлениям, хотя невежество можно встретить и в столице — в трамвае, на улице или, скажем, в частном доме. Я лично видел, как человек едет в пролетке, а рядом сидит невежество и тоже едет в пролетке. И в «фольксвагене» я наблюдал такую же картину, а когда была мода на велосипеды — и на велосипеде. В эпоху плащей «болонья» и транзисторов невежество горделиво шло рядом с человеком и так же, как человек, играло на транзисторе и шуршало болоньей.

В минуты откровенности один мой приятель жаловался мне, что он не просто живет со своим невежеством, но вынужден даже и спать с ним. Очень неприятно, говорил он, ложиться и чувствовать, что с тобой под одеялом лежит невежество. Приятель мой шелохнуться не смеет, даже дышать старается как можно тише, а оно тоже лежит — не шелохнется и дышит тихо и ровно — ну прямо божья коровка. Начнет он похрапывать, оно тотчас начинает похрапывать вместе с ним, и он даже сомневался — а вдруг, когда он видит сон, оно смотрит его тоже?

И все-таки, если невежество целиком умещается в кровати, это еще полбеды. Вот я видел одного человека, сам от горшка два вершка, а невежество его — с колокольню ростом. Идет он под руку со своей колокольней, всю улицу загородил и даже ухом не ведет. Да разве станет человек с таким огромным невежеством ухом вести! Он на тебя наступит и дальше пойдет и даже тебя не заметит! Приходилось мне видеть и потное невежество, и кислое невежество, попадается невежество улыбающееся, попадается толстое. Я знал одного человека, так у него невежество было толстое-толстое, ну точно сена стог. Я много раз спрашивал его, как это он живет с таким невежеством, и он всегда отвечал: «Да как! Как иголка в стоге сена!»

Можно согласиться с тем, что человек идет вслед за своим невежеством или что, наоборот, невежество идет вслед за человеком, — это не так уж существенно. А что важно, так это следить за тем, чтобы невежество было не больше тебя самого. Я замечал, что есть на свете такие счастливчики, у которых невежество совсем махонькое, и они могут его запрятать, куда хотят. Я, к примеру, видел человека, у которого невежество было с клопа, не больше. Сидит оно у него вот здесь, на лацкане, и он так и разгуливает с этим клопом, и в трамвае ездит, и ест, и спит, а также разговаривает. Он говорит, а невежество сидит у него на лацкане, как клоп. Сидит оно у него на лацкане, как клоп, а он себе говорит и руками размахивает, говорит и размахивает, говорит и размахивает!

Перевод Н. Глен.

ДО НЕБА И ОБРАТНО{108}

Да, большое было волнение. У черказской паровой мельницы толпился народ, и не только помольщики — все село. Ракета стояла торчком. Духовой оркестр гремел в свои медные трубы, а около ракеты расхаживал в ноговицах из козлиной шкуры Гоца Герасков и бросал прощальные взгляды на народ, на простиравшуюся за селом равнину и на Петушиный холм — там он каждую зиму рубил в дубняке дрова.

Сейчас там громоздились сугробы.

Гоца Герасков вспоминал, как много лет назад единственной машиной в селе был австрийский триер, потом кооперации стоило немалых усилий купить веялку, а теперь вот кооператоры построили космодром, и каждое село посылает в небо свои ракеты.

От прошлого у Гоцы остались только ноговицы, выдубленные в одной гмитровской кожевенной мастерской. Гмитровчане эти были отличными мастерами, и если бы в те давние времена делали ракеты, наверняка гмитровчане дубили бы ноговицы и для ракет.

Вот о чем думал Гоца Герасков, прохаживаясь возле ракеты, а оркестр гремел на всю округу, и народ, толпившийся поблизости, подымал такой шум, что барабанные перепонки чуть не лопались. Произносились, само собой, и речи, но Гоца не любил речей, ибо был человеком действия. Он осмотрел еще раз свои ноговицы и забрался в ракету.

Несмотря на стартовый грохот, сельские музыканты не оставили своих труб, и это произвело на Гоцу чрезвычайно сильное впечатление, растрогало его до глубины души. Однако долго думать об этом ему было некогда, потому что заснеженная Земля быстро удалялась, и он даже начал замечать ее вращательное движение с запада на восток. Ему и раньше приходилось слышать, что Земля вертится, а сейчас, когда он глядел на нее с высоты, вращение ее не вызывало у него уже никаких сомнений.

