Тебе показалось. Как противостоять газлайтерам и тем, кто отравляет нашу жизнь

Родитель или опекун

Большинство моих знакомых выросли с родителями, которые были готовы к тому, что когда-нибудь их дети покинут отчий дом. В итоге дети выросли, продолжили учиться, открыли свой бизнес, встретили вторую половинку и построили собственную жизнь.

Мы по умолчанию считаем, что большинство родителей хотят, чтобы их дети стали нормальными, здоровыми взрослыми. Мы желаем того же тем, кто вырос в детском доме или с опекунами, которые приняли на себя роль родителей. Воспитание ребенка – непростая задача. Мы знаем, что в семье дети могут подвергаться опасности или насилию, однако газлайтинг со стороны родителя заметить намного сложнее.

Когда к этой тактике прибегают мать, отец или опекун, они стремятся убедить ребенка в том, что с ним что-то не в порядке, но действуют они куда проще, чем нарциссы-газлайтеры в отношении своих романтических партнеров. В жизни детей намного меньше нюансов, и потому они гораздо легче поддаются внушению со стороны взрослых.

Моя мама постоянно отчитывала меня за то, что я вечно развожу в доме грязь и беспорядок.

– Это, по-твоему, чисто?! – восклицала она.

Сколько бы часов я ни потратил на то, чтобы красиво расставить вещи, отмыть и почистить поверхности мебели или заправить постель, мои усилия никогда не дотягивали до ее стандартов. Мои отличные отметки ее тоже не впечатляли, потому что, по ее словам, «в школе нарочно занижали планку, чтобы даже идиоты чувствовали себя гениями».

Невыполнимые обязанности по дому и завышенные ожидания в отношении успехов в учебе – самые простые способы подорвать уверенность ребенка. В детстве я был совершенно не в состоянии себя защитить. Конечно, мама прекрасно знала, о чем говорит, она же уже закончила университет. Ее комната всегда сияла чистотой. Кто я вообще такой, чтобы подвергать сомнению ее слова?

К такому активному газлайтингу родители-нарциссы прибегают для того, чтобы всегда иметь возможность совершать психологическое давление на ребенка. Эти взрослые выставляют себя знатоками жизни и непререкаемыми авторитетами и на каждом шагу повторяют:

– Я лучше знаю, и никто, кроме меня, не скажет тебе правды.

Дети не сомневаются в словах и действиях родителей. Мама с папой определенно умнее – ведь они взрослые.

Когда на теле ребенка отсутствуют синяки или другие следы насилия, окружающим намного сложнее заметить, что что-то не так, а ребенок вряд ли кому-то расскажет о том, что его родители обращаются с ним жестоко. Скорее всего, ребенок даже не догадывается, что это жестокость – он считает, что это просто один из способов воспитания, и уверен, что и других детей также воспитывают.

Ребенок незаметно привыкает к такому обращению и начинает считать психическое давление нормой.

Родитель-нарцисс делает так, чтобы ребенку негде было укрыться, и постоянно нарушает его границы, контролируя каждый шаг и проверяя личные вещи и сообщения. Моя мама частенько зачитывала вслух мою переписку с друзьями, когда я общался с ними в чатах. Причем, читая, она нарочно кривлялась так, чтобы слова звучали по-идиотски. И, к сожалению, это сработало – в конце концов я перестал преписываться с друзьями и замкнулся в себе. На что мама тут же заявила, что со мной просто никто не хочет дружить.

Как-то раз в третьем классе я совершил ошибку и позвал в гости друга. Я сказал, что это было ошибкой, потому что мама устроила такое шоу, какого мне еще не доводилось видеть. Она принесла нам тарелку с печеньем и, сев играть с нами в компьютерную игру, принялась расспрашивать друга о его маме. Не успел я опомниться, как друг засобирался домой – ему захотелось поскорее сбежать от моей мамы, которая вела себя так, будто он пришел в гости к ней, а не ко мне.

– В следующий раз пойдем к тебе, – пообещал я.

