Тень Великого Древа

Стрела — 1

Июль 1775 г. от Сошествия

Рейс

— Проснись, — просит женщина.

Однако Эрвин не спит. Сквозь рваную, мучительную дремоту он слушает звуки Степи. Кричит ночная птица, что-то ползает в траве, кто-то мелкий роет землю, скребет коготками, пыхтит. Ветер волною проходит по стеблям, издавая тихий протяжный шорох. Кажется, Степь жива. У нее повадки ночного хищника. Она только и ждет, чтобы жертва уснула покрепче.

— Открой глаза. Поговори со мной.

Он поднимает веки. Видит мертвенно-белую, пугающе близкую Звезду. Видит темные фигуры часовых на вахте. Чувствует запах пыльного, грязного тела — своего собственного. Слышит стон. Стоны звучат регулярно, без них не проходит и пяти минут. Герцог ночует в безопасном центре лагеря, тут же и раненые, рукой подать.

— Уйди, — просит Эрвин. — Я попытаюсь уснуть, пока кто-то еще не застонал.

И он, и женщина знают тщетность попытки. Раненые — это иксы, лучшие из кайров. Они стараются терпеть молча. Эрвин слышит их стоны — тихие, сдавленные, процеженные сквозь зубы — и ощущает чужую боль, как свою. Кажется, это его тело покрыто ожогами от Перстов, это его ребра торчат из-под обугленной кожи…

Впрочем, стонами не обходится. Есть порог, за которым страдание пересиливает волю. Достигнув предела, раненый начинает орать и уже не может остановиться. Ордж и снадобья истрачены, да их и было-то — чуть. Нет средства унять боль. Несчастный мечется по земле и кричит, пока не рухнет в забытье. Эрвин умеет отличать крики тех, кто не дотянет до утра. Смерть приходит за добычей перед рассветом, будто на дежурство. Проснувшись, герцог слушает доклад о том, скольких она забрала.

— Уйди же!

Смерть, Степь, Тревога — пускай все уйдут. Эрвин хочет оказаться в глубоком подземелье, куда не доносятся звуки. Где никто не подойдет с докладом…

— Проснись и услышь, — приказывает женщина.

Он поднимает голову, чтобы увидеть ее. Он моргает и трет глаза. Это не альтесса Тревога!

— Я брежу, — говорит Эрвин.

Кажется, он не ранен и даже почти здоров, но в этом нельзя быть уверенным. Он так часто слышит стоны, видит изрубленных, сожженных, изломанных людей, что и сам себе кажется больным.

А вдобавок — жратва. Войско идет по Степи, питаясь подножной пищей: кореньями, травой и грызунами. Эрвину не удается переваривать эту дрянь. Его постоянно мутит, от истощенья голова идет кругом. Теперь добавился бред…

— Ты никогда не говорила со мной. Я только видел тебя, но не слышал. Значит, сейчас я схожу с ума.

— Я заговорила, чтобы разрушить иллюзии, — произносит Светлая Агата. — Молчание можно ошибочно принять за одобрение. Мне стыдно смотреть на тебя.

— Бред, — говорит Эрвин. — Как тебе может быть стыдно?! Я выиграл все битвы, кроме одной. Меня разбили Перстами, никто бы не справился на моем месте!

Агата отворачивается. Смотрит на лазарет… то есть, на ряды тел, разложенных по голой траве. Припасы и шатры остались в кораблях, снадобья — там же. Раненым — никакой надежды.

— Мог предугадать… — говорит Эрвин. — Но тьма, я же не всевидящий, в отличие от тебя! Я надеялся обогнать Пауля. Не мог знать, что он уже был в Рей-Рое!

Агата смотрит в лицо одному из калек. Ей известно, в какой день он испустит дух. Завтра, послезавтра…

— Мне стыдно, — произносит Праматерь.

— Я делаю, что могу! — Шипит сквозь зубы герцог. — У меня триста сорок человек, из которых семьдесят раненых. Мы — походный лазарет, а не войско. Я отступаю, чтобы спасти жизни!

Конечно, Агата сама знает все. Сокрушительный удар нанесла Эрвину одна сотня шаванов. Всего лишь одна сотня с двумя Предметами! Сейчас по следам северян скачут полтысячи всадников. У них опытный вождь и Персты Вильгельма, здоровые воины, сильные кони. Им в помощь — сама Степь. В ней нет спасения от Перстов!

Если ганта Ондей настигнет северян, он перебьет их с расстояния, укрывшись за спинами всадников. Атака безнадежна: у врага двойной перевес и Персты. Оборона безнадежна: местность ровна, как стол, нигде не спрячешься. Мертвых кайров Ондей бросит на съедение шакалам; живых протащит за конями, размазав по Степи. Из кожи проклятых волков сошьют шатры, из черепов изготовят чаши… Все, что может сделать герцог для своих людей, — отступать на Запад, вглубь Степи. Мучиться от горечи поражения, от неизвестности, от жутких ночных стонов. Считать трупы товарищей, зарытые в чужой земле. Ондей выкопает их, чтоб поглумиться. Тела скормит шакалам, головы нанижет на копья… Этому никак не помешать. Все, что можно, — спасти тех, кто пока еще жив.

Всевидящая Праматерь знает все это, но кривится от презрения.

Она говорит:

— Ты сильно разочаровал меня.

Обида кровью бьет в лицо Эрвину.

— А что я по-твоему должен, тьма сожри?! На юге — Рей-Рой, на севере — орда, на востоке — ганта с Перстами! Один способ спасти людей — отступать. Один путь для отступления — на запад.

— Стыдно, что я должна говорить это вслух. Разбей их.

Он смеется с болью в груди. Агата издевается. Она прекрасно знает: нет защиты от Перстов в чистом поле. Вдобавок, у Ондея двойной перевес и свежие кони. Он применит любимую тактику кочевников: обстрел с расстояния. У кайров с мечами меньше шансов против этого, чем у енота против арбалетчика!

