Шпеер

50. Занавес поднят

Объятый тревогой, Гарри метался по гостиной, не находя себе места. Мистер Добби наблюдал за курсирующим по комнате Г. Дж. с явным волнением, будто и впрямь что-то понимал: перебегал по клетке из угла в угол, вставал на задние лапки и полностью игнорировал угощение в кормушке.

Попытка дозвониться Северусу ни к чему не привела. Гарри уже заметил — любая поездка редактора «по делам» сопровождалась полной потерей связи. Клятва не совать нос в оные «дела» и ни о чем не спрашивать доводила до белого каления: фантазии рисовали безобразия и ужасы, начиная от нападения одетых в черные маски господ из «НД» и кончая снайперами, засевшими в окошках «Ars vitae» или пабе «Перо». Время от времени на мысленный экран, блестя белозубой улыбкой, выступал щеголеватый эдинбуржец: окончательно выбросить из головы господина Дигори не удавалось.

Устав бессмысленно топтаться между книжным шкафом и бюро, Гарри опустился в кресло напротив Добби.

— Что уставился? — буркнул он, разглядывая умную крысиную мордочку. — Я просто не понимаю, где он бродит! Нет, не в том дело. Лишь бы он... Лишь бы с ним ничего...

Мистер Добби превратился в воплощение участия. Прискорбный факт, что Гарри бесцеремонно «тыкал» молчаливому слушателю (Северус обращался к Добби не иначе чем на «вы» и «сэр»), не мешал усатому пленнику клетки внимать откровениям Г. Дж. Поттера.

Гарри нервно запустил пальцы в шевелюру.

— Шатц разозлится, что я в Уингинг ездил, — продолжил исповедь он. — Да, а что такого? Тетку навестил. Нет, ну а ты как думаешь?

Мистер Добби принялся ожесточенно грызть маленькие коготки: похоже, вопрос о тетке застал его врасплох.

— Черт, да где он?! Надо его предупредить, чем быстрее, тем...

Гарри смолк, сообразив, что говорит в пустоту. Подавитель сигналов мешал работе видеокамеры в клетке. Отключить прибор и осчастливить Северуса задушевным признанием перед камерой означало дать пищу для размышлений не одной только крысе.

— Агент Штази, — сердито сказал Г. Дж. блестящим маленьким глазкам. — Даже Келли больше понимает!

Он вздохнул, в который раз вспомнив о щенке: Северус заявил, что не время забирать Келева у Блохи.

— Шатц собрался тебя Лавгуд отдать, знаешь? Небось, не станешь плакать!

Агент Штази тревожно пошевелил усиками.

— Поживешь на жвачках и конфетах, поймешь, что потерял, — безжалостно заключил Г. Дж. — Всё, я пошел. Скоро вернусь, — буркнул он.

С досадой глянув на залипшие в сиропе времени стрелки циферблата, Гарри сорвал с вешалки куртку и выскользнул из квартиры.

* * *

«Дорогой Гарри, тронут Вашим письмом, но все же...

Не могу удержаться от небольшой нотации.

Как Вы можете довериться неведомо кому, выстроив какие-то умозаключения о его порядочности, на основании писаных под чужую дудку текстов?

Даже если Ваши выводы случайно верны, Вы отдаете себе отчет в том, что рветесь сотрудничать с человеком, который находится в уголовном розыске?

Вы уверены, милый мистер Эванс, что нам выделят совместную камеру, в которой удастся поболтать по душам и обсудить возможные способы спасения человечества?

Если Вы полагаете, что электронные ящики, существующие даже пять минут, — надежное средство анонимной переписки, то глубоко заблуждаетесь. Еще одна база данных, внимательно изучаемая. На какие меры я вынужден был пойти, чтобы уничтожить Ваше письмо, Вы вряд ли себе представляете.

Простите, но Ваше безрассудно смелое предложение стать партнером в игре, правил которой не знаете, отклоняется мною категорически.

Если Вам не дорого собственное спокойствие и благополучие, быть может, оно дорого кому-то из Ваших близких?