Вот только после этого случая он почти перестал со мной общаться. Разумеется, мама тут же заявила, что я сам виноват, потому что не умею развлекать гостей.

– Учись у меня, – резюмировала она, глядя на меня сверху вниз.

Что я мог на это возразить?

Помню, я по наивности ждал, что она извинится, когда поймет, что мой одноклассник не хочет со мной общаться из-за нее. Но я напрасно надеялся – нарциссы никогда не извиняются, и уж тем более перед детьми. Я полагал, что, может быть, мама искренне выскажет свое сожаление, когда мы останемся наедине, чтобы никто не узнал, какую неловкость она допустила. Но уже тогда я понял, что она ни за что в жизни не признает свою ошибку.

Повзрослев, я узнал, что многие дети росли в подобных условиях. Один или оба родителя разрушали их дружбу с другими детьми, выставляя их перед ними идиотами или грубо вторгаясь в их личное пространство.

Некоторые из историй, которые я расскажу в этой главе, служат прекрасным примером отношений, построенных на газлайтинге. Все имена героев изменены из соображений конфиденциальности.

Роберт (сейчас является владельцем службы по ремонту электромобилей)

Роберт вырос в состоятельной семье в Стоуни-Брук. Он вспоминал, что, когда они бывали в церкви или в магазине, к его родителям частенько подходили люди, чтобы сделать комплимент тому, какие замечательные у них дети.

Они спрашивали, где родители покупают нам одежду, к какому парикмахеру водят, и говорили, что наверняка у нас прекрасная няня – ведь мы так хорошо себя ведем.

Все семьи в Стоуни-Брук старались держать марку респектабельности и из кожи вон лезли, чтобы соответствовать высокому статусу. И, само собой, на детях это давление сильно сказывалось – они должны были быть идеальными во всех отношениях.

– Когда я был ребенком, меня одевали исключительно в брендовую одежду, – признавался Роберт. – Можете себе это представить? Маленький пацан в рубашке-поло от какого-нибудь крутого дизайнера? Ну не сумасшествие ли?! Из-за этих штанов и рубашек с брендовыми ярлычками я не мог, как все мальчишки моего возраста, нормально бегать по улице, я не мог ни испачкаться, ни залезть в лужу, ни свалиться со скейтборда и порвать джинсы на коленках. Я должен был и днем и ночью оставаться чистеньким, свежим, причесанным и отглаженным, как с картинки. Если по несчастью я случайно портил или пачкал какой-нибудь из своих крутых свитеров, дома меня неминуемо ждал скандал. Мама совала мне под нос чеки от моей одежды (она их зачем-то сохраняла) и отчитывала меня за мое наплевательское отношение к дорогим вещам.

– Ты хотя бы имеешь представление, сколько стоит этот свитер?! Вечно вывозишься в грязи! А платить за химчистку тоже ты будешь?! – вопила она.

Оглядываясь назад, я понимаю, что она использовала эту тактику, чтобы я просто сидел с ней дома все выходные. Она, видимо, до смерти боялась, что у меня появятся друзья, и в прямом смысле слова платила за то, чтобы я оставался один.

Но больше всего я ненавидел, когда она начинала сравнивать меня с моим старшим братом Сэмом. Что бы он ни делал – она всегда оценивала его на высший балл. Сэм в обед доедает все овощи! Сэм сам, до прихода домработницы, наводит порядок в своей комнате! Сэм всегда и всем улыбается! Если бы Сэма можно было канонизировать, мама бы постаралась это устроить, настолько он в ее глазах был безупречным, чуть ли не святым.

– Почему ты не можешь вести себя как Сэм? – вздыхала она, глядя на меня с отвращением.

Но внезапно в один прекрасный день ее отношение менялось, и я занимал место ее любимчика, а Сэма скидывали с пьедестала. Что хуже всего, я в это верил. Мама обнимала меня и говорила:

– Ты знаешь, что ты идеальный ребенок?