— Знаешь, Агата, я всегда подозревал, что твоя слава — вымысел фанатиков. Ты ничего не смыслишь в военном деле. Нельзя победить в такой ситуации!

— Я больше не приду, — говорит Праматерь. — Когда будешь умирать, не смей произносить мое имя.

Она тает в воздухе.

Эрвин не двигается с места. Сидит, слушая стоны раненых, мерзкое копошение в траве и крики ночных птиц.

Говорит, обращаясь к давно ушедшей Агате:

— На самом деле, ты совсем глупа. Даже если я выиграю бой, чего быть не может, то потеряю большинство иксов. Тех, кто останется, переварит сама Степь. Нас ненавидит каждое живое существо на сотни миль вокруг!

Он открывает сумку, извлекает карту и карандаш. В блеклом свете луны ищет на карте хотя бы подобие места, где можно построить оборону. Он делал это прежде десятки раз с одинаковым результатом. Это же Степь, сожри ее Гнойный Червь на пару с тьмою! Наибольший холм — с домишко высотой, крутейший овраг — глубиной с могилу.

Эрвин достает блокнот и водит карандашом по листу. Рисует квадратики отрядов, стрелками размечает маневры. Один квадрат, два в глубину, три по фронту, сильный центр, сильные фланги, обход слева, обход справа… Чертит, зачеркивает, чертит, зачеркивает, чертит, рвет лист на клочки. Пропащее дело! Иксы безоружны против Перстов. Только отступать…

Любой ценой избегать боя. Найти свежих коней, пересечь Степь. Достичь океана Бездны, раздобыть корабль. Вернуться на Север.

А что будет там? Что оставит от Севера орда Кукловода? Много ли шансов у отца и сестры?..

Открыв чистый лист, он рисует вновь. На сей раз вместо схемы боя карандашные штрихи образуют фигуру человека.

В минуту отчаянья храбрость одного бойца спасла целое войско. Этим человеком оказался шаван, работорговец и бывший враг — ганта Гроза.

Сотня всадников вырвалась из ворот Рей-Роя и помчала на северян, во главе ее скакал перстоносец. Второй бил огненными шарами сверху, с городской стены. Отряд иксов оказался беззащитен, Перстам требовались считанные минуты, чтобы истребить его. Пока шаванская конница еще не полностью выехала из ворот, не выстроилась в боевой порядок, оставался шанс: развернуться и умчать. Положиться на удачу и скорость коней, оставить врагов глотать пыль…

Если б северяне поступили так, они погибли бы. Носитель Перста мчал бы следом и сжигал кайров одного за другим, пока не осталось бы никого. Ганта Гроза первым нашел выход:

— За мной, волчары! За мной, сучьи дети!

И рванул прямо навстречу врагу в порыве дикой, безумной отваги.

Два командира иксов — Курт Айсвинд и Хайдер Лид — последовали его примеру и бросили своих людей в атаку. Перстоносец встретил их лавиной огня. Он бил не слишком метко, но очень быстро, шары сливались в сплошные струи пламени. Ганта Гроза буквально испарился, обугленный скелет всадника смешался с костьми коня. Первая группа северян погибла поголовно. Но другим кайрам хватило мастерства, чтобы на всем скаку обогнуть месиво из трупов, уклониться от огня и ударить.

А шаванам недостало опыта, чтобы понять главное: стрелка необходимо прикрывать. Бить Перстом нужно из второй, из третьей линии, простые всадники должны служить щитом. Но перстоносец ошалел от собственной силы и вырвался вперед. Не считаясь с потерями, кайры налетели на него — и погасили собой, как ледяная вода тушит пламя. Перст умолк, а сто пятьдесят иксов врезались в порядки врага. Опрокидывая, рубя в куски, сшибая шаванов наземь, кайры ринулись к открытым воротам Рей-Роя. Столь свирепым был их натиск, что враги дрогнули. В воротах возникло замешательство: задние ряды степняков стремились в поле, но передние, узревшие гибель перстоносца, рвались обратно в город. Шаванская атака захлебнулась!

Другой носитель Перста — тот, что стоял на бастионе, — метил только в одну цель. «Милооорд!» — орал от страха кайр, первым увидевший трупы Морана и Ребекки. Эрвин подъехал на крик и выдал себя. Пока один перстоносец возглавлял атаку, другой беспрерывно стрелял в герцога Ориджина. От струй огня кипела земля. Стало светло, будто днем, воздух раскалился — печка. Эрвин, кайр Обри и Стрелец сжались в крохотной тени, созданной мертвым конем Ребекки. Перст Вильгельма не пробивал черную материю, составлявшую труп животного. Но и выбраться из тени было нельзя: вокруг бушевало пламя кузнечного горна. На Эрвине горел плащ, тлели волосы и брови. Стрелец выл от страха, над шерстью поднимался дым. Разрывая смрадом легкие, пылали трупы кайров. Эрвин молился, чтобы Джемис Лиллидей не был одним из них…

— Поднять щиты! Прикрыть герцога! — скомандовал Гордон Сью и бросил роту прямиком в огонь.

Возникла стена из щитов, лошадей и человеческих тел. Под ее прикрытием Эрвин сумел встать и кинулся из круга пламени в сторону, во тьму. Два вдоха спустя он налетел на Джемиса, тот сунул герцогу поводья, набросил на плечи простой иксовый плащ.

— Скачите, милорд!..

Меньше минуты рота Гордона Сью прикрывала герцога собой. В эту минуту иксы стояли плотиной поперек реки огня. Цена оказалась чудовищной.

Шаван-перстоносец грезил славой. Не замечая простых иксов, он целил сквозь них в быструю тень герцога. Его выстрелы не убивали кайров, поскольку не им предназначались. Они только прожигали дыры в человеческой стене, калеча тела, срезая руки и ноги, плавя шлемы на головах. За минуту Перст иссек дюжины кайров, обрекая на мучительную смерть от ран. Но так и не смог поразить герцога Ориджина.

