Там точно есть любовь

Глава 13. …Анной

Девчонку Анна прогоняет не сразу. Какое-то время с порога наблюдает, как Наташа обучает мелкую азам дрессировки. Похоже, ее Принцесса еще столь наивна, что любит возиться с детьми.

Пока никто не видит.

Позволим себе. Просто смотреть…

…Нежность.

Анна с любовью разглядывает подругу. От общения с ребенком Наташино лицо расплавилось, смягчилось, в глазах пляшут озорные чертики – девушка упоенно подшучивает над соседкой. И вдруг подхватывает девочку за талию, отрывает от земли, кружит вокруг себя. Восторженный визг – и вот уже обе повалились на землю. «Отдышиваются», отбиваясь от взволнованной собаки.

Так вот какой она может быть, ее робкая Наташа?

Чертов мир.

Чего еще не хватает любимой девочке?

И почему так испугалась ты, о бесстрашная Анна?

Ты так давно не видела детей. Малолюдное Лисичкино надежно обеспечивает душевную безопасность. Вернее, обеспечивало. До приезда этой семейки. Теперь же – вот. Терпи, любуйся.

Впрочем, в навязчивой девчонке все же есть толк. Ни капли не боится строгую Жозефину. Быстро сориентировалась, что с борзой закреплять успех надо не лакомством, а льстивыми восторгами. Лишнего не болтает, Наташкины просьбы по ходу занятия исполняет четко, старательно. А главное, никаких сю-сю-сю. Анна совершенно не переваривает, когда во время тренировок с собаками начинают ворковать умилительными голосами. Напрочь сбивая при этом псов с идеи работы.

Мелкая многому могла бы научиться у них.

Да и не такая уж она и маленькая. Подросток скорее, чем ребенок. Лет одиннадцать-двенадцать, да?

Принцесса была бы доволь…

В эту секунду чужая девочка закидывает голову назад и смеется над какой-то шуткой Наташи.

Звонко, заливисто, безудержно.

Он разрывает сердце Анны – смех.

Смех хрупкого детеныша, наивно уверенного, что с ним никогда не произойдет никакой беды.

Идиотка малолетняя.

Смертная малолетняя идиотка.

– Уверена, твой участок находится ЗА забором! Будь добра, не лезь к нашим собакам. Я не готова огребать истерики твоей мамаши!

– Аня, да ты что? Это я Женю позвала! Зачем ты ее пугаешь? Она мне очень сегодня помогает.

– Наташа, не тупи! Не хватало нам еще обвинений в несоблюдении техники безопасности! Какие дети в питомнике? О чем ты? Давно говна на форуме не хлебала? Я вот – по горло!

Наташа быстро уходит в дом. Анна успевает заметить, как внезапно заострились ее скулы. Психует. Ясное дело.

Девчонка же сбежала к себе еще при первом звуке Анниного голоса.

Жозефина смотрит на хозяйку.

– Место.

…Сколько ей было лет тогда? На дискотеке в баре ЗЕД? Четырнадцать, наверное. Может, меньше. Разноцветные огни сливались с запахами тел. Музыка выколачивала мысли. Высвобождала инстинкт. Анна впервые оказалась в таком насыщенном месте. За возможность спасибо Дане, студенту-первокурснику с десятого этажа. Его приличные очки и вечный словарь под мышкой – надежное алиби для побега профессорской дочки во взрослую жизнь. Аннины родители обожали инфантильного и застенчивого соседа-книгочея. Хорошее будущее для их грубоватой дочки-пацанки.

Стараясь не задохнуться, Анна покачивалась в такт толпе. И да, она бесконечно наслаждалась терпким ароматом разгоряченной людской плоти.

Даня протянул кружку пива. Она отхлебнула.