На Ваш вопрос все же отвечу. Я не руководствуюсь чувством мести, хотя, каюсь, первый порыв был сродни Вашему, чем не преминули воспользоваться. Но что вернет погибших? Жизнь — череда потерь. Я выполняю свою работу, вот и всё. Ничего личного.

Прошлое — тень. Будущее — призрак. Есть лишь момент реальности, миг между вдохом и выдохом. Живите настоящим, пока бьется пульс. Завтра будет новый день, новая реальность. Мне не дано знать, буду ли в ней я сам.

Не омрачайте сердце местью за тех, кого не вернуть. Живут для живых, а не для мертвых. Чего и Вам желаю.

Знание того, кто я и что я, ничего не меняет. Райнер Шпеер — виртуальная проекция человека без будущего. Но Вы, Гарри? Перед Вами еще длинный путь. Вы должны жить, радуясь хорошему и не слишком огорчаясь дурному, что бы ни случилось. Не подвергайте себя неоправданному риску, проще простого пасть жертвой в играх сильных мира сего. Не верьте красивым лозунгам, нет никаких благих целей, ради которых стоит класть на алтарь собственную жизнь и жизнь того, кто дорог. Это ложь. Не покупайтесь на сказки о героях, мстителях-освободителях и прочую воинственную мифологию.

Реализовывайте то хорошее, что вложил в Вас Творец, лучшее, что можно принести в этот мир — созидание, а не месть и деструкцию.

Берегите себя. И живите, просто живите.

Искренне и сердечно, Ваш Р.»

Гарри мрачно созерцал выползающий из принтера лист бумаги. Чем был обусловлен порыв распечатать сообщение Шпеера, он толком не знал. От проклятого письма веяло прощаньем. Гарри перечитал его раз пять и так и не обнаружил намека «не пишите мне больше». И все же ощущение того, что в его руках последнее слово автора «Записок», упорно не хотело выветриваться из головы.

Затолкав сложенное в квадратик письмо в карман и бросив на кассу причитающуюся мелочь, он вышел на порог интернет-кафе, угодив в холодные объятья декабрьского вечера.

Может, вечер был не так и плох: улицу оживляли веселые рождественские огоньки, мерцали обвитые гирляндами деревца и окна магазинов. Люди, бегущие по залитой неоном мостовой, обвешанные покупками и непозволительно счастливые, то и дело случайно толкали вяло бредущего Г. Дж., торопливо извинялись и спешили дальше — навстречу празднику. Дух Рождества уже витал в воздухе, танцевал в серебристом рое снежинок, переливался радугой огней и возвещал о грядущем пришествии венками из падуба и раскланивающимися за стеклами витрин красноносыми Отцами Рождества.

Мысли Гарри были далеки от веселья: разговор в мастерской не давал ему покоя. Невидящим взором он уставился на жизнерадостного оленя в витрине «Маркса и Спенсера» с табличкой на игривых рогах, возвещающей народ божий о скидках.

«Что может быть в картине, кроме дневника? Бриллианты? Наркотики? Если Северуса подставят, я пойду к этому Пивзу...»

Пивз Номер Один, в фартуке и с кистью в руке, упал лицом в ведро краски, и, с треском пробив головой мольберт, пулей вылетел из окошка собственной мастерской, растянувшись на газоне под окнами клуба.

Пивз Номер Два сучил ногами, насильно допивая бутылку с надписью «Растворитель».

Пивз Номер Три ворочался в ванне, заполненной синеватой глиной, неотвратимо превращаясь в скульптурное нечто.

Пивз Номер Четыре...

— Liebling, — неожиданно ожгло ухо. — Оленями интересуемся? Рождественскими патронусами?

— Черт! — Гарри подскочил от неожиданности. — Откуда ты...

— Мимо шел, — сообщил Северус и без лишних слов всосал ртом холодные губы Г. Дж.

Гарри одурманился мгновенно — то ли от ощущения нереальности происходящего, то ли от знакомого вкуса злодейских губ.

— Ты курил! Ты опять... Я слышу твой чертов Житан! — пробормотал он.

Северус раздраженно скривился.

— Вот уж криминал, — сухо сказал он, слегка отвернув лицо.

От возмущения Гарри едва не подпрыгнул на месте.

