Там точно есть любовь

Глава 21. …Натальей Михайловной

Как же, оказывается, ей не хватало этого…

Напряженное ожидание.

Облегчение.

Острое ликование.

Смиренное изумление чуду.

Наталья Михайловна уже начала забывать, какое счастье – видеть, как препарат попадает точно в цель.

Волшебство.

За полвека изучения гомеопатии она проштудировала сотни книг и статей, досконально разобралась в основополагающих принципах науки, сама воспитала десятки учеников, но так и не смогла избавиться от веры в магию подобных излечений. В прежние годы коллеги добродушно высмеивали мистицизм Натальи Михайловны: чудеса для колдунов, мы же имеем дело с классической медициной. Да, конечно.

Similia similibus curantur[1].

И все же.

Наталья Михайловна высыпает в полуоткрытый рот мужчины еще одну порцию препарата. Белые шарики падают на обветренный язык. Арсений смыкает губы. Неуверенно улыбается.

После приема первой дозы сульфура прошло всего пятнадцать минут, а отек шеи уменьшился почти в два раза, пациент перестал хрипеть, дыхание практически нормализовалось. Наталья Михайловна с удовлетворением отмечает, как теплеют пальцы рук бедолаги, телесные покровы восстанавливают свой естественный цвет.

Приступ купирован.

Не в силах сдержаться, она украдкой бросает взгляд на невестку. Катя выглядит растерянной и – да-да, Наталья Михайловна абсолютно в этом уверена! – восхищенной. Поймав на себе взгляд свекрови, Катя смущается, рассерженно встряхивает головой, стирает с лица невольный восторг, отходит к окну.

Забавно, как же сильно, оказывается, тебе хотелось произвести впечатление на жену сына! Удивить именно своим талантом врача. Доказать…

Какое ребячество, не правда ли? Право, смешно. Да и случай-то, признайся, хрестоматийный: аллергия, Квинке, сульфур. Выигрышный случай попался, прямо скажем.

Но ведь в результате получилось главное – ты смогла ее удивить, да?

Успела-таки. Во всех смыслах.

Что же касается Вики и увязавшейся за ними Женьки, то эти присяжные заседатели не скрывают ликования. Внучка улыбается от уха до уха, а Виктория…

– Натальюшка вы моя Михайловна! Гениальная вы наша! Это как же вы так? Вы же врач великий! Вы знаете? Он же умирал тут час назад! Я теперь всем расскажу! Это же надо в газетах такое писать!

Не переставая возбужденно голосить, Виктория сгребает Наталью Михайловну в объятия. Будто пушинку. Страстно прижимает к своему роскошному бюсту.

– Вика, Вика! Вы меня задушите. А мне вашему пасечнику еще третью дозу давать.

– Все-все! Отпустила. Я с вас теперь пушинки буду сдувать! Клянусь! Катька, иди сюда. Хватит в окно таращиться. Панихиду наш доктор отменил! Все живы! Да, Сенюшка?

Наталья Михайловна смеется.

Греется счастьем момента.

Каждое новое выздоровление – часть искупления.

Так?

Гомеопатия далеко не сразу стала частью ее профессиональной жизни. Больше десяти лет Наталья Михайловна училась на традиционного врача – аллопата, как принято теперь говорить в ее среде. Закончив факультет лечебного дела, два года «трубила» ординатуру по хирургии. Затем муж посоветовал специализироваться на нефрологии. Она не спорила – в те годы тщеславие значительно перекрывало умение прислушиваться к себе. А впрочем, ей вполне нравилось: редкая специализация, интересные случаи, блестящая карьера впереди. Муж – главврач. Опять-таки.

Ксюша была одной из ее первых пациенток. Пастозные отеки не до конца скрывали нежную хрупкость девушки. Она была именно Ксюшей, Ксюшенькой, милой, доверчивой, юной, никак не Ксенией. Потерянная и напуганная, на врача Ксюша смотрела с надеждой: готовая выполнить любые назначения, услышать любой диагноз. Эта покорная вера дублировалась и в глазах Ксюшиной мамы, тихой уставшей женщины, истощенной страхом за дочь. Казалось, ни Ксюшу, ни ее родных, регулярно навещавших в больнице свою любимицу, не смущало отсутствие особой разницы в возрасте между больной и ее лечащим врачом. Вежливые, интеллигентные люди. Молодой ординатор была крайне признательна им за корректность.

В конце одного из приемов Ксюша стыдливо съежилась под огромным толстым свитером, невольно выдав свой стыд: толстое тело, незнакомая белесая кожа, чужеродная неловкость. Тяжелая пряжа была призвана скрыть уродство болезни. Камуфляж не сработал. Наталья рванулась к девушке всем сердцем, в ту секунду узнав в ней будущую подругу.

