Там точно есть любовь

Глава 40. …Женькой

Женька прижимает лоб к косяку двери, в очередной раз задерживает дыхание, разглядывает оставленные термитами желобки в старой древесине.

Она подслушивает разговор Олега и Наташи.

Да-да, Женька знает: это подло. Мама постоянно подсовывает ей книги, в которых пафосно объясняется, что хорошо, что плохо. Женька никогда не станет читать чужих писем, не совершит предательства, исподтишка подглядывать за людьми… не будет. Да и подслушивает – честно-честно! – последний раз в жизни.

Только сегодня.

Только чтобы отвлечься…

Женька очень хочет стать «хорошим человеком» – мама произносит это словосочетание с трепетом в голосе; даже глаза мамины растроганно блестят, когда речь заходит о высоких моральных принципах ее любимых литературных героев.

Хотела бы Женька достичь этих книжных высот, заслужить мамину восторженную гордость…

Но пока она подслушивает. Старательно оправдывает себя тем, что ничего секретного в соседней комнате не обсуждается, просто болтовня влюбленных, нечего стыдиться.

Всего лишь развлечение.

Чтобы не думать о том, что бабушка умерла.

Женька не то чтобы скучает – непонимание изматывает ее мозг. Как это бабушки больше нет? Константа Женькиной жизни, бессменный компонент… Вот уж за кого Женька вообще никогда не волновалась. Как может не быть того, кто был всегда?

И даже не это главное.

Важный вопрос парализует Женькины мысли: если нет бабушки (все равно непонятно: как это – бабушки нет?), так вот, если нет бабушки, то…

Кому тогда интересна Женька?

Мама очень ее любит, в этом у Женьки нет никаких сомнений. Мама трясется над здоровьем дочки, переживает за ее образование, порой подолгу болтает с Женькой перед сном. К маме спешит Женька и с царапиной на колене, и с застрявшим в горле ночным кошмаром. Вот только разговаривает мама словно по внутреннему принуждению: тщательно подбирает слова, улыбается старательно, не всегда слышит вопрос и виновато вздрагивает от обиженных Женькиных окликов.

Какое прилагательное было в последнем диктанте Арсения Викторовича?

Обремененный.

Ты его правильно написала, с двумя «эн» в суффиксе.

Обремененный. Обремененная. Обременена.

Женькина мама обременена воспитанием дочки. Женька выросла, она понимает, что это вовсе не исключает любви.

Тетя Вика обожает повторять, что в готовке главное: избежать дисбаланса специй.

В случае с мамой и Женькой в блюдо явно пересыпали обязательств. Вкус отбился.

Впрочем, после Женькиной болезни что-то важное плавится между ней и мамой. Настоящими стали разговоры… Пару раз мама даже искренне хохотала над Женькиными шутками. Не притворялась.

Может ли быть такое: Лисичкино (а не конфеты) делает Женьку более зримой для мамы?

Долго ли это продлится?

С бабушкой таких вопросов не возникало никогда. Ей всегда была безусловно интересна Женькина жизнь: мысли, страхи, идеи. Раньше Женька думала, что бабушка так любопытствует в попытке разобраться, какой все же гомеопатией лечить внучку во время простуд, но этот год показал: бабушке важна она сама, девочка Женька.

И Виктор Николаевич, кстати, охотно болтает с Женькой, хотя часто и не помнит ее имени.

Может быть, неподдельный интерес к скучным проблемам детей – это тайная сила стариков, их «скилл», как говорят геймеры?

Вот только рядом с Женькой нет больше ее стариков.

Об этом и старается она не думать.

Олег с Наташей уже не перешучиваются: разговаривают об Анне. Наташа рассказывает, как опустела без своей собаки ее подруга, оболочка, не человек. Она замерзла изнутри, Олеж, я не знаю, как помочь, да и не хочет она от меня помощи, мне страшно с ней рядом теперь, Олеж.

Олеж, Олеж, Олеж… Женьку злит то, как ластится к йогу Наташа. В соседнем доме страдает брошенная всеми Анна, а они даже не пытаются…

Только причитают.