— А сила воли? А Северус Снейп — который держит слово? Который ни за что и никогда...

Черные брови угрожающе сдвинулись к переносице. Ноздри римского носа сердито раздулись.

— Я тебе что-то обещал, шеф? — раздраженно сказал Северус. — Три дня не курил!

— Ух ты, боже мой, — излился желчью Гарри. — Два!

— Да что ты понимаешь! — рявкнул Северус. — Три! Мерзкие три дня! И вообще, теперь уже неважно! — он вдруг осекся и умолк. Рассеянный темный взгляд отстраненно скользнул по витрине с оленями. Чувственные губы зло дернулись.

Мучаясь непониманием, Гарри смотрел и смотрел в его лицо с печатью непонятного страдания.

— Да ну, я шучу, — пробормотал он. — Кури себе.

Северус вдруг схватил его за руку. Пальцы, замерзшие на ветру, судорожно сжались.

— Liebling, — пробормотал он, впиваясь помутившимся взглядом в глаза Г. Дж. — Пойдем домой. Пойдем... куда-нибудь, — он беспомощно оглянулся на кивающих из-за стекла оленей. — Ненавижу Рождество.

Гарри вцепился в черный макинтош, усыпанный на плечах снежинками.

— Знал бы, как я... — слова «тоже ненавижу» увяли на губах: рядом с Северусом он любил весь мир.

— Что?

— Ничего, — Гарри сжал его руку в своей. — Да, идем домой. И... убей меня, но я должен рассказать тебе кое-что!

Зависнув на локте Северуса, спотыкаясь на скользкой от наледи мостовой, он принялся с жаром пересказывать свежие шпионские новости.

Северус шел молча, хмуро глядя перед собой. Оранжевые лучи фонарей скользили по его лицу, вновь придавая тому что-то индейское — как огненные языки ритуального костра.

— В картине ничего не было! — в заключение сказал Гарри, пытаясь пробудить в бесстрастном индейце хоть какую-то эмоцию. — Это значит, оно в другом месте!

— Оно? — механически переспросил Северус, безучастно оглядывая сияющие витрины.

Гарри остановился, рассерженный равнодушным молчанием собеседника. Не выдержав, он сердито дернул Северуса за плащ, пытаясь вызвать отклик на пламенную речь.

— Оно, он! Наверное, проклятый дневник! — в ярости выплюнул Гарри. — Бриллианты! Героин! Да черт его знает, что можно в картину сунуть! Тебе что, все равно? Пусть на тебя повесят исчезновение этой вещи?

Северус вдруг запрокинул голову и расхохотался. Смех, гортанный и злой, близко не походящий на звук веселья, звучал жутко.

Неожиданно прекратив смеяться, редактор больно встряхнул Гарри за плечи. В оживших черных глазах полыхнул угрожающий огонь.

— Тебе сказали не совать нос во всякую грязь? — прошипел он. — Но нет, ты опять, опять... — не договорив, он притиснул к себе испуганного смехом спутника, вдавив носом в мокрый от снега плащ. До Гарри донесся странный звук — тихий стон, будто от боли.

— Черт, что с тобой? — испугался Г. Дж.

— Ты уже нарвался на неприятности, — глухим голосом сказал Северус ему на ухо. — Дамблдор дал тебе задание. Завтра ты... повезешь в Сити-Холл одну вещь.

«Бомбу», — молниеносно пронеслось в голове Гарри.

— «Записки Одержимого», — мрачно сказал Северус.

Гарри застыл в немом изумлении.

— Тебе это ничем не грозит. Надеюсь, — взгляд редактора, полный волнения, противоречил голосу, почти спокойному. — Но, боюсь, это лишь начало.

Снег перестал кружить беспокойными белыми пчелами и теперь тихо оседал на блестящие черные волосы и опускался отдохнуть на рукава редакторского плаща.

— Я должен чем-то помочь Дамблдору, потому что из-за меня сорвались его планы, — взволнованно пробормотал Гарри.

«Не говоря о том, что Риддл сделал с моими родителями», — подумал он, но счел за благо промолчать.