Затем стрелку все же пришлось перенести огонь. Роты Айсвинда и Лида смяли атакующих шаванов и грозили ворваться в Рей-Рой. Перстоносец, проклиная волков, бросил охоту на герцога и стал прикрывать огнем ворота в город.

— Отступаем! — Что было силы крикнул Эрвин из темноты. Дергал чужого коня то влево, то вправо, огибал малейшие источники света и орал: — Отступаем!!!

Рота Шрама встретила герцога там, где он ее оставил: на невысоком холме в паре миль от Рей-Роя. Старый пират заметил вспышки Перстов и боялся худшего. Увидев Ориджина живым, чуть не обнял его.

— Слава всем богам, милорд!.. Клянусь Агатой, вы в рубашке родились!

Но тут же изменил тон и указал на восток:

— Плохие новости. Это наши корабли.

И Эрвин увидел зарево, встающее над горизонтом. Пламя подсвечивало дымные хвосты, легко было сосчитать их. Один, два, три… шесть. Из восьми кораблей — значит, два уцелели! Эрвин и Шрам, и другие наблюдали, затаив дыхание. Шесть горят, два остались. Может, подадут какой-нибудь знак…

Но что-то мигнуло, и в небо брызнул седьмой столб огня. А затем — восьмой. Они медленно двигались на юг. Последние корабли успели отчалить и выйти на фарватер, но оружие врага достало их и посреди реки.

— Персты Вильгельма на берегу, — сказал кто-то.

Эрвин знал: не только Персты. Жалкая сотня всадников в Рей-Рое — это не может быть весь гарнизон. Здешний ганта выдвинул войско к реке, чтобы встретить северян при высадке. И разминулся с ними: он ждал в самой известной и удобной гавани, а Эрвин высадился выше по реке. С опозданием ганта понял свою ошибку, двинулся вдоль берега и разыскал корабли. Теперь он повернет войско обратно к Рей-Рою — и придет прямо сюда.

— Привал три часа, — приказал Эрвин. — Затем отступаем.

Лишь на утро, когда рассвело, он смог полною мерой оценить положение дел. Потери убитыми составляли пятьдесят два человека, восемьдесят шесть были ранены. Персты Вильгельма оставили ужасные ожоги. Уцелевшие иксы буквально на руках выносили с поля боя раненых товарищей. Усаживали к себе в седла, привязывали к лошадям, поддерживали, оказывали помощь. К утру семеро раненых отошли на Звезду. Осталось восемь десятков несчастных, сходящих с ума от боли.

Припасов не имелось — погибли в кораблях. Голубей не было. О сменных лошадях — только мечтать. Лекарские снадобья — лишь те, что были у медиков в сумках. Они исчезли в первую же ночь. Войско герцога Ориджина превратилось в раненого зверя, и по кровавым следам уже шел за ним охотник.

Правда, имелась одна хорошая новость. Половина новости. Четверть. Но все же…

Капитан Хайдер Лид подъехал к герцогу со словами:

— Простите милорд, я сильно оплошал. Он дернулся, я попал ему в бок. Не знаю, выживет ли.

И показал тело, висящее поперек лошадиной спины. То был шаван, залитый кровью из глубокой раны меж ребер. Он еще дышал, жизнь слабо теплилась в теле.

На руке шавана мерцал Перст Вильгельма.

Излюбленную тактику степняков северяне называют шакальим укусом. Гиена, шакал и мелкая собака не нападают в лоб. Они подкрадываются сбоку или сзади, выбирают миг, когда противник отвлечется, и делают быстрый выпад. Припав к земле, подальше от вражеских клыков, кусают снизу: за лапу, за брюхо. И тут же отскакивают — назад, в безопасность, смотреть с расстояния, как враг истекает кровью.

Подобное делают шаваны при помощи конных лучников. Отряды легкой кавалерии приближаются к противнику на дальность выстрела и осыпают сотнями стрел. Калечат вражеских коней, ранят воинов, наносят потери, но избегают лобовой сшибки. Если враг атакует — разделяются надвое, отпрыгивают в стороны с линии удара и продолжают обстрел с флангов. Лишь когда противник утратит боевой дух, истечет кровью, потеряет множество коней — шаваны пойдут в мечевую атаку и добьют обессиленное войско.

За столетия войн кайры нашли методы противодействия. Один из них — собственные стрелки с арбалетами или луками, более мощными, чем степные. Но превращать бой в бесконечную стрелковую дуэль — противно северному духу, потому большинство полководцев предпочитают иной путь. Боевые кони, которых разводят в Ориджине либо закупают в Альмере, менее выносливы, чем шаванские, зато более резвы. Степной скакун может выдержать и сто миль под седлом, северный с трудом осилит полсотни. Но первую милю скачки северянин или альмерец одолеет куда быстрее степняка. Пользуясь этим, кайры подпускают к себе шаванскую конницу и дают врагу увлечься обстрелом из луков. Затем с быстротою вихря бросаются в атаку, настигают и крушат шаванов, пока имеют недолгое преимущество в скорости.

На эту основу наплетается кружево маневров и контрманевров. Шаванские вожди прячут за спиной засады и резервы, чтобы отбить крутой выпад северян. Кайры не рвутся вглубь вражеских позиций, а отсекают и истребляют отдельные отряды. Шаваны засылают части конницы в дальний обход, бьют в тыл атакующему северному войску. Кайры ставят на опасных участках пехотное прикрытие. Шаваны занимают позиции на холмах, чтобы замедлить вражеский выпад. Кайры в ответ… Много хитростей выдумали за века обе стороны, всего не перечислить. Но основа осталась прежней: кайры побеждают, пока кони свежи. Если лошади устали, победа за степняками.