Грубо сколоченная сцена ЗЕД неуклюже возвышалась над танцующими. Шест был заляпан и почему-то испачкан снизу зеленой краской. Высокая женщина в наброшенной на голое тело черной рубашке вдруг прижалась к шесту лобком, змеиным движением изогнулась назад, отбросила влажные волосы. Ненужная рубашка соскользнула на доски.

Стриптизерша подмигнула окостеневшей Анне.

И развела ноги.

Воспитанный Даня нервно хрюкнул, беспомощно обернулся к юной подруге.

– Анют, прости! Тебе, наверное, тут совсем не интересно. Я не знал. Должен был быть концерт…

Анна смотрела на женщину. Та вспотела: бисер влаги собрался в выемке ее шеи.

А между бедер?

Давило солнечное сплетение – Анна не вдыхала слишком долго. Танцовщица медленно провела по соскам кончиком указательного пальца. Тягостная боль прорезала низ Аниного живота. Обосновалась там надолго, по-хозяйски.

Они ушли с дискотеки. До самого дома бедный Даня не услышал ответа ни на один свой сбивчивый вопрос.

От следующего свидания Анна отказалась.

Она взрослела. Играла с парнями в футбол и баскетбол, избегала общества одноклассниц. Ночами касалась живота, вспоминая выемки и тени тела женщины у шеста. Пыталась умиротворить ноющую сладкую боль.

Как-то приловчилась жить, не истязая себя вопросами.

Но и пряталась, конечно. То ли ото всех, то ли – от себя.

А потом, в конце десятого класса, к ним привели новенькую.

Сашеньку Кирову.

Именно Сашеньку – никто и не думал обращаться к девочке без уменьшительно-ласкательного суффикса. Видимо, не только Анне хотелось приласкать белокурого ангела. Сашенька улыбалась доверчиво, неизменно пробуждая доверие в ответ. Нежный румянец часто вспыхивал на щеках Кировой, окрашивал ее лицо в непередаваемо-прекрасный оттенок Анниного счастья.

Новенькой плохо давалась геометрия. Выпускные экзамены приближались, и Анна не смогла удержаться, вызвалась помочь однокласснице. После уроков девушки оставались в классе; зашторивали окна, дисциплинированно пряча от себя теплый апрель; зубрили формулы. В рюкзаке Сашеньки всегда было припасено спелое яблоко. Они съедали его на двоих: по очереди откусывали сладко-кислую мякоть.

Сок блестел на Сашенькиных губах. Она застенчиво смотрела на Анну, готовая в любую секунду улыбнуться подруге.

Господи, на что ты тогда надеялась, тупая идиотка? Скажи, на что?

Когда Анна поцеловала Сашеньку, та откинулась назад с таким омерзением на хорошеньком лице, что…

Неважно.

Анна что-то еще лепетала про любовь, про счастье просто быть рядом, потом извинялась, потом плакала. Просила лишь дружбы.

Потом просила забыть.

На следующее утро Кирова всем в классе рассказала, что Анна лесбиянка. В красках описала, как эта извращенка домогалась ее, как стонала, хрюкала, как хватала ее своими грязными ручищами.

Анну вызвали к директору. В кабинете уже сидели ее оторопевшие родители. Мама комкала салфетку, папа смотрел в пол.

Анну отвели к психологу. С третьего сеанса она сбежала: слишком уж смаковал детали лысый пыхтящий мужик за столом напротив.

На Анну накричали. Дома. Ей показали валерьянку на маминой тумбочке, рассказали о подскочившем давлении отца.

Скажите, что она могла ответить?

Ну а в школе. Там просто был ад. И Сашенька Кирова.

Кстати, школу Анна так и не закончила: не доучилась три недели. Администрация охотно закрыла глаза на такой пустяк – отдали диплом, не скрывая облегчения.

Однажды в июне, прослушав весь вечер молчание родителей, Анна лихорадочно натянула на себя давно заброшенное обтягивающее платье, густо намазала кирпичным губы и – боясь передумать – побежала на десятый этаж. За три года Даня вполне возмужал, но, открыв соседке дверь, привычно смутился, занервничал.