— Твоя помощь заключалась в невмешательстве, — пробурчал Северус. — Будь моя воля, Liebes, увез бы тебя в Сассекс и запер под замок. А еще лучше — прочь из страны. Но... они найдут нас. Везде. Раньше или позже, — сумрачно прибавил он.

— Никуда я не поеду! Я взрослый человек и способен отвечать за свои действия! — вскипел Гарри. — Что значит, запер бы под замок?

— Взрослый ты мой человек, — иронично сказал Северус. Он отряхнул снег с волос Г. Дж. и поправил шарф с тем самым родительским видом, который Гарри одновременно и нравился, и сердил.

Гарри перехватил его руку.

— Лучше бы о себе подумал! — возмущенно сказал он. — Они прячут в картине какую-то дрянь! Тебя хотят подставить, понимаешь или нет?

Северус вздохнул, извлек из кармана маленький чек и протянул Гарри. Тот взял листок и вытаращил глаза: в его руках был автобусный билет до Литтл-Уингинга и обратно.

— Ребята слегка опоздали. Кстати, у четы Дурслей на редкость безвкусный интерьер, — вскользь сказал Северус.

Г. Дж. стоял с открытым ртом. Редактор взял двумя пальцами билет, и через секунду тот осыпался прахом на пламени зажигалки.

— Идем, Liebling.

— Ну ты даешь, — Гарри не сразу обрел дар речи. — И что было в картине? Дневник?

Он повис на локте Северуса, разглядывая нахмуренное лицо и плотно сжатые губы ходока по чужим гостиным.

— Что бы это ни было, его там уже нет, — не ответил на вопрос редактор, набирая скорость и волоча за собой горящего шпионским любопытством Г. Дж. — Меньше знать — меньше притворяться на допросе, — предотвратил всплеск обиды он и крепче прижал к себе руку спутника.

Северные олени за стеклами кивали вслед быстро удаляющейся странной парочке, равнодушной к прелестям Рождества.

* * *

— Шатц, ты ничего не ешь, — огорченно сказал Гарри. — С тобой что-то не то.

Северус отшвырнул вилку, та со звоном полетела на пол, затем оттолкнул тарелку, в которую Г. Дж. щедро навалил разносолов, вскочил и пантерой заметался по кухне.

«Джинни права, — хмуро подумал Гарри. — Вот что значит бросать курить. Наверное, если опять закурить...»

Мысль оборвалась на середине полета. Большой Зверь схватил какую-то тарелку и с чудовищным грохотом разбил о раковину. Через секунду туда полетела вторая, взорвавшись фонтаном осколков.

— Да, не то! Со мной всё не то! — в бешенстве выкрикнул Северус.

Гарри в ужасе зажал уши — третий взрыв был страшней первых двух.

Осатаневший редактор вдруг перестал бить посуду и тяжело рухнул в кресло, закрыв лицо рукой. Г. Дж. ринулся к безумному курильщику и порывисто обнял, прижавшись губами к горестно склоненной голове.

— Это из-за сигарет? Тебе плохо?

Северус поднял лицо и уставился на него больными и дикими глазами.

— Сигарет? — непонимающе переспросил он. — Heilige Scheiße, при чем тут...

Расправа над кухонной утварью не прошла даром: Большой Зверь затих и присмирел.

— Поешь, Liebes, — он взял утешающую руку Гарри и виновато поцеловал пальцы. — А я... лучше выпью чего-нибудь.

Мучаясь чувством неправильности происходящего, Г. Дж. уселся за стол, без аппетита ковыряясь в тарелке и разглядывая нервные руки своего визави, открывающие бутылку вина. В бокал потекла кровавая струйка бордо. Оторвавшись от созерцания длинных пальцев, обнявших хрупкое стекло, он поднял взгляд на Северуса и натолкнулся на то же самое пугающее и больное выражение в черных глазах.

Гарри выронил вилку.

— Почему ты на меня так смотришь, Шатц?

Северус протянул руку через стол и положил ладонь поверх пальцев Г. Дж., вонзившихся ногтями в скатерть.

— Когда я сказал, что люблю тебя, — неузнаваемым голосом начал он, — я сказал это не потому, что хотел дать тебе то, что ты просил. Ты хотел слышать эти слова, знаю.