От этих ее слов я чувствовал себя чуть ли не на седьмом небе!

Несколько дней подряд мы ходили с мамой есть мороженое, и теперь уже Сэма не брали с собой. Мама отказывалась проверять его домашние задания и говорила, что вечно он одет как попало. Хотел бы я сказать, что в конечном итоге очнулся от наваждения, но я был еще слишком мал. Я заглатывал наживку как огромный кусок шоколадного мороженого в вафельном рожке.

Думаю, не удивлю вас, сказав, что счастье длилось недолго. Да оно и не должно было длиться долго. Маме просто нравилось сталкивать нас с братом лбами, чтобы не дать нам сблизиться. Так и вышло: даже сейчас у нас с Сэмом довольно натянутые отношения. В детстве мы постоянно дрались. Мама нас разнимала и тут же принимала либо мою, либо его сторону, а проигравшего оставляла без поддержки.

В результате мамина тактика привела к тому, что к подростковому возрасту я напрочь потерял уверенность в себе и стал бояться пробовать что-то новое. Даже клуб юных астронавтов в школе казался мне чем-то недостижимым. И все же меня привлекали математика и естественные науки, потому что, занимаясь этими предметами, я чувствовал себя как в своей тарелке. Я был уверен, что это мое. И слава богу, мне хватило ума не рассказывать о моих увлечениях маме.

Все детство и юность я был убежден, что ничего собой не представляю. Мама постоянно с кем-то меня сравнивала – и, как правило, не в мою пользу. В восемнадцать лет, когда я собрался съезжать из родительского дома, мама сказала, что больше не будет давать мне деньги. «Да на здоровье, – подумал я. – Можешь хоть все отдать своему любимчику Сэму».

Помню, когда я устроился на работу в свою первую автомастерскую, я думал, что парни с работы начнут надо мной насмехаться, говорить, что я неуч и тупица и они зря меня взяли. Однако этого не произошло. И к моему великому удивлению, вскоре я обнаружил, что ко мне, напротив, все относятся с большим вниманием. А я-то думал, что меня приняли исключительно из жалости – представляете! У меня словно впервые в жизни с глаз спала пелена, и я увидел, что достоин уважения.

Бетти

Мой отец запрещал мне выражать эмоции. Разумеется, он не говорил прямым текстом:

– Никаких эмоций.

Но когда я пыталась сказать, что мне грустно или я в растерянности, отец просто начинал махать руками, как при пожаре, и говорил:

– И даже слышать ничего не хочу!

При этом, если он сам злился, радовался или плакал (да, бывало и такое), он требовал от нас внимания.

Он устраивал целые представления и начинал нас грузить своими витиеватыми речами. А если кто-то из домашних осмеливался зевнуть или посмотреть в окно, он тут же разражался громкой обиженной тирадой.

Этот посыл для меня был абсолютно ясен: испытывать чувства дозволено только ему. Аналогичным образом, если он совершал плохой поступок, то обвинял детей в том, что это они его «заставили». Когда он впервые при мне ударил маму, он заявил, что это наша вина, потому что мы, дети, ведем себя «просто невыносимо».

Я была совершенно сбита с толку. Помню, как зареванная лежала в кровати и пыталась найти логику в его словах. Я была еще маленькой, мне тогда было всего девять, и мне даже в голову не приходило подвергнуть его слова сомнению. Наоборот, я пыталась вспомнить, что же мы с братьями натворили, что он так разозлился на маму.

Конечно, ответа я не нашла.

Отец хотел, чтобы я постоянно пребывала в смятении. Ему ужасно нравилось, когда я не понимала, о чем он говорит, что имеет в виду и что происходит. Он снисходительно смотрел на меня как на дурочку и пускался в объяснения, как будто тупее меня в целом мире не было человека. А если я получала хорошую отметку в школе, он всегда говорил, что я просто списала, хотя это было не так.

– Не забудь сказать спасибо тому, кто дал тебе списать, – бросал он с ухмылкой.

