Там точно есть любовь

Глава 29. …Викой

Вика остервенело оттирает губкой залитый сладким чаем стол. Ну что за свиньи? Неужели так сложно: просто пить жидкость из кружки, не проливая? Просто сыпать соль из солонки, не просыпая? Отчего бы не вытереть жирные пальцы салфетками – вот же они стоят, вот, в стаканчике, веером, все как в лучших домах?! Но не ляпать промасленной пятерней спинки новых стульев. Почему люди приходят в кафе и моментально превращаются в безруких парнокопытных со скрюченными хвостиками? Дома-то у себя, небось, координация сразу выправляется.

Осади, Викусь. Зря ты так. Полно. Неправа. Нельзя всех под одну гребенку – с хрюшками сравнивать.

Только животных напрасно обижать. Чистоплотных, умных…

Вика трет поясницу. С наслаждением выгибает спину, встряхивает бюстом на манер цыганочек озорных. Вздыхает и переходит к следующему столу. Что у нас тут? Лайт-вариант: всего лишь крошки от кекса…

Эх, Катюша, Катерина, втравила ты меня. Подруга, называется. Горбаться теперь на эту… кофейню… чайную… рук не покладая.

А как щебетала-то! Поэмы буквально слагала: необходимая местному обществу отдушина, средоточие социальной жизни, ликвидный бизнес-проект, полное отсутствие конкуренции… Вика даже порадовалась: оживает деваха, вон как глазищи черные блестят. Хоть отвлеклась капелюшку от своего красавчика-инвалида. Да и забытые в прошлой жизни словосочетания приласкали слух. А потом наша Катюша запела о дизайне кафе и ремонте, который наверняка Андреевы рабочие помогут сделать… Ну и раз десять (в трех предложениях) Андрейкино имя-то и повторила. Похоже, подруженька даже чересчур от всего отвлеклась.

Чересчур.

Вика тогда ее конкретно осадила:

– Катьк, ты Андрюху-то сюда не плети. Он тебе кто? Сват? Брат? Ты когда его, буржуя самовлюбленного, ненавидеть-то перестала, славная моя?

– Да нет, Вик! Что ты! Это я к слову. Не хочешь рабочих Андрея, не надо. Но идея-то отличная! Кофейня… Будут у тебя все собираться, чай пить.

– В кофейне.

– В кофейне. О господи, Вика! Да не придирайся ты к словам. Но здесь же в округе ничего и нет такого. Совсем нет.

– Нет, потому что здесь и людей-то нет. Это, Кать, я тебе поясняю на случай, если ты вдруг за полгода не заметила некоторой… э-э-э… безлюдности нашей деревушки.

– Вик, ну как нет? Как – нет?!

– Вот так, Кать. Тут живет-то человек десять от силы. Да колдун за рекой.

– Видишь! Колдун! А к нему паломники ходят. Сама рассказывала! Постоянно. Устают с дороги. И вообще! Ты мне йогов впарила? Один, кстати, удрал сегодня… Впарила! Дай теперь и я тебе бизнес придумаю!

Короче, захотела наша Катюха столичной жизни. Заскучала пташка в деревне. Затосковала… А Вике теперь расхлебывать.

Да по сто раз на дню полы подметать.

Положа руку на сердце, по душе Вике эта затея. Очень даже по душе. Да и кафе вышло славным – всего за пять суток, кстати, точку общепита сладили: Андрюша мебелью помог, дети по стенам забавные граффити намалевали, Катька – не пойми откуда – сухоцветов натаскала, столы букетами облагородила. Открылись.

Не столько уютно, сколько тепло и не напряжно. Ну да. Уютно.

Чай, кофе, пирожки, варенье.

С людьми-то оно точно веселее живется.

А народ в магазине теперь отирается постоянно – в основном, конечно, паломники да Андрюшкины работяги. Но и свои заходят: подолгу чинно гоняют чефир докторша с бывшим учителем (смех – а больше слезы, слезы! – на парочку престарелую смотреть); Наташка-лесбиянка частенько забегает, эту больше Тошкин музыкальный инструмент интересует – не еда; каждый вечер за своей чашкой ромашкового чая приходит Катя, наш грустный идейный вдохновитель. А Андрей (благодетель) еще ни разу не заходил, какие-то дела на него обрушились, крайне срочные. И Анна не приходит.