Взгляд Гарри в тревоге метался от его страдающих глаз к горько усмехающимся губам.

— И не потому, — продолжил Северус, стискивая его пальцы, — что потерял голову в постели и в порыве благодарности напустил романтики.

Похоже, он волновался. Гарри редко улавливал в его произношении акцент. Сейчас к акценту прибавились явно не английские интонации.

— И не потому, что лгу, как дышу, — прошептал Северус. — А потому, что это правда. Я очень люблю тебя, — с безыскусной простотой сказал он, неотрывно глядя в широко раскрытые глаза Г. Дж.

— Я верю, — трясущимися губами пробормотал Гарри. — И я тебя люблю, Шатци-шатц. Очень. Очень-очень.

— Сегодня веришь, а завтра... — Северус схватил бокал вина и, вместо того, чтобы привычно смаковать, осушил залпом.

— Хватит об этом, — угрюмо сказал он. — Verzei...¹ Дьявол, извини, Liebes.

— Битте, — насупился Г. Дж. и отставил недоеденный ужин: о любви можно было поговорить и другим способом.

* * *

Пока Северус плескался в душе, Гарри лихорадочно пересмотрел несколько сайтов о бросающих курить и пришел к неутешительному выводу: гнусные табачные палочки подрывали нервную систему, а резкое прекращение курения било кувалдой по хрупкой психике любителей ядов.

С тяжким вздохом Г. Дж. оторвался от портрета курильщика с окурками во рту вместо зубов, порылся в своих вещах, которые незаметно перекочевали из десятой квартиры в девятую, и разложил на кровати арсенал антидепрессантов. Мысли сладко поваляться в постели улетучились на корню: разговор о здоровье был важней.

Любитель ядов вышел из ванны, не озаботившись одеждой, не считая полотенца на голове. Гарри скользнул жадным взглядом по большому сильному телу. Решимость посвятить вечер борьбе с курением слегка пошатнулась.

Северус оглядел заботливо разложенные по покрывалу коробочки.

— Ты же сказал, что прекратишь их принимать, — удивленно сказал он.

— Я и не буду, — буркнул Гарри, изо всех сил стараясь не замечать повисший у него перед носом член голого купальщика. — ТЫ. Будешь нервы лечить, Шатц, — он сурово кивнул на экран монитора, откуда обуглившимися зубами скалилась жертва табака.

Северус глянул на картинку и только фыркнул.

— Не знал, что ты великий врач, Liebling, — он навалился коленом на постель и бесцеремонным взмахом руки смел на пол коробочки с антидепрессантами. — Это дерьмо не поможет.

— А что тебе... — начал было Гарри и смолк: любитель ядов атаковал его губы ртом, пахнущим мятной пастой. Секунда — и борец с курением был безжалостно распят на матрасе, пригвожденный к кровати всем весом тяжелого, еще влажного тела.

— Да перестань ты! — он попытался вывернуться. — Тебе помощь нужна!

— Oh, ja, — согласился Северус.

Одежда великого врача, сорванная руками не желающего лечиться пациента, составила компанию аптечным коробочкам на полу.

План антиникотинового лечения стремительно катился под откос.

— Шатци-ша, — Гарри обхватил его руками и ногами, оплетая гибкой лозой. — Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо, — почти жалобно сказал он.

— Мне хорошо, — прошептал Северус, лихорадочно исцеловывая его шею.

Г. Дж. прерывисто выдохнул, отдаваясь чувственной волне.

Через минуту он понял, что что-то не так.

Большой Зверь бывал разным: нежным до головокружения, сладострастно-жестоким, а чаще попросту настойчивым, как вечно жаждущий маньяк. Гарри любил все зверские ипостаси — то ли по волшебству, то ли интуитивно Северус превращался в того, кого просила душа.

Тот Зверь, что сейчас был рядом, казался новой разновидностью Больших Зверей и слегка пугал.

Он припадал горячими губами к дрожащему от предвкушения телу Гарри, казалось, пил его, отрываясь лишь затем, чтобы оглядеть диковатым взглядом его раскрасневшееся лицо, пылающую возбуждением кожу, вновь гладил губами и, опять застыв, СМОТРЕЛ.