И герцог Ориджин, и ганта Ондей прекрасно знали это. В первую ночь ганта сжег северные корабли, но не нашел в них знаменитого агатовца. Затем прискакал гонец из Рей-Роя и сообщил, что волки были под стенами города. Ганта Ондей понял, как упустил врага: пока ловил Ориджина вдоль берегов Холливела, тот углубился в Степь и достиг Рей-Роя. Неприятелей разделяло расстояние около тридцати миль. Пришпорив лошадей, ганта мог догнать Ориджина за одну бессонную ночь. Но в эту ночь кони бы устали! Вот как Эрвин представлял себе ход мыслей ганты Ондея: «У меня два Перста Вильгельма и больше всадников, чем у волков. Однако это Ориджин, сожри его Червь! Он хитер, как змея, с ним лучшие из кайров, и он не тот человек, к которому стоит подъезжать на усталом коне. Зачем мне спешить? Деваться-то ему некуда! Корабли сожжены, к Славному Дозору ушел Пауль с ордой. У волков нет способа пересечь Холливел, значит, они пойдут в Степь. Без припасов, без заводных коней они будут выдыхаться с каждым днем. Степь измучит их, а я — добью».

Ганта Ондей не рванулся от Холливела прямым путем к Рей-Рою. Он спокойно заночевал на берегу и со свежими силами, не спеша двинул на запад. Кайры тем временем запутали следы: проехали десяток миль на север тою дорогой, по которой шла орда Пауля. Следы северян было не различить на земле, вытоптанной тысячами копыт. Ганта Ондей потерял целый день, пока нашел то место, где кайры свернули с ордынской дороги. К концу второго дня он отставал от Эрвина на добрых полсотни миль. Но ганта не спешил, поскольку твердо знал: время играет ему на руку.

Ориджин не мог ускорить шаг и совсем оторваться от погони: камнем на его шее висели восемь десятков раненых. Не мог вернуться к Холливелу и совершить переправу: отряды Ондея отсекали дорогу к реке. Не мог предпринять атаку: сближаясь с Ондеем, он утомил бы коней и неизбежно проиграл. К тому же, Персты Вильгельма давали ганте решающее преимущество. Все, что мог герцог Первой Зимы, — оттягивать день смерти, уходя все дальше на запад. И ганта ничуть не ошибался: Степь убивала северян. Раненым становилось все хуже с каждым днем без снадобий, да под палящим солнцем. Припасы остались в кораблях, а Степь давала скверную, непривычную пищу. Воины теряли силы, более слабые хворали животами. Уставали кони. По ночам герцог давал несколько часов на отдых людям и животным, но их не хватало, чтобы полностью восстановиться. Каждый день увеличивал преимущество шаванов: северные кони выбивались из сил, степные почти не ощущали усталости. День за днем ганта Ондей наверстывал отставание.

Когда его разведчики впервые настигли северян, кайры послали отряд и изловили одного. От него узнали, что главные силы Ондея отстают на тридцать пять миль. Узнали и про Гной-ганту, и про орду, ушедшую на север. Ничто из этого не удивило герцога, лишь на душе стало еще холоднее. Эрвин сам понимал, что Пауль убил Степного Огня и назвался богом смерти, и заставил шаванов драться насмерть за Персты Вильгельма, а потом пообещал им Первую Зиму и повел на север. Пауль должен был поступить именно так. Логика жестокости — предсказуема.

День спустя заметили новых разведчиков, и вылазка опять принесла удачу. Новый пленный сказал, что теперь Ондей отстает лишь на тридцать миль.

— Как ты можешь знать? Не мог же съездить к нему и вернуться!

— Я вижу, как вы медленно идете. Ганта делает за день на пять миль больше.

Это вызвало споры среди офицеров. Одни предлагали ускорить шаг и оторваться от погони. Другие, коих большинство, хотели развернуть коней и встретить врага лицом к лицу. Эрвин видел по глазам: и те, и другие догадывались, что их план не принесет успеха. Но медленное, тяжкое отступление было нестерпимым.

Герцог дал ответ:

— Мы не сможем ускорить ход — на наших плечах раненые. Предлагаете бросить их врагу? Пойти Ондею навстречу также не можем. Он узнает об этом от разведки, выберет хорошую позицию, отдохнет как следует. Встретит нас свежими силами, тысячами стрел и двумя Перстами.

Иксы молчали. Эрвин читал на лицах мысль: если бы не было раненых!..

— Мы продолжим идти на запад с прежней скоростью. До столкновения с гантой имеем восемь дней. За это время должны найти поселение, в котором будет лекарь и снадобья. Все силы разведки употребите на эту задачу. Всадников Ондея больше не ловить.

Кроме прочих бед — а счет им шел на дюжины — имелась и такая. Гной-ганта Пауль обещал орде сказочные трофеи. Почти каждый в округе, кто только мог двигаться, ушел вслед за ним. Степь опустела, редко-редко встречались бедные пастухи: старики да мелюзга с одной-двумя худыми коровами. Пара ведер молока — вот и весь прок от них. Ни информации, ни, тем более, медикаментов.

Однажды нашли безногого шавана. Чтобы выжить, он рыл землю и жрал червей, выжимал зубами сок из травяных стеблей. Обрубки ног вовсю сочились гноем, мухи так и жужжали над ними. Искалечить человека и бросить в таком состоянии — зверство даже для степняков. Эрвин заподозрил руку Пауля — и не ошибся. Калека рассказал, как устроено войско Гной-ганты, и чем наказывают за непослушание. Сообщил также, что орда идет навстречу волчьему графу.

Недолго длился спор о том, подарить ли калеке милосердие. Решили, что он не заслужил его: ведь по своей доброй воле шел с ордою Пауля. Северяне двинулись дальше, бросив живой обрубок.

И тогда кайр Джемис сказал:

— Мы должны пойти за Паулем.