Со своих Вика деньги брать не хочет, отказывается. Впрочем, все они всегда умудряются тайком подсунуть оплату в кассу, принципиальные ее односельчане.

Словом, сработала Катькина бизнес-идея. Сработала.

Не успевает Вика сполоснуть тряпку после уборки, как в кафе (магазин?) вваливаются сразу трое. Лужа растопленного снега на линолеуме, едкий запах задорно поработавших мужских тел. Веселая тарабарщина нерусских слов. Улыбаются смущенно, нелепо вытирают сапоги: подошвами о пятки.

Ох.

– Вот, пожалуйста, свалились снова на мою голову. Опять перерыв у вас?

– Перерыв, хозяйка. Перерыв. Начальник не разрешает в обед работать. Не меньше часа есть надо, говорит.

– Надоел мне ваш начальник репы пареной хуже! Достал Андрюха этим КЗоТом своим каждодневным!

Посмеиваются робко. С грохотом плюхаются за дальний стол.

– Ну и что вы есть будете? Весь этот час, не меньше?

– Чай, хозяйка, можно? Покрепче?

Вот так вот. Клиентура. Ничего не скажешь. Погалдят минут сорок, оставят за три чашки чая тридцать рублей и уйдут дальше: великий отель возводить, гвозди с шурупами путая. А Вике после них галлоны слякоти утилизировать.

Скорее бы уже всех разогнать да глотнуть Арсеньюшкиной настойки. Вика щурится, предвкушая: обжигающая нёбо горечь, аромат липы, жар в трахеях, отблеск парения в душе. Полчаса благодати, полчаса забвения. Дар божий… Будь благословен, пасечник, да приидет нектар твой… исцеляющий. Да не переведутся пчелы на полях твоих, да не треснет куб перегонной машины твоей неземной… Да не рухнет дружба наша, крепкая, обоюдовыгодная…

Глупость какая – ждать, когда у узбеков закончится перерыв на обед: им Вика вряд ли еще понадобится, ну разве что – по чашкам кипяток повторно разлить. А других посетителей в ближайшие пару часов не предвидится. Вика снимает с подставки раскаленный чайник, относит его рабочим: давайте-ка, парни, сами теперь себя обслуживайте, у нас кипяток анлимитед сегодня. Хеппи-ауэрс, так сказать.

Возвращается за прилавок. Выдвигает ящик.

Выдыхает с облегчением. Да пребудет…

Они были раздражающе прекрасной парой. Бесили окружающих идеальностью отношений, украшали мир сочащейся из пор радостью. «У вас просто круглосуточный оргазм какой-то…» – подкалывали коллеги, сглатывая зависть. Вика с мужем улыбались загадочно, торопились с работы домой. А с рассветом, выталкивая друг друга из душа, дразнясь и хохоча, спешили обратно: на площадку, в гомон драгоценного своего муравейника, к бесконечным лабиринтам кабеля, раскладным стульям, плохому кофе, сендбэгам и команде «Мотор». Наркоманы на утреннем пороге ломки. Треск раций будоражащей дозой регулярно вливался в вены: слава Аполлону – они были востребованы.

Киношники…

Укол стыдного приятного снобизма – каждый раз, когда они небрежно бросали это словечко обывателям, обозначая собственную профессию.

Но ведь – каста.

Олежка и Виктория Критовы – талантливый сладкий комплект. Легенда столичной кинотусовки. Палочки «Твикса», залог успешных съемок. Он был гениальным оператором, она – многообещающим режиссером. Влюбились еще во ВГИКе, там даже сомнений не было никаких: перекрест взглядов, беспричинный смех, совместная короткометражка в качестве курсовой.

Торопливое бракосочетание в разгар экспедиции: майки, шорты, художники состряпали фату из хромакея… А что? Ярко, броско и можно чем угодно заменить во время обработки фотографий.

Ну и красавцы, конечно. Разнополые близнецы высшей расы, худые, высокие, с длинными пальцами и большими глазами. Разбираясь в стиле, молодожены ухитрялись собой украшать дизайнерские шмотки. Их гибкие тела и остроумные души другие всегда хотели заполучить по отдельности.

Других они перестали замечать с самого начала.

У Критовых была любовь. А еще – съемки и мечты. Грезя, как великие киноленты оживят уникальные Викины сценарии, Олежка с женой заодно обсуждали будущую повседневность: дачу, ретривера, сына… Юная Вика совершенно не умела сомневаться в успехе, а Олег вечерами подбирал в интернете дом на склонах тех самых знаменитых Холмов, учил английский язык.