Просто смотрел.

Странный Смотрящий Зверь не делал никаких хитрых попыток разбудить желание Г. Дж., возможно, это было и не нужно — тот заводился от одного прикосновения. Пугало другое — в полном нежности взгляде темных глаз сквозила странная тоска.

Гарри ласкал возлюбленного Зверя как умел, но, парализованный непонятным взглядом, делал все суетливо и порывисто: большой, но мягкий член Северуса и не думал оживляться, безвольно лежа в ладони Г. Дж.

«Проклятые сигареты! — с ненавистью подумал борец с никотином. — Вот он, фердамт!»

Гарри утроил усилия. Всё было напрасно.

— Ты устал, — пробормотал он, силясь скрыть огорчение. — Не хочешь.

Северус упал головой на его плечо.

— Хочу, как никогда раньше не хотел, — хрипло прошептал он. — О Liebes!..

Он сгреб в кулак вихры Гарри, целуя жмурящиеся глаза, хватая дрожащими губами его губы, вбирая в рот волосы. Пальцы другой руки, всегда умелые и чуткие, на сей раз ерзали по телу Г. Дж. беспорядочно и жадно, хватая и сминая, как придется, царапая ногтями и наверняка оставляя синяки.

Гарри понял, что пора брать дело в свои руки. Без лишних слов он извернулся на постели гибким Малым Зверем, схватил Большого за бедра и, захлебываясь слюной от неутоленного желания, погрузился лицом между его ягодиц, облизывая нежную горячую кожу.

— М-м, — услышал он. Ему почудился звук разочарования, возможно, Зверь желал чего-то другого.

— Я хочу видеть твое лицо, — простонал тот, подтвердив наихудшие опасения. — Los! Ich bitte dich!²

Не успел Гарри и моргнуть, как обнаружил себя в стадии погружения в пылающее тело Северуса: тот вбирал его в себя с одержимостью маньяка, причиняя боль обоим. Казалось, лихорадочно горящие глаза тоже всасывают Г. Дж. в черные воронки откровенного безумия.

Горячо соединившись плотью и двигаясь до странности медленно, они неотрывно смотрели глаза в глаза, не касаясь друг друга губами, но едва ли не ломая переплетенные пальцы сцепившихся рук.

Надолго Гарри не хватило. От напряжения и избытка чувств его затрясло в конвульсии. Вонзившись ногтями в жаркое тело Зверя, ставшее продолжением собственного, он будто выплеснул всего себя — так и не закрыв глаза, влил душу в расширившиеся зрачки Северуса, отдал горячее семя его телу и застыл, дрожа, качаясь на ослабевших ногах.

— О, черт, Шатци-ша, — горестно пробормотал он, обнаружив, что впервые побывал на Олимпе Страсти без Северуса. — Я дурак!..

Смотрящий Зверь перехватил его мокрую от пота ладонь и поцеловал, благодарно и нежно.

— Сказать тебе, кто тут дурак? — пробормотал он.

* * *

Никотиновый психоз, как выяснилось, имел много граней.

— Зеленый цвет... символ преодоления и победы... в масонстве... Умирающий и воскресающий Осирис... Символ надежды и свободы... в геральдике... Оживление и рост материи... в алхимии... Цвет зарождения жизни... в космогонии... Это символ... духовного посвящения... Цвет Богоявления в Христианстве... и Пророка в Исламе... Зеленый — самый... лучший... из существующих, meine Liebe...

Обладатель вытаращенных зеленых глаз, коим пелась хвала, был не против расширить познания о достоинствах зеленого — но слушать это, когда в тело ритмично и сочно врывается оживший член, было более чем странно, как и факт, что Северус не отличался повышенной болтливостью в подобные моменты.

— Ух ты, — выдохнул Гарри, не способный поддержать разговор о зелени или хотя бы сообщить, что черный ему нравится куда больше.

— Но для меня... это символ... всего, что хочу... от этой проклятой жизни... Тебя, Гарри... Ничего больше. Тебя одного, — прошептал Северус и наконец умолк, целуя разгоряченную грудь постанывающего под ним слушателя.