Среди прочих несчастий, коих и так не сосчитать, с Джемисом творилось нечто странное. В ночном бою почти каждый что-то потерял. Кто лишился жизни, кто верного друга, кто здоровья или коня. Под Эрвином погиб Дождь — славный, умный товарищ, прошедший с герцогом огонь и воду. Не будь даже никаких иных бед, одной гибели Дождя хватило бы Эрвину, чтобы пролить слезы.

Кайр Лиллидей не потерял никого. Выжил Стрелец, только мех опалил. Выжил Эрвин — единственный друг Джемиса в этом войске. Гвенды не было в сожженных кораблях — она рассталась со своим спасителем еще в Славном Дозоре и уплыла на север. Стало быть, она тоже жива. И несмотря на это, Джемис сделался мрачнее тучи. Молчал целыми часами, смотрел в землю так, что взглядом продавливал борозды. Брал в седло Стрельца и бесконечно гладил, гладил, гладил его. Пес скулил, чувствуя: это вовсе не ласка, а нечто пугающе иное.

Эрвину досаждало поведение кайра. В отличие от Джемиса, он нес на плечах двойной груз: ответственность за всех, кто выжил, и страх за свою семью. В Уэймаре отец и сестра, и именно туда скачет Пауль с ордою. Любой другой воин мог утешиться тем, что семья и дети — далеко на Севере, в безопасности. Но семья Эрвина очутилась прямо на острие ножа.

От ближайшего своего соратника он ждал поддержки, а не угрюмого молчания. Спросил было:

— Джемис, что с вами творится?

— Все хорошо, милорд, — кайр выцедил так, будто продавил кинжал между зубов.

— Вините меня в поражении?

— Нет, милорд.

— Да в чем же дело, тьма сожри?

— Оставьте, милорд. Я в порядке.

И стиснул холку бедного Стрельца.

Иксы двойственно относились к Джемису. Он вызывал их уважение как сын великого отца и блестящий мечник. Но в дни осады дворца Пера и Меча, когда ковалась кольчужная дружба иксов, кайра Лиллидея не было с ними. Он не вкусил блеска победы при Лабелине, не ликовал в ночь штурма столицы, не стоял на дворцовой стене днем и ночью, не оплакивал Деймона Ориджина и Бранта Стила. Джемис вернулся из Запределья уже после войны — однако стал лучшим другом и первым помощником герцога. Иксы ощущали ревность.

Кроме прочих бед, которые лились, как майский дождь, лучший командир иксов выбыл из строя. Выстрел Перста Вильгельма срезал руку капитану Гордону Сью. Он остался в седле и смог выехать из боя, но спустя два дня обрубок воспалился.

— Не волнуйтесь, милорд, пустячное дело! — Капитан широко и как-то по-детски усмехался. — Рука же левая, это ерунда. Вот если б череп, было бы хуже!

Меррит — лекарь первой роты — снова осмотрел его и покачал головой. Герцог тоже видел багровые полосы, протянутые, словно щупальца, по коже капитана. Гнилая кровь…

— Употребите все снадобья. Верните его любой ценой!

— Какие снадобья, милорд? — осведомился лекарь. На третьи-то сутки даже пузырьков не осталось.

— Возьмите… это.

Эрвин отдал флакон с соком змей-травы. В миг, когда пальцы оторвались от стекла, он ощутил тяжесть потери. Это зелье помогало выстоять всякий раз, когда было плохо. А сейчас, пожалуй, хуже всего. Глоточек-другой вечером — и удастся поспать. Глоточек утром — и…

— Заберите и спрячьте! — рыкнул лекарю. — Послушайте, как давать…

Он сообщил инструкции. Меррит спрятал пузырек и тихо произнес:

— Милорд, вы должны понимать: то, что случилось в Запределье, — чудо. Видно, сама Агата взлетела на Звезду и на руках принесла вас назад. Не стоит надеяться, что сейчас…

— Закройте рот и делайте свое дело!

Потом он созвал офицеров. Следовало назначить нового командира роты. Заместителем Гордона Сью служил лейтенант Фитцджеральд. Нужно утвердить его в новой должности, либо… Кайр Джемис Лиллидей давно перерос уровень простого мечника. Он отлично понимает тактику, кое-что знает о стратегии, и он — самый надежный боец изо всех. Не дать ли ему офицерский чин?

Когда люди уже собрались, Эрвин понял свою ошибку. Волнение за Гордона Сью затуманило мысли, вот и сделал не подумав. Нужно было сперва обсудить с Джемисом и Фитцджеральдом, а уж потом говорить всем. Но теперь поздно: группа офицеров стоит перед герцогом, и у каждого лицо чернее пахотной земли, и каждый уже все понял о Гордоне Сью.

— Милорд, есть ли шансы? — спросил Фитцджеральд почти без надежды.

— Я выжил с такой же болезнью, — ответил Эрвин. — То было чудо.

Все поникли, буквально согнулись к земле. Гордона Сью любили. В Альмере он рискнул репутацией и чином, чтобы спасти лес с деревнями. А в бою у Флисса сумел выстоять против тройного превосходства врага. Его любили больше всех остальных командиров!

— Да поможет ему Праматерь Сьюзен, — с горечью молвил барон Айсвинд.

А Шрам сказал:

— Фитцджеральд, смотри, не подведи Гордона Сью!

И это вынудило Эрвина ляпнуть поспешно:

— Я еще не сделал назначение. Кайр Джемис… — он запнулся, поскольку все офицеры изменились в лице, — …вам доводилось командовать ротой?

— Вы знаете, что нет, — холодно процедил кайр.

— Милорд, — вмешался барон Айсвинд, — я бы задал иной вопрос. Где был кайр Джемис, когда вас держали под огнем?

Айсвинд — агатовец и прим-вассал Ориджинов — мог говорить без обиняков. Эрвин видел по лицам: каждый офицер согласен с бароном. Герцог ответил вместо Джемиса:

— Кайр Лиллидей заметил, как пал мой Дождь, и подвел мне нового коня.