Восхищаясь эстетикой рубинового мерцания за бликами тонкого стекла, свободными вечерами Критовы лакомились сухим вином. Талантливый оператор развлекался, снимая сквозь призму бокала сверкающие глаза жены. Таяла раз за разом Вика: то ли от жара смягчающей горло терпкости, то ли от влюбленного взгляда направленного на нее сто тридцать пятого объектива.

Сын у них не родился. Где-то лет через пять после свадьбы Вика все же наведалась в женскую консультацию, узнала, что бесплодна. Ритм счастья от этого известия почти не сбился, так, смазалась на мгновение мелодика аляповатым диссонансом, и вот уже вновь зазвучала их с Олежкой сонатина, прежняя почти. Они уехали путешествовать. Экзотические цветы, храмы, полные обезьян… Олег был нежен, много шутил. Солнце распаривало кости, вытапливало сожаление. В конце концов, ребенка можно и усыновить. На том и порешили.

Пару раз Вику мучили кошмары. Серое болото неумолимо втягивало ее ноги: по щиколотки, по колени, ползло вверх по бедрам, сжимало ребра, не давая вздохнуть, медленно вливалось в разломанную беззвучным криком глотку. А еще один раз Вике приснилась дремлющая на ее локте малышка: рыжие пряди сбились на влажном лобике; довольное посапывание сытого младенца. Вспомнив на следующий день невесомую тяжесть ребенка, Вика расплакалась. И вскоре написала самый сильный свой сценарий – в нем была та малышка.

И все. Закрылся гештальт.

Пролетели еще четыре безоблачных года. В Голливуд Вика с Олегом не переехали, но симпатию отечественной киноиндустрии вкусили по полной: премьеры, награды, съемки. Фильм про рыжеволосую крошку подарил им кругосветку фестивалей.

У Критовых водились деньги. Тандем оператор – режиссер неплохо сказался на благосостоянии семьи. Вика редко отказывала себе в чем-либо. Лаконичные наряды, качели в ухоженном саду, изысканные капли еды в дорогих столичных… Не пренебрегал радостями жизни Олег.

Они продолжали праздновать жизнь.

И по-прежнему игнорировали других, договаривая фразы друг за другом.

Обласканы Богом.

А потом Олег ушел.

К одной из других.

Рассказал жене про невозможность обмана, немыслимость притворства и ускользнувшую любовь. Что-то там было еще про хвост, который нельзя по частям… Чужие слова, незнакомые модуляции… Вика старалась держать себя в руках, кивала согласно. Рыдала протестующе. Она чередовала. Но Олег все равно ушел.

Обрушилась темнота.

Вика выжила. Год коньяка (строго после двадцати двух ноль-ноль); череда ненужных встреч с каждым, кто звал; неожиданные сайты; пустой секс; рвота, когда позволяешь представить, что он там сейчас делает с не… Безумные хобби; отупляющий спорт по утрам – сквозь боль похмелья; церковь; колдуны; тупость психологов. И ни-ка-ко-го кино. Ночной морок, регулярный, как молитва: Вика подносит ко рту рацию, мурлычет заветное «начали», а сверху на нее в ту же секунду обрушивается гигантский булыжник – сминает жизнь.

Ту, другую, Олег повстречал на съемках.

Вика выжила.

Ушла из профессии.

Устроилась кассиром в гипермаркете. Назло.

Перекрасила волосы. Подкопила килограммы.

Пятнадцать раз ответила отказом на предложенные (совсем не плохие) проекты. Шестнадцатого приглашения не было – незаменимых нет.

Научилась виртуозно опережать сочувствие балаганными шуточками. Снизила планку, чтобы скрыться за маскировочными кустами, бой-баба, пошлая да ушлая. Все ей нипочем.

Чтобы выработать устойчивую привычку к чему-либо, человеку требуется двадцать один день неизменной практики. За двадцать один месяц Вика освоила-таки цинизм. Включала его по сигналу будильника, каждое утро, в семь часов. Режим – крайне важен для иммунитета.

Спаслась.

И однажды получила от Олега длиннющее письмо о коротком: хочу вернуться… да?

Мазнула пальцем по экрану телефона: ответить.

Нет.