Гарри казалось, еще немного, и он сгорит. Перестав болтать, Северус превратился в сгусток живой энергии. Его бедра двигались быстрыми волнами, с каждым плавным ударом разнося по телу Г. Дж. первобытный восторг и жар возбуждения. Горячий член казался сладко обжигающим жалом, Гарри извивался на нем, то жадно хватая мышцами, то ослабевая под властным напором.

Он уже не стонал — кричал в целующий его рот.

Освобождение едва не разорвало его изнутри. Впившись зубами в собственную губу, обдирая ногтями горячую спину Зверя, он забился в сладчайшей агонии, которой не знало прежде тело.

Умер и родился, как Осирис.

Страстное жало осторожно покинуло его растворившуюся в удовольствии плоть.

Как в тумане, с все еще рвущимся из груди сердцем, Гарри смотрел, как Большой Зверь медленно сцеловывает молочные капли с его кожи. На животе поблескивало небольшое озерцо. Г. Дж. вытаращил глаза:

— Это я?..

— Ну уж не я, Liebling, — прошептал Северус, припадая губами к «озерцу».

— А ты не...

Гарри внезапно сообразил, что опять сорвал сладкий плод оргазма в одиночестве.

— Это всё курение твое! — взвился он. — Никотиновый кризис!

Северус посмотрел ему в лицо странным долгим взглядом.

Не сказав и слова, он встал и исчез за дверью, оставив борца с табаком недоуменно хлопать глазами.

Через минуту он вернулся с маленькой книгой в руках.

— Читай, — тихо сказал он.

Наклонившись, он поцеловал безвольно лежащую на мятой простыне ладонь Гарри, вложил в нее книгу и вышел.

* * *

Полный смутного страха и дурного предчувствия, Гарри смотрел на острые черные буквы, вспарывающие кроваво-красный фон обложки.

«Записки Одержимого».

Держать в руках материализовавшийся труд Шпеера, пахнущий свежей бумагой и принтерной краской, было страшней, чем просматривать компьютерный файл.

Подавив внутреннюю дрожь, Гарри развернул издание и пробежал взглядом информацию о печати — «Записки» вышли из типографии Вайнера тиражом всего лишь в сто экземпляров, возможно, пробным.

С минуту он хмуро смотрел на портрет Адама, пытаясь понять, чем тот заслужил эротические дифирамбы Шпеера.

Насколько Г. Дж. рвался прочитать книгу в редакции, настолько не хотел делать это сейчас: мысли уносились к Северусу. Тот вышел из спальни, плотно закрыв дверь, чего не делал никогда. Это не помогло — Гарри учуял коварно вползающий в комнату запашок сигареты.

С обреченным вздохом он раскрыл книгу — наугад.

Стараясь не залипать на эротических живописаниях, он бегло просмотрел текст и обнаружил, что наглый Рэй умудрился пристроить вчерашнего гастарбайтера в университет, но при этом отчего-то не возжаждал, чтобы любовник жил с ним в одной квартире: Адам поселился в студенческом кампусе и все еще подрабатывал в мастерской. Несмотря на шпееровские оды, Рэй и Адам ссорились едва ли не чаще, чем занимались любовью. На каждой странице мелькали диалоги о Старике и Хозяине вперемешку с ругательствами автора.

Гарри изо всех сил попытался сосредоточиться.

« — Ты должен оспорить решение суда, Рэй! Они не имели права тебя увольнять! Это бред, ты можешь доказать, что мальчишка сам...

Много ты понимаешь, прекрасный панич!

— Не буду я ничего доказывать. Сам, не сам... Я прекрасно знал, сколько ему лет. Если начну дергаться, посадят за растление. Хозяин все продумал. Убрать меня руками лучшего друга...

— Твой Ангел — психически больной. Как можно было подсунуть собственного сынка?

Ваше панство рукой задушить или подушкой?

— Не смей так говорить о нем!

Будь прокляты эти твои глаза, полные гневного огня!