После первых пятнадцати раз я перестала на это реагировать и просто отвечала:

– Так и сделаю, – и спокойно уходила в свою комнату.

Вскоре отец потерял ко мне всякий интерес. Я научилась его игнорировать, а это как раз-таки и выводило его из себя. Он наслаждался, если ему удавалось меня расстроить или привести в отчаяние. Однако отсутствие реакции с моей стороны здорово его злило.

Он использовал любую возможность, чтобы нарушить мое психическое и эмоциональное равновесие. Например, звал моих братьев есть пиццу, а меня якобы «случайно» забывал позвать. Все его надежды были на то, что я разозлюсь или обижусь, когда вернусь домой и узнаю об этом. Однако я использовала эту возможность, чтобы приготовить себе что-нибудь вкусненькое. Он же, приходя домой и видя, что я нисколько не огорчилась, а, напротив, наслаждаюсь изысканным ужином, просто вскипал от гнева.

Отец бил не только маму. Он поколачивал и нас, хотя в основном братьев. Думаю, он рано заметил, что я его не люблю, поэтому поднимать на меня руку считал пустой тратой времени. А вот мои братья души в нем не чаяли. Отец играл на гитаре и гонял на мотоцикле! Он ушел от мамы к женщине помоложе – более покладистой и с выдающимися формами! Они все ему прощали! Достаточно было ему сказать им пару ласковых слов, и они тут же забывали, как он их колотил и осыпал оскорблениями.

Я пыталась обратиться за помощью к школьному психологу, но отец моментально это пресек. Один из братьев сказал ему, что видел, как я захожу в кабинет, и отец тут же отправился к маме, чтобы наказать ее за мою ошибку. Он вломился к нам в дом, влепил маме пощечину и, ткнув в меня пальцем, прорычал:

– Это твоя вина, что матери досталось!

Это был первый и последний раз, когда я пыталась пойти к психологу. Даже сейчас я ужасно боюсь психотерапевтов, как и любых других специалистов в области психологии. Отца уже нет, но меня по-прежнему преследуют ужасные воспоминания.

Уже после того, как он умер, я узнала, что его собственный отец, наш дед, был таким же. Я не встречалась с дедом, но знала, что наш отец его люто ненавидел. И нас учил тому же. Для меня это стало важным открытием. Я тогда подумала: «Что бы ни случилось, я ни за что не стану таким, как он».

Я с бо́льшим вниманием стала относиться к тому, как веду себя в отношениях с парнями, а потом и с мужем, и даже с нашими детьми. Вместо походов по психологам я прочла тонны книг о том, как правильно строить отношения и оставаться открытой и честной с партнером и не отказываться от ответственности. Я делала все, чтобы не совершить отцовские ошибки.

Я по сей день продолжаю работать над собой. Легко ткнуть пальцем в другого и сказать, что это он виноват в твоей боли. Гораздо сложнее взглянуть в зеркало и задать себе вопрос: а что я могу сделать, чтобы стать лучше? Что я могу изменить? И, поверьте, эта постоянная внутренняя работа того стоит.

Дана

Мама обожала правила. Настолько, что постоянно придумывала новые, и в результате выяснялось, что многие из них противоречат старым. Например, она настаивала на том, что я должна просыпаться и собираться заранее – до того, как она встанет. При этом я должна была просто сидеть в гостиной и терпеливо ее ждать. Если же я включала мультики, открывала книжку или выходила из дома, она просто слетала с катушек.

– Ты что творишь? – это был излюбленный вопрос, который она задавала по любому поводу.

Я пожимала плечами и отвечала:

– Ничего.

И хотя это действительно было так, для мамы мой ответ всегда звучал как неверный.

– Вижу я твое ничего! – возражала она и смотрела на меня, как будто в ожидании, что я, будучи еще совсем ребенком, чудесным образом догадаюсь, что именно она хочет сейчас услышать, и скажу именно это.

Но мне никогда не удавалось прочитать ее мысли. Поэтому я просто молчала, дожидаясь, пока она в конце концов не отойдет от меня и не займется своими делами.