Продолжила…

…Через месяц Вика очнулась – как от оплеухи. Руки замерли над кассовым аппаратом – заворчали, сетуя на задержку, покупатели. Как – нет? Разве она готова продолжать жить без Олега – всегда? Не в шутку, не доказать, не эксперимент, а по правде, до самой смерти жить без родного оператора? Бывает, людям везет несказанно: они встречают своих – редкая удача, если учесть размер и многоязычие нашего шарика. Вика – встретила. Так чего же она пыталась исполнить тем электронным отказом? Спасаться в одиночку можно, конечно, можно! – если ты никогда не был вдвоем.

Вика выбила чек, извинилась перед очередью, выставила табличку о перерыве, добежала до комнаты персонала. Написала Олегу.

Он не ответил.

Смиренно вернулась за кассу.

А вечером того же дня Вике позвонили из полиции: Олег разбился на машине, ехал со смены, скользкая дорога, пьяный водитель вылетел со встречки, она – законная жена (все так же), обязаны сообщить.

Вика разглядывала экран телефона: «нет» – ответом на просьбу мужа. НЕТ увеличивалось в размере, пробивало защитный экран айфона, заполняло спальню. Нет будущего, нет ретривера, нет кино, нет сына, нет рыжей малышки. Нет Олега.

Действительно нет – навсегда.

Вика очнулась в психоневрологической клинике, одурманенная лекарствами, тихая. Почти успокоенная.

Вот только под толщей препаратов неспешным сталагмитом (до)формировывалось решение: пожалуй, достаточно, хватит, она больше не хочет черно-белой этой смены дней, надо только слегка схитрить, добиться выписки, чтобы никто в этот раз не помешал.

Но побега не вышло. Во время одной из прогулок (смирный, послушный пациент, наша Критова, скоро можно отпускать, она справилась, ведь так, коллеги?) Вика забрела во двор педиатрического корпуса, где встретила Антона: уродливого десятилетнего паренька, пускающего слюни и с трудом умеющего ходить. По ведомой лишь ему причине Антон, не раздумывая, обнял Вику, уткнулся в ее рыхлый живот сопливым лицом. Загукал что-то вроде… «мама»? Мальчик наотрез отказался размыкать руки, а сопровождавшая его нянечка торопливым речитативом поведала Вике о всех «НЕТ» в жизни заморыша. Антоновых «нет» оказалось побольше, чем накопилось у Вики, и она вдруг решила – какого черта?

Пусть пацан будет улыбаться.

Возможно, ей просто нужна была причина остаться жи… тут?

Усыновить мальчика позволили только через три года: справки, осмотры, терапия… Вика натренировалась приходить трезвой на все судебные слушания. Продала камеры Олега – дорогущий реабилитационный курс сотворил чудо: Антон заговорил, стал расти не по дням, а по часам. Остался навсегда ребенком.

Годы шли, и Вика постепенно перестала удерживаться в хронологии «только после двадцати двух ноль-ноль». НЕТ Олега или сын-ДАУН? Какое из этих слов тянуло ко дну? Какое-то тянуло. Но Антон улыбался и крепко прижимался лбом к ее животу.

Вика продолжала жить.

Продала квартиру, переехала в Лисичкино (однажды они с мужем сняли упоительную сцену в этих местах, а вечером после съемок, у подножия холма, пили вино, не особо интересуясь его вкусом… разнотравье поляны запечатлелось в душе). Открыла магазин.

Живет здесь уже девять лет. Не смотрит кино, не любит брать в руки телефон.

И пьет, да.

Ну и что?

Сенина настойка работает безотказно – Вика чувствует, что вот-вот соскользнет в сон и марево будет прекрасным, без воспоминаний, без сожалений. Она же справилась, в итоге-то… А? Отстроила нормальное бабье существование: работа, сынишка… бизнес вон… даже подруга нарисовалась внезапно.

Хорошая она, Катька… Из какой-то той, стершейся киношной жизни, где умели мечтать. Хорошая… Но в зачет Катька не идет, конечно. Уедет она отсюда. Как раз потому, что еще мечтает… Не факт, что с Костей, но уедет. И останется Вика с милыми своими лесбиянками.

Но и с Арсением же.

Вика опускает голову на прилавок – чуток вздремнуть, пока тишина в кафе. Отключаясь, успевает вспомнить: так и не рассказала Катюхе, отчего замолчала ее кареглазая дочка.

Нельзя забыть.

Но – завтра.