Диагноз установили быстро: гломерулонефрит, весьма неприятное аутоиммунное заболевание почек, бессмысленная борьба организма с самим собой. Протокол предполагал единственно возможный вариант лечения. Гормональная терапия: ударные дозы в первый месяц, постепенное снижение в последующие. Ксюша застряла в больнице. Ее старший брат сумел оплатить одноместную палату, мама принесла из дома электрический чайник, торшер и желтый плед. У Натальи Михайловны выработалась привычка откладывать обход Ксюшиной палаты напоследок.

Часто долгие беседы девушек вовсе не касались медицины.

Побочные эффекты лекарства были известны Наталье Михайловны по учебникам: синдром Кушинга, снижение толерантности к углеводам, ЭКГ-изменения, делирий. Термины, термины, термины.

Ксюша проживала их в реальности: ключицы и подбородок заплывали бесформенным жиром, на лбу и щеках разбивали гнезда уродливые прыщи, по утрам как ненормальное колотилось сердце.

Что касается делирия… Ежедневно в шесть утра Ксюша проглатывала двенадцать маленьких белых таблеток, обреченно забиралась с ногами на кровать, приваливалась спиной к холодной стене, замирала в ожидании. Проходило ровно двадцать минут – и потолок неумолимо опускался на девушку, спрессовывал пространство, выжимал воздух из ее испуганных легких. Ксюша лениво и привычно включала мысли о доступном всем живым избавлении. Ничего серьезного, лишь игра в допущения.

Выходных не подразумевалось.

Уснуть было невозможно.

Но часа через три все проходило, реальность принимала знакомые очертания. К вечернему обходу Ксюша была в норме: улыбчивая, кроткая, дружелюбная. Любимая Натальина пациентка. Подруга.

Девушки заваривали чай, хихикали невпопад, иногда Наталья Михайловна, посмеиваясь, рассказывала о своем детстве и наивном деревенском ухажере. Ксюша ее иронии не верила. Наталья была ей за это благодарна.

Лекарство подействовало, почки перестали убивать свою хозяйку, дозу препарата начали снижать. Наталья расписала график выхода из терапии. Через тринадцать месяцев предполагалась «сползти» до одной таблетки в день. Затем – отменить полностью. Ксюшу выписали домой, обязав еженедельно показываться лечащему врачу.

Жизнь потекла своим чередом.

Ксюша была счастлива.

Через десять месяцев, когда доза препарата снизилась до трех таблеток в день, анализы Ксюши вновь испортились. Отводя глаза, Наталья Михайловна объясняла своей подруге, что, видимо, это было не излечение, а лишь ремиссия. Курс «гормонов» надо начинать сначала. Их общая задача – растянуть время ремиссии.

Ксюша попыталась улыбнуться.

Наигранно бодрясь, они запустили новый виток.

За пять лет Наталья Михайловна провела своей подруге четыре полных курса терапии. Схема неизменно повторялась: несколько месяцев больницы – выписка – снижение дозы до двух-трех таблеток – возврат болезни.

К концу пятого года лечения Ксюша влюбилась. Ворвавшись в кабинет наперсницы-врача, она взволнованно тараторила о предложении выйти замуж, своем согласии, мечте о детях и белой собаке. В руках Наталья Михайловны дрожал лист с последними анализами девушки.

Ксюшина врач давно перестала быть наивным оптимистичным ординатором. Теперь она числилась заведующей отделением нефрологии. Гломерулонефрит оказался частым гостем в их палатах. Так что Наталья Михайловна смирилась со статистикой: поддерживающая терапия – вот о чем в девяноста девяти случаях у нас идет речь.

Не выздоровление. Нет.

В тот день она сказала Ксюше о необходимости начать новый курс; о строжайшем запрете на вынашивание ребенка; о перспективе пожизненного лечения.

Через пару минут Ксюша послушно кивнула головой.

Через три дня безропотно легла в больницу, начала принимать лекарство согласно знакомому графику.

Через неделю – покончила с собой. Утром.

Де-ли-рий.

А через полгода в кабинет Натальи Михайловны зашел мужчина, жаждущий рассказать, как он вылечился от хронического гломерулонефрита с помощью гомеопатии.

Лженаука, да. Полный бред, безусловно. Опасное плацебо…

Но – в память о своей улыбчивой подруге – Наталья Михайловна должна была хотя бы попытаться разобраться в том, что он говорил…

– Вот спасибо! Кажись, полегчало. Что это за чудо-антибиотики вы в меня всыпали?