— А вот и посмею! Пусть ты играешь, Рэй, но твой сучий Ангел верит Хозяину! Как идиот! Надо быть или слепым, или больным, чтобы... А-а-ай! Больно!..

Черт, вроде не сильно треснул. А в душу гадить — не больно?

— Не смей обливать дерьмом того, кого не знаешь! Кфоц ли,³ Адам!

— Давай, бей! Твой Ангел обозвал меня грязным иностранцем! Хорош друг! А ты чем лучше? На себя посмотри, ворона еврейская! Тоже мне, профессор литературы, одним ругательствам научил!

Рэй, ты подлец. Не по нраву слышать правду? Убей меня на месте, Господь Саваоф!

Бедный мальчик. Ты ведь прав, тысячу раз прав.

— Прости. Прости, Адам.

Что, голос треснул? Не умеешь прощения просить? Вот уж точно, злобная ворона. Каркнул и нахохлился, урод. В зеркало можно не смотреть.

О, милостивые боги! Ты улыбаешься, мальчишка. Сердце твое — тающий воск.

— Иди сюда, противный ворон. И поцелуй, куда клюнул».

* * *

Глаза застилала кровавая пелена. Походкой пьяного Гарри миновал гостиную и дошел до кухни.

Северус, в кимоно поверх обнаженного тела, безучастно сидел в кресле с бокалом в руке.

— Шпеер! — с ненавистью выплюнул Гарри.

Редактор вздрогнул. Бокал в его пальцах неожиданно лопнул, будто взорвался. Вино кроваво плеснуло на голое бедро и растеклось по полу, блестя в осколках раздавленного стекла.

— Долго думал, — бесцветным голосом сказал Северус, глядя в одну точку.

От бешенства Гарри с трудом говорил и едва дышал.

— Всё это время... Я думал, это твой друг, Малфой, Аберфорт, кто-то из Ордена, кого ты покрываешь, но... Ты смеялся надо мной, ты!.. — его голос сорвался. — Использовал для своих подлых масонских игр! О-о, какой я дурак! — он застонал, кусая губы. — Приручил, как щеночка, заодно и в постели развлекся!

Что было сил он швырнул книгу предателю в лицо.

Тот не шевельнулся, только зажмурился. По его скуле прошла легкая судорога.

— Ложь, — прошептал Северус. — Я никогда не использовал тебя.

Гарри до боли сжал руки в кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на сидящего в кресле — этот человек казался до отвращения чужим.

— Ложь? — рявкнул он. — Кто бы говорил! Я не поеду в мэрию с вашей чертовой книгой, мистер Снейп, Шпеер, Ворон, Шахор, черт вас разберет, кто вы такой!

— Поедете, мистер Поттер.

Редактор встал с кресла, подобрал упавшую книгу и, не глядя на осколки под босыми ногами, подошел к Гарри.

— Это распоряжение Магистра. Поедете, куда скажут. И сделаете, что скажут.

Черные глаза, когда-то самые родные на свете, были чужими и пустыми. Как и голос — ровный и невыразительный.

Гарри отшатнулся. Шпеер, Шахор или Ворон — этот человек был страшен.

Как загипнотизированный, Г. Дж. взял книгу из твердо протянутой руки.

— Ненависть вам в помощь, мистер Поттер, — холодно сказал редактор.

Сломленный шоком, Г. Дж. молчал.

— Я ухожу, — он проглотил комок в горле. — Совсем.

Редактор на мгновение закрыл глаза.

— Завтра утром тебя... вас отвезут в мэрию, мистер Поттер.

Черные глаза открылись — влажно блестящие. Почему, думать не хотелось. Знакомое выражение проклятых глаз вызвало в душе Гарри свежий всплеск бешенства.

Не думая, что делает, он протянул руку и сжал член злодея через халат, зная, что причиняет боль.

— Цезарь! Мать твою!

Истерически расхохотавшись, Гарри вылетел из проклятой богом кухни.

______________________________________________________________________________________

1) Verzei... (Verzeih mir, «Прости») — Северус спохватился, что извиняется на немецком.

2) Los! Ich bitte dich! — «Давай! Прошу тебя!»

3) Кфоц ли — грубый мат на иврите, «Пошел ты на...»

* * *