Небо становилось все ближе. Увеличившаяся Луна подставляла нашему черказцу спину, и он стал выбирать место для посадки, хотя ни людей, ни домов нигде не было видно. Так или иначе, он наконец высмотрел удобное место и сел. Удар был такой слабый, что он почти его не почувствовал. Высунув голову наружу, он с удивлением увидел, что ракета подняла огромную тучу пыли. Чихая, Гоца Герасков стал прохаживаться по Луне, но кроме пыли там ничего не было.

От пыли его ноговицы порыжели точно лисы.

«Не дай бог, — думал черказец, шагая по какому-то пригорку, вздымая пыль и чихая, — коли построишь здесь дом и жена решит повесить белье сушиться! И разговору об этом быть не может, это совершенно исключено! На этой Луне даже и белья не просушишь!»

Ох, и начихался же он!

Почихав еще и так и не увидев ничего, кроме пыли, Гоца Герасков залез в ракету и полетел обратно на Землю. Земля, повиснув в пространстве, продолжала вращаться с запада на восток; она вся была белая, только посередке проходила черная полоса, и черказец подумал что это, верно, Африка.

Приближаясь к Земле, он рассмотрел прежде всего трубу черказской паровой мельницы и распряженную скотину. Волы жевали кукурузные листья, но, увидев ракету, перестали жевать, а из здания мельницы выскочили помольщики и бегом кинулись к селу. Гоца Герасков кружил над окрестностями и искал место для приземления. По всем дорогам кучками двигался народ, приготовившийся встречать знатного земляка. Впереди шагал славный духовой оркестр славного села Калиманица (у них музыканты играли всегда по нотам, а не на слух, как черказские музыканты); шел народ и из других славных сел: Верхней Каменной Риксы, Верхней Луки и Верениц, и у них впереди тоже шагали оркестры. Только из Живовцев не было ни одного человека — там сорвался с привязи общинный бык, и все его ловили. В этом селе общинный бык срывается с привязи каждый год.

Увидев холм и дубняк над селом, Гоца Герасков решил, что лучше всего приземлиться в дубняке — там намело большие сугробы, которые очень облегчали ему задачу.

Так он и сделал — приземлился в сугроб. Снег был такой рыхлый, что ракета ушла в него целиком и подняла снежную тучу до небес. Гоца Герасков выбрался из сугроба, отряхнул ноговицы, сел и съехал как на санях по холму прямо в село Черказки. На улицах гремели оркестры, трубы дымили и разносили запах свинины, во дворах алели на снегу большие пятна — там резали поросят. Черные буйволы расхаживали, издавая временами рев, подобный львиному, и дополняли собой гордую картину села Черказки.

— Эй, Гоца, привет! — закричали со всех сторон.

— Ну, как там дела, Гоца? — стали спрашивать со всех сторон.

— Никаких там дел нет, — сказал Гоца Герасков. — Одна только пыль, и чих нападает. Такой чих — не остановишься!

— Как так — одна пыль? — не верили некоторые.

— Пыль — как у молотилки, — убеждал их Гоца Герасков.

— Ну, что ты скажешь!

— Пыль, одна пыль, — говорил Гоца Герасков.

Тогда черказский народ и народ других славных сел стал шуметь и выкрикивать: «И за этим посылали человека на небо! Денег-то сколько просадили!» Гоца Герасков оглядывал их без особой признательности, потому что улавливал в их восклицаниях известный упрек, и вынужден был снова повторить:

— Вы что, не верите? Ноговицы у меня порыжели, как лисы!

Он сказал это таким тоном, каким, наверно, спросил бы: «Вы что, в бога не верите?» — как будто его ноговицы были господом богом. И пошел домой. Его встретила жена, руки у нее по локоть были в муке, и прежде чем поцеловать его, она посмотрела, не снял ли он по дороге фуфайку. Потому что каждая любящая жена прежде всего заботится о том, чтоб ее муж надевал фуфайку, чтоб он не простужался, чтоб он, не дай бог, не опаздывал, — и от этих забот у нее и времени-то больше ни на что не остается.

— Слава богу, вернулся! — заплакала счастливая жена.

— Делов-то, — сказал Гоца Герасков, снимая ноговицы. — Поднял на небе немножко пыли и вернулся. Любой черказец на моем месте сделал бы то же самое. Хорошо, что поспел к праздникам!

А черказский народ и народ из других славных сел разошелся по домам вместе со своими оркестрами, чтобы каждый мог встретить праздники у себя дома.

Гоца Герасков мог бы еще сказать мужикам, что видел вращательное движение Земли в пространстве, и даже хотел им это сказать, но потом подумал: «Коли они мне про Луну не поверили, так где уж им про Землю поверить!» — и больше ничего не сказал.

Перевод Н. Глен.