Любые мои действия тут же вызывали у нее подозрения. Когда мне исполнилось шестнадцать, в продаже появились телефоны-раскладушки и мне ужасно хотелось такой телефон. Маме же они казались крайне опасными.

– С кем ты собираешься разговаривать? Зачем? Когда? – следовал неиссякаемый поток вопросов.

Что я могла ответить? Что мне нужен телефон, потому что я – девочка-подросток и просто хочу общаться с друзьями? Мою неспособность внятно объяснить свое желание мама использовала как доказательство того, что я пытаюсь от нее что-то скрыть.

Она обвиняла меня в том, что я тайно встречаюсь с каким-то парнем, хочу купить наркотики или пытаюсь вступить в какой-то секретный клуб. Истории раздувались до таких размеров, что мне становилось смешно, когда я представляла себе эту картину: вот я пробираюсь в подпольный бар, чтобы добыть со своим парнем наркотики. Но для нее мой смех служил лишь доказательством того, что ее опасения верны.

Представьте себе мой шок, когда в один прекрасный день она вручила мне телефон. Помню, я просто смотрела на коробку, боясь ее открыть. Я была совершенно уверена, что внутри ядовитая змея или что похуже. У мамы же с лица не сходила улыбка.

– Ну, солнышко, открывай!

Открыв коробку, я смотрела на лежащий внутри телефон и не верила своим глазам: это был не какой-нибудь бэушный мобильник, а абсолютно новенький, довольно дорогой, хорошей фирмы и со всеми наворотами. Причем, как оказалось, у меня у одной из первых в нашей школе появился такой телефон – с хорошими играми и цветным экраном.

Несмотря на все мои подозрения, мне разрешили им пользоваться, и пару дней я была совершенно счастлива. Наконец-то можно было болтать с друзьями без маминого контроля и без вопросов по поводу каждого моего слова. У меня была подруга, которую я записала в телефоне как «Марти» (она была большой фанаткой фильма «Назад в будущее»), мы с ней постоянно переписывались.

Как-то раз мама приперла меня к стенке и с мрачным лицом спросила:

– Кто такой Марти?

– Что? – У меня сердце в груди подпрыгнуло. Я никогда не упоминала при маме прозвища Марти. При взрослых я всегда называла подругу по имени – Шелли. Откуда она узнала?

Было видно, что мама очень зла. Она резко протянула руку:

– Дай сюда телефон.

Я подчинилась, но все еще не могла понять, в чем дело. Она с ухмылкой заглянула в экран, открыла мои контакты, нашла там «Марти» и нажала на кнопку вызова.

– Привет, это Марти? – спросила она, кривляясь в явной попытке изобразить мой голос.

Я слышала, как Шелли что-то ей ответила, потом мама сказала:

– Не ври мне. Кто такой Марти?

У Шелли не было времени на мамины выходки, поэтому она просто нажала «отбой». Я уверена, она вовсе не хотела усугублять ситуацию, но маме в качестве доказательства хватило гудков.

– Еще раз узнаю, что ты переписываешься с парнями, я тебя из дома вышвырну. Мне не надо, чтобы какая-то малолетка принесла в подоле младенца!

И она пулей вылетела из комнаты, а я просто тупо уставилась на телефон. Что это вообще было?

Уже позднее с помощью своих технически подкованных школьных друзей я выяснила, что мама установила на мой телефон шпионскую программу. После этого случая я стала пользоваться им по минимуму и просила друзей использовать в сообщениях особый код, который специально для этого придумала. Но подростки – это подростки. Если у тебя постоянно какие-то проблемы, они просто сливаются.

По сей день мама требует от меня детальный отчет: как я провожу время, что я делаю прямо сейчас и с кем. Мне потребовались годы терапии, чтобы наконец научиться давать ей отпор и защищать свои границы. И все же я по-прежнему иногда даю слабину и делаю то, что она требует. Но это только тогда, когда у меня нет сил воевать с ней.