Придерживаясь за стенку, пасечник встает; доходит до ближайшего стула, с удовлетворенным выдохом садится, приваливается к вогнутой спинке. Вокруг него тут же начинает суетливо порхать Виктория. Наталья Михайловна с недоумением наблюдает за изломанной траекторией беспорядочных метаний продавщицы. Вика безусловно пьяна. Совершенно непонятно, как ей удалось прийти в такое состояние: женщина постоянно была рядом с ними, волновалась за своего Арсения, но теперь еле держится на ногах.

А, вот уже и не держится. Вика неловко плюхается на промятый диван, опускает голову на грудь и внезапно для всех всхрапывает.

Впрочем, все это не касается Натальи Михайловны. Пациент сейчас – пасечник, и ему снова надо давать препарат.

– Возьмите еще, пожалуйста. Да, под язык. Только не жуйте. Кстати, это вовсе не антибиотик, как вы сказали. Меня зовут Наталья Михайловна, я врач.

– Я Арсений. Викторович. Пчел развожу… Ну и так, по мелочи.

– Да, вы же – пасечник… Пчелы?

– Ну да, пчелы.

– Послушайте, а приступ у вас не после укуса произо…

– Конечно! У меня так всегда! Правда, сегодня как-то похуже все было. Обычно я не падаю. А сегодня даже дышать не мог.

Ну все! Наталья Михайловна теряет способность адекватно поддерживать этот диалог. Ей никогда не понять людей, подобных Арсению. У бедняги анафилаксия на укусы пчел, про которую, причем, он знает… И пасека во дворе дома! Это как?!

Наталья Михайловна ловит взгляд Кати. Невестка растерянно качает головой и, кажется, улыбается краешком губ, вернее, безуспешно пытается сдержать смех. Наталья Михайловна тут же чувствует, как ее саму начинает разбирать неуместный сейчас хохот. Арсений столь простодушен, столь горд своей профессией. Это все «что-то с чем-то», как раньше говорил Виктор Николаевич.

– Арсений, знаете что… От пчел, я так понимаю, вы отказываться не собираетесь?

– Как это?

– Ну вот и я об этом. В общем, я вам оставлю эту баночку. В ней сульфур. Если, не дай бог, вас еще кто-нибудь укусит, сразу три крупинки под язык. И так три раза. Через пятнадцать минут примерно.

– Спасибо! Удружили! Как мне вас отблагодарить-то? А, знаю!

– Не надо нам ничего. Слышите, Арсений?

Но пасечник даже не дослушивает ее возражения, решительно встает (Наталья Михайловна полна гордости за сульфур), бодрым шагом идет в прихожую. Катя заинтересованно идет за ним. Приходится последовать их примеру.

Во дворе они в первую очередь наталкиваются на Женьку. Когда стало понятно, что с Арсением все будет в порядке, девочка ушла на улицу, якобы подышать. Вот теперь ясно, чем ребенок дышит! Внучка почти с головой залезла в большую коробку, стоящую у порога. Из коробки пронзительно звенит писклявое кошачье мяуканье.

– Дочь, что там ты нашла?

Женька поднимает на Катю счастливые глаза, вытаскивает из картонных недр крошечного желтого котенка.

– Ой, Жень, положи! Он же весь блохастый, наверное! Ну, то есть… Я хотела сказать…

Невестка силится затолкнуть обратно брезгливость. Наталье Михайловне очевидно, каким усилием Кате удается замолчать сейчас, не нападать на девочку. После вчерашнего дня Женя вновь перестала разговаривать с мамой, появление Пегой подарило лишь временное забвение необъяснимого детского обета.

Катя страдает.

И очень старается вновь нащупать дорожку к своей Женьке.

– Я хотела сказать, ты же помоешь потом руки? А там что? Еще есть? Ой! Сколько же их тут! Это что, от одной кошки? Наталья Михайловна, смотрите!

Катя осторожно присаживается на корточки возле коробки. Женя улыбается маме, протягивает ей котенка. Катя… Катя не переваривает кошек. Наталье Михайловне про это однажды рассказал Костик: мол, жена считает кошачьих основными переносчиками лишая.

Катя берет котенка.

Из-за дома возвращается Арсений. В руках пасечник несет огромную корзину, доверху наполненную куриными яйцами.

– Вот, девочки! Держите! Свеженькие. Сегодняшние. Святая наша Рыжая даже не тронула. Знала, видать, что мне хороших людей отблагодарить надо будет. Она всегда все знает.

– Святая Рыжая?

Катя растерянно смотрит на Арсения.

– Ну да. Лисица наша. С Лисьего холма.