А может быть, слухами зацепило и его.

Анне было все равно.

Она попросила коньяк. Была только водка.

Выпили.

Анна стянула платье через голову и попыталась не чувствовать.

Слава богам, сосед был то ли тороплив, то ли неумел.

Уже через минуту Анна смогла укрыться в туалете, где ее тут же вывернуло: зловонная жидкость забилась в нос, Анна никак не могла ее высморкать. Даня ожидаемо обиделся: тонкие стены санузла обладали прекрасной звукопроницаемостью.

После этого эксперимента Анну рвало еще девять месяцев.

Вот так-то.

Анна съехала от потерявших интерес к дочери родителей. Сняла однушку на другом конце города. Подрабатывала курьером. Курила и пила пиво. С отвращением смотрела на раздувающийся живот.

Уж поверьте, она совершенно не хотела этого ребенка.

Но аборт… Аборт казался молодой и наивной Анне чем-то не совсем честным: разве можно по частям выскрести из себя человека, не узнав даже, чего тот сам хочет?

И Анна просто решила дождаться родов, чтобы побыстрее отдать это существо любому желающему. Или куда-нибудь. Есть же заведения, в конце концов.

Родилась девочка. У нее были прозрачные глаза, длинные льняные ресницы и крошечные ручки.

Малышка настойчиво сжимала ими мамин палец.

А Анне казалось – сердце.

Ни секунды не сомневаясь, Анна попросила у отца денег – мысль об унижении даже не заглянула в ее переполненную счастьем голову. Анне было необходимо окружить свою драгоценность самыми лучшими вещами: как полоумная новобрачная, она с утра до вечера вила гнездо. Но не для молодого супруга.

Для дочери.

Потеряло всякое значение, чьи тела возбуждают Анну, мужчин ли, женщин…

Какой глупостью казались в те дни ее нелепые школьные страдания по Сашеньке Кировой.

Какой прекрасной стала вспоминаться близость с Даней – в те секунды в мире появилась ее малышка.

Настенька…

Восхищенно затаив дыхание, Анна наслаждалась взрослением своей девочки. Со временем у них появились друзья по прогулкам: мамы с колясками; позже – мамы, поддерживающие шатко шагающую важную ребятню. Анна болтала с соседями, перезванивалась с приятельницами, пила вечерами травяной чай.

Чувствовала себя просто человеком. Без уточнений.

А девочка росла хохотушкой. Любая малость могла запустить звонкий механизм ее смеха. Кроха щурила глаза, закидывала голову назад и щедро рассыпала в воздухе колокольчики радости. Прохожие оборачивались с улыбками: счастье, транслируемое с детской интенсивностью, обычно заразно.

Аннина дочка умерла в возрасте четырех лет. Это был банальный стоматит. Воспаление слизистой оболочки рта. Глупая детская болячка, которая редко кого обходит стороной. Пустяк, в общем-то. Только температура девочки скакнула вверх чересчур стремительно, начались судороги. И слегка задержалась машина скорой помощи.

Анна прижимала к груди горячее изгибающееся тело ребенка и молилась, чтобы эта страшная дрожь прекратилась.

Малышка замерла в ее руках.

Хозяйка скандального собачьего приюта, брутальная лесбиянка, циничная анархистка, Анна может выступать экспертом в вопросах хрупкости людей.

После смерти дочери мир, окружающий Анну, куда-то исчез года на полтора-два.

Дымовая завеса, в которой вместо дыма болевой спазм.

Где-то спала, что-то ела.

Часто обнаруживала себя на скамейке детской площадки дальнего спального района. Иногда сознавала, что пугает юных мам своим присутствием: те перешептывались, быстро отводили в сторону взгляды, нарочито часто подзывали к себе ребятню. Впрочем, куда чаще Анна вообще не обращала внимание на взрослых людей. Прилипала глазами к другим, к их маленьким кроссовкам, сползшим носочкам, решалась рассмотреть разлохмаченные кудри.