Айсвинд сказал:

— Спасая вас, Гордон Сью отдал руку и, вероятно, жизнь. Кайр Квентин заплатил головой. Кайр Обри лежал в огне рядом с вами и спасся только чудом. А кайр Джемис ушел во тьму и просто привел коня. Удобная роль.

Джемис опустил тяжелую ладонь на эфес. Барон откинул плащ за спину:

— Я к вашим услугам, если желаете.

А Шрам возразил:

— Не вижу причин для поединка. Барон не сказал ничего, кроме чистой правды.

— Отставить! — рявкнул Эрвин. — Вы обезумели?! Никаких дуэлей на вражеской земле!

Айсвинд показательно убрал руку от меча.

— Простите, милорд, больше не повторится. Я лишь хотел предупредить вас: бойцы первой роты едва ли подчинятся кайру Лиллидею.

— И не нужно, — отчеканил Джемис. — Я откажусь от чина, даже если предложите.

— Вы свободны, кайр, — бросил Эрвин. Хотя просилось на язык: «Что с вами такое, тьма сожри?!»

За два следующих дня Джемис не заговорил ни с кем, кроме собаки. И нарушил молчание лишь для того, чтобы сказать:

— Мы должны пойти за Паулем.

Верный своей угрюмости, он не стал ничего пояснять. Имелось в виду, очевидно, следующее: догнать орду и атаковать с тыла в тот же день, когда Снежный Граф ударит во фронт. Как триста воинов смогут победить двадцать тысяч, даже при условии полной внезапности? Как избежать шаванских разъездов, которые рыщут вокруг орды? Должно быть, Джемис имел варианты ответа, но не стал их озвучивать.

— Безумие, — сплюнул барон Айсвинд.

— Нет перебьют, как свиней, — согласился Шрам.

Герцог помедлил с ответом и взвесил джемисов план. Звучало чистым бредом, но Эрвину случалось совершать безумные поступки, и он не отверг идею сразу, а сперва обдумал, попробовал так и этак, дополнил тем или другим маневром. Лишь потом вынес приговор:

— Это невозможно, кайр.

— Тогда прошу отпустить меня одного. Я должен помочь отцу.

— Вы просили об этом еще до Рей-Роя. Как тогда, так и теперь это — самоубийство. Я не отпущу вас на смерть.

— Вы и так ведете нас на смерть.

Стало очень тихо. Айсвинд положил руку на эфес:

— Позвольте, милорд. Один раз, в порядке исключения.

Джемис бросил ему в лицо:

— Вперед, барон. Помрете очень быстро. Гораздо легче остальных.

Эрвин осадил их:

— Отставить!

— Что — отставить? Говорить правду, милорд? Я и так молчу все время.

Кипя от гнева, Эрвин поднял руку и указал на восток. Шаванские разведчики следовали за отрядом не таясь. Герцог запретил вылазки против них: кони истощены, нельзя позволить себе лишнюю погоню. Понимая это, шаваны наглели. Приближались почти на дальность выстрела, показывали непристойные жесты. Могли встать в стременах, спустить штаны и трясти голым задом; могли помочиться в сторону северян.

— Господа, — сказал герцог офицерам, — видите этих парней? Они тоже вас видят. Представьте их радость, если волки начнут рубить друг друга. Кто заговорит о дуэли — лишится плаща.

— Так точно, милорд, — ответил Айсвинд.

— Да, милорд, — выцедил Джемис. — Правда тоже запрещена?

— Хорошо, даю вам слово, кайр.

Джемис поиграл желваками.

— Вы ведете нас на запад, вглубь Степи. Степь — это желудок, а мы — жратва. Нас переварят. С каждым днем наши кони слабеют. Дайте бой, пока можно. Используйте шанс, пока он есть.

Эрвин выдержал паузу.

— Высказались, кайр?

— Да, милорд.

— Вы свободны.

Джемис убрался, офицеры с неприязнью смотрели ему в спину. Да, им тоже не по душе бездействие, бегство от презренных шаванов, дрянная Степь вокруг. Но они знают, что правда — за милордом. Как бы плохо ни шло дело, в конце прав окажется герцог Ориджин. Джемис тоже знал бы это, если б был иксом.

Этой ночью Эрвину явилась Светлая Агата и повторила слова кайра Лиллидея.

— Доложите о состоянии пленника.

— Скверно, милорд. Не приходит в сознание.

— Рана?..

— Пылает огнем.

— Смердит?

— Пока нет, но… — Хайдер Лид кусал губы: — Простите, милорд. Моя ошибка.

У герцога язык не повернулся бы назвать «ошибкой» ту безумную отвагу, которую Лид проявил в бою. Ринувшись вслед за ротой Айсвинда, он налетел на шаванский отряд. Перстоносец разил направо и налево, окружив себя стеною огня. Люди превращались в дым и пепел, вспыхивали кони. Но он был неопытен и не успевал следить за всеми врагами. Хайдер Лид улучил миг между вспышек, подлетел к шавану и рубанул мечом. Хотел рассечь мышцы правой руки, лишив степняка возможности стрелять. Но тот заметил кайра и рванул навстречу, вскидывая Перст. Удар Лида угодил не в руку, а в бок, между ребер. Шаван захлебнулся кровью и рухнул из седла. Лид все же привез его к герцогу — лишенного сознания и умирающего.

— Моя ошибка, милорд. Я должен был взять живьем.

— Следите за ним. Лечите его. Дайте все снадобья, какие найдете. Вливайте в него воду и похлебку. Верните к жизни!

— Простите, милорд…

Эрвин знал, насколько живучи бойцы бригады. Но этот — новобранец, совсем недавно получил первокровь. Сможет ли справиться с ранением? А если да, как его применить? Он ненавидит волков, развяжи ему руки — и перебьет всех вокруг! Можно отнять Перст Вильгельма, под пытками вызнать приемы стрельбы — но первокровь есть только в его жилах, никто из кайров не сможет…

Однако на каждом привале Эрвин звал к себе Хайдера Лида:

— Доложите о пленнике.