Женька прикусывает губу, трет мочки ушей. Что может вернуть Анну к жизни? Наташа говорит, что дрессура подругу больше не увлекает – она перестала замечать приютских псов. Женьке это понятно: Аннина Джерси была не только собакой, очеловеченная и независимая, она была для хозяйки другом. Ну, думай же, думай! Идея где-то близко, но никак не всплывает. Каким неповоротливым стал после болезни Женькин мозг! Самой ей, похоже, выход не найти. Посоветоваться с кем-нибудь сообразительным? И, желательно, не контуженным влюбленностью…

С Андреем? С Викой? С колдуном?

Да, Женька полюбила ходить к колдуну. Ей нравятся загадочные статуи, бубен, грустные и добрые глаза старика, запах дерева… Порой дом колдуна заполнен паломниками, Женьку завораживает шелест чужих голосов.

Маме она про свои вылазки, конечно, не рассказывает: даже прочный мост, построенный Андреем, не способен уберечь маму от страха. Женька бегает на другой берег тайком, после уроков у Арсения Викторовича. Пегая наконец согласилась отпускать ее без лая: привязанная к опоре моста, овчарка смирно ожидает возвращения маленькой хозяйки, перебирает лапами.

Придя к колдуну в первый раз, Женька говорила лишь об отце, просила волшебной помощи, расплакалась даже. Казалось, старик слушал ее всем сердцем: боль за папу переливалась в выцветшие мудрые глаза; потихоньку Женька перестала всхлипывать, затихла, околдованная надеждой. Но в окутавшем обитель молчании колдун покачал головой: нет для Женькиного папы ни специального ритуала, ни сказочного лекарства. Действенны только время да любовь…

Женька видела, старик не отмахивается от нее, говорит правду.

– Что же мне делать?

– То же, что ты делаешь каждый день. Люби его. И каждый день он будет понемногу выздоравливать. И я помолюсь.

– Мама говорит, папе не становится лучше. Он не ходит. Не говорит. Почти.

– Почти… почти…. Твоя мама очень устала, многого не замечает. А ты сама присмотрись.

Позже, когда Женька уже уходила, колдун добавил: если ты заметишь папино выздоровление, то и папа сможет в него поверить, и мама.

А в день смерти бабушки колдун усадил зареванную Женьку за стол, пододвинул к ней стопку исписанных листов, сказал: «Ты можешь плакать, но так, чтобы не капать на бумагу, надо аккуратно переписать все это в тетрадь, сделай, пожалуйста, это важно». Женька разворачивала смятые листы, с трудом разбирала людские каракули – перед глазами проплывали сотни человеческих просьб, боль паломников сплеталась с ее собственным отчаянием. Болезни любимых, горе детей, уныние покинутых…

– Вы что, можете все это исправить?

– Наверное, нет. Но людям надо верить в возможность. И я молюсь солнцу, деревьям, прошу у них помощи. Иногда что-то случается…

– Правду говорят, что вы – язычник? Колдун, ведьмак. Не верите в Бога.

– Я бы хотел, чтобы ты верила в Него как можно дольше.

– А вы?

– А я просто старик, который порой стучит в бубен. И зачем-то разговаривает с облаками. Во что верю? В переход чуда. Бесполезно просить его для себя, но можно помечтать о других. Иногда чужое чудо способно согреть и тебя…

Нет, пожалуй, к колдуну Женька сегодня не пойдет: боится заплутать в речах старика, упустить решение. Анне сейчас не молитвы отшельника нужны, а реальная помощь друзей.

Женька понимает, что ей надо как можно скорее бежать в конюшню, к Андрею. К тому же они давно не виделись: после похорон Андрей совсем перестал приходить играть в шахматы с папой.

Женька тихонько отступает от двери: хорошо, что ребята не обсуждали никаких жутких секретов, можно даже придумать, что ты и не подслушивала вовсе.

– Олеж! Не могу я больше молчать!

Голос Наташи звенит от волнения, от неожиданности Женька замирает, не успевает уйти.

– Что с тобой, солнышко мое?

– У нас с тобой… родится малыш.

Женька вскидывает ладони к ушам, пытаясь скрыться от чужих новостей, понимает, как много узнала, бессильно роняет руки вниз.

Стыд смешивается с гневом. Женька перестает себя понимать, торопливо убегает в свою комнату, падает на кровать.

И думает, думает, думает.

А что будет с Анной теперь, когда в мире появился «ИХ малыш»?