С каждым разом малыши, резвящиеся вокруг, пугали Анну все больше. Они слишком громко смеялись, чересчур прямо смотрели, визжали и плакали. Так много их было – чужих детей. Они обступали Анну, вытесняли воздух из атмосферы. Тело Анны бил озноб, к горлу подкатывала жаркая волна тошноты, вдоль ушей струилась липкая влага. Но страх был схож с гипнозом: Анна не могла отвернуться.

С благодарностью проваливалась в избавительный мрак.

Затем настал день, когда Анна возненавидела детей. Жгучее и яркое чувство принесло, наконец, облегчение. Забытье перестало быть необходимостью: Анна научилась оставаться в сознании неделями – оказалось, достаточно убрать маленьких монстров из периметров своей жизни.

Реальность сверкнула своей обновленной палитрой.

Анна начала веселиться. Бесконечной чередой сменяли друг друга любовницы; подоспели легкие наркотики, по мере знакомства они набирали вес; куда-то пропали почти все личные вещи; навсегда потерялся ключ от съемной квартиры.

Чудо, пожалуй, что после того года Аннина кровь осталась чистой. Она ничем не заболела.

Зачем, кстати, Ты тогда так настойчиво оберегал меня? Для собак? Ради Наташки? Каким был Твой план? Я до сих пор не докумекаю до ответа.

Один раз Анна была в микрограмме от передоза.

Пронесло. Смогла протолкнуть застрявший в горле воздух вниз, в легкие. Постепенно фокусируя зрение, ватно наблюдала, как ее менее (или более?) везучая знакомая сокрушительно бледнеет, заваливается вбок, навсегда перестает дышать.

Веселье оборвалось внезапно.

Десять лет назад в конце зимы Анна отключилась в грязном тупике чужого города. Как ее туда занесло, так никогда и не смогла вспомнить. Блаженно засыпая, Анна подумала: как забавно лопаются ледяные пузырьки снега под лопатками, наверное, мы с ними превратимся в серую лужу к утру, так и закончится это все.

Сладко.

Наконец.

Но Анна проснулась, хоть и не должна была. Спину жгло холодом, лицо обдавало горячим паром. Было трудно дышать – грудную клетку расплющила жаркая тяжесть. Анна открыла глаза. В десяти сантиметрах блестели ореховые глаза собаки. Потом уже, по боли в теле, Анна предположила, что молодая сука-питбуль лежала на ней не один час. По ведомым только ей причинам Джерси в ту ночь не согласилась со смертью обдолбанной наркотой лесбиянки. Отогрела…

Ну как отогрела. Обеспечила дозой тепла, необходимой для жизнедеятельности органов. По-настоящему Джерси отогрела Анну гораздо позже, месяцев через десять-двенадцать.

Джерси всегда поступает так, как ей хочется. Идеально выдрессировав десятки кобелей и сук, Анна так и не смогла заставить свою собственную собаку следовать хозяйской указке. Бесстрастно щурясь на назойливых людей, псина сама решала, когда и куда ей уходить; когда оставаться.

Тогда, стряхнув двадцатикилограммовую тушу с себя в мокрый снег, мучимая отходняком Анна не сумела ее прогнать. Уворачиваясь от пинков, собака не обращала внимания на яростный мат выжившей. Не спеша трусила рядом, опустив голову.

В общем, Джерси последовала за Анной.

Загадочным образом упрямство пятнистой суки запустило Аннину жизнь на новый виток.

Прошли годы, и появились другие собаки.

Исчезли наркотики, не сразу, но все же – да. Исчезли. Животные не выносят пьяных.

Прибилась принцесса Наташа.

Лисичкино.

Приют…

Анна бесконечно дорожит устоявшимся постоянством их сегодняшнего бытия.

Так зачем сюда приехал ребенок?