— Плохо, милорд. В сознание не пришел. Весь горит, покрылся красными пятнами. Простите меня.

Среди всех бед — тьма, да сколько же их! — худшею была неизвестность. Вместе с кораблями пропал не только провиант, но и голуби. Эрвин не мог никому сообщить о своей судьбе и ни от кого не получал вестей. Имелся круг света радиусом в полдюжины миль, очерченный патрулями разведчиков. За пределами этого круга царила темень. Что творится в мире? Смог ли отец захватить Уэймар? Выжила ли Иона? Как далеко на север ушла орда? Уже огибает Дымную Даль, или еще топчется на берегах Холливела? Добил ли приарха Эдгар Флейм? Очнулась ли Нексия от Ульяниной Пыли?.. Вопросы без ответа. Кромешный мрак, непроглядный как тьма внутри гроба. Может, Кукловод давно погиб, а Пауль разбит графом Лиллидеем. Может, Шейланд разгромил кайров с помощью Абсолюта, а орда развернулась и идет Эрвину наперерез. Может, уже и Минерва предала его, переметнувшись к Кукловоду; может, Роберт уже болтается в петле… Может случиться самое чудовищное — и Эрвин даже не узнает о том. Степь ослепила и оглушила его, а заодно отняла голос. Нельзя даже крикнуть так, чтобы услышал отец: «Берегись, к тебе идут!»

Изо всего, что происходит во вселенной, Эрвин знал лишь одно: ганта Ондей ближе с каждым днем, а сил с каждым днем меньше.

Впрочем, теперь, после беседы с Агатой имелось еще одно знание: нужен кузнец.

Недаром Ориджины столько лет воевали со Степью. Карты Рейса оказались вполне точны, и в рассчитанный день северяне вышли к реке — той самой Ройдане, воспетой в легендах. Ее русло изгибалось к северу и пересекало путь отряда.

— Повернем на север, пойдем вдоль берега, — приказал герцог.

Он не спросил мнения кайра Джемиса. Знал и сам: движение по реке облегчит врагам погоню. Войско ганты вдвое больше северного и снабжено заводными лошадьми. Ондей ведет с собою больше тысячи животных, им требуется уйма воды. А впереди идут северяне, которые опустошают родники и колодцы. Каждый день шаваны Ондея теряют время и рыщут в поисках питья. На берегу Ройданы эта трудность исчезнет.

Однако Эрвин имел свой резон: нужен кузнец. Степь опустела, шаваны ушли с ордой, но кто-то должен был остаться. Кузница требует воды. Кузница требует дров или угля, которые удобно доставлять по реке. К берегам реки собираются люди. Если где-то и найдется кузнец, то здесь, на Ройдане.

Не зная планов герцога… Хотя план ли это?.. Не зная фантазий Эрвина, офицеры сочли, что у реки он ищет место для битвы. Узкая и мелкая Ройдана не составляла преграды для всадников Ондея, а тем более — для огня Перстов. Западный берег, подмытый течением, был несколько круче и выше восточного. Заняв оборону на нем, можно получить малое преимущество. Но Персты Вильгельма легко достанут северян и на том берегу, а легкая конница шаванов может переправиться, совершить обход и ударить в тыл. Тогда река только повредит северянам: лишит возможности быстро отступить.

Айсвинд и Шрам предупредили герцога об этом. Кайр Джемис лишь молча обнимал Стрельца — единственное близкое ему существо. Эрвин успокоил офицеров:

— Бой случится тогда, когда мы будем полностью готовы.

Джемис оглянулся назад, к хвосту колонны. Пес посмотрел в ту же сторону. Вместе они наблюдали, как ползут вдоль реки усталые кони, груженные раненными, и как вьются над отрядом стервятники, вполне осведомленные о его будущей судьбе.

Нужен кузнец, — думал Эрвин. Агата, если ты такая умная, то устроишь мне кузнеца!

Полковые священники — редкость в северной армии. Батальонами командуют внуки Агаты или Глории, а рядовые воины больше верят в силу крови, чем в семинарское образование. Когда нужно молитвою вдохновить бойцов или проводить павших в последний путь, за дело берется не священник, а агатовский лорд. Отец Давид, который чудом оказался в составе отряда, не находил себе применения.

Он предложил бойцам собираться для утренней молитвы. Они охотно собирались, но ждали проповедей лишь от Эрвина. Если герцог был не в духе и говорил только: «Агата с нами, мы победим», — то даже это ценилось больше, чем давидова молитва.

Святой отец стал ходить к раненым. Молил Сьюзен об их выздоровлении, но это не помогало, и лекарь Меррит запретил монашеский бубнеж. Давид обращался к самым тяжелым раненым, предлагал исповедь и слово утешения перед смертью. Те из них, кто еще мог говорить, отвечали:

— Не в чем исповедоваться, я жил по чести. Хотите утешить — позовите милорда, пускай пожмет мне руку.

Давид сгодился в лазарете лишь на роль санитара, а его духовные услуги требовались только одному человеку в отряде. Впрочем, святой отец был рад даже этому.

— Как прошел ваш день, милорд? — спрашивал Давид во время привала и подавал Эрвину кружку вареной травы, заменявшей чай.

— Я знал паренька, который каждым вечером говорил: «Хороший выдался денек, милорд». В дни, подобные нынешнему, я хотел его убить.

— Окиньте взглядом все течение жизни — и один плохой день покажется мелочью. Год спустя вы даже не вспомните о нем.

— Эти слова можно сказать по любому поводу, — скептически заметил Эрвин. — Похоже, вы нашли отговорку от всякой печали.

— Вот только она сгодится не каждому человеку. Тот, кто имеет великую цель, меряет время годами, а воду — морями. Он не станет грустить из-за скверного дня или кружки горького чая.

— Боюсь, мне придется испить не кружку, а целое море горечи. Как вы могли заметить, моя великая цель идет прахом.

— Возьмите себе мою, — предложил Давид.

Эрвин криво усмехнулся:

— Долететь до Звезды? О, скоро я достигну этой цели, причем безо всяких летательных машин! К слову, вы так и не сказали, зачем вам туда.

Давид сменил тему:

— Обратите внимание, милорд: жизнь дала аргумент к нашему прошлому спору. Давеча я говорил, как хорошо бы было, если б каждый имел свой Священный Предмет.

— Наконец-то, отче! Увидели Персты в деле и поняли свою ошибку?

— Напротив, укрепился во мнении. Если б каждый владел Предметом, они бы не были чем-то особенным. Пауль не подавил бы волю шаванов и не встал бы во главе орды. А вы, милорд, сражались бы с Ондеем наравне.

К удивлению Эрвина примешался гнев:

— Вы помогаете раненым, воочию видите работу Перстов! Где ваше сочувствие?

— Взгляните шире, милорд. Беда не в Перстах как таковых, а только лишь в их исключительности. Обычный рыцарь на коне был бы жутким орудием в бою против голых дикарей с палками.

— Орудием… — повторил Эрвин, найдя для себя что-то в этом слове.

— С другой стороны, милорд, можем представить себе и другой мир. Некий виток Вселенской спирали, где существуют не только Персты Вильгельма, а и более могучее вооружение. Тамошние мечи способны уничтожать целые города, превращать моря в пар и ровнять с землею горы. Но войны на том витке даже не возникают, поскольку все силы уравновешивают друг друга. Никто не смеет нанести удар, ибо знает, что получит ответный.

Эрвин хмыкнул:

— Отчасти вы меня утешили. В сравнении с описанным миром, мои беды — чепуха.

— Напротив, милорд: это очень счастливый мир! На том витке спирали не только оружие, но и все инструменты настолько же совершенны. Поезда мчатся быстрее арбалетных болтов, башни поднимаются на сотни этажей. Мастерские производят тысячи товаров в день, и почти без помощи человеческих рук. Один крестьянин с тамошним плугом может вспахать целое баронство. Все люди грамотны, и каждая книга на свете доступна всякому. Достаточно применить один Предмет — и прочтешь любой труд, написанный когда-либо.

— Любопытно, что в это время делают другие крестьяне…

— Простите, милорд?

— Ну, если один мужик возделывает целое баронство, то зачем барону остальные? Он их выгонит к чертям, и они перемрут с голоду.

— На том витке спирали никто не гибнет ни от голода, ни от болезней. И пища, и лекарства производятся в таком изобилии, что хватает абсолютно всем!

— Сказки какие-то… — выронил Эрвин, но ощутил облегчение: буйные фантазии Давида отвлекали от безнадеги. — А разве люди в этом вашем мире не испытывают жадности? Если, положим, боги отпустили на каждого по сотне эфесов довольства — что помешает одному ограбить девятерых и забрать себе тысячу?

— Культура, милорд. Мир очень изобилен, деньги и блага достаются малым трудом, а вот репутация и доброе имя дорогого стоят. Никто не рискнет большой ценностью ради малой.

— Репутация… — Эрвин как следует обдумал ответ. Было приятно посвятить мысли чему-либо, кроме отчаяния. — Неужели каждый в том мире имеет достоинство и честь?

— Именно так. Мир настолько изобилен, что детям совсем не нужно трудиться, а взрослые дают отпрыскам и образование, и воспитание. Представьте: каждого человека там обучают так хорошо, как у нас — лишь королей и великих лордов.

— Среди великих лордов тоже встречаются мерзавцы, — отметил Эрвин. — Но главное сомнение в другом. Я стараюсь поступать по чести не только из-за воспитания. Я принадлежу к сословию дворян, хуже того — к северным лордам, и даже больше — к агатовцам. Надо мною довлеет мнение всех этих благородных зазнаек. Будет очень досадно, если сестра напишет мне: «Я — Север, а ты — нет». Или Роберт посмотрит укоризненно и скажет: «Бывает…».

— Простите, милорд, к чему вы ведете?

— Моя честь обусловлена принадлежностью к роду Агаты и семье Ориджин. Я стараюсь быть достойным агатовской крови. Отсюда, кстати, и берется слово «достоинство». Но вот, например, Кид — тот юноша из Спота, «хороший денек». Он — простолюдин из обычной семьи, землею не владеет, вассальной клятвы не давал. Зачем ему высоко нести себя? Он не имеет звания, которому нужно соответствовать.

— Он носит звание человека. Самое высокое из возможных.

— Философия, — хмыкнул Эрвин с легким пренебрежением. — Каждый морален, поскольку горд быть человеком?

— Да, милорд.

— Это ерунда. Ни к чему не мотивирует неотъемлемое звание. Дворяне боятся потерять титул, священники — чин, мастера — грамоту от гильдии. Но человеком ты будешь в любом случае! Главное ходить на двух ногах и не хрюкать, а все остальное — можно.

— Не в страхе же дело, милорд! Поймите: Человек — великое творение богов! Нужно лишь осознать свою ответственность. Мы родились Людьми, а не свиньями или псами. Разве это не причина, чтобы быть человечными? Неужели без титула этого не понять?!

Давил разгорячился, что редко с ним случалось. Эрвин заметил:

— Дело касается лично вас, не так ли? Вы — актер из семьи актеров. Простите, отче, ваш род совсем не высок — ниже только воры и путаны. Поэтому вам так важно доказать, что каждый человек благороден?

Если Эрвин и задел его, Давид не подал виду:

— Я всего лишь живу согласно своим убеждениям. Коль верю, что Человек — высокое звание, то и стараюсь быть достойным, несмотря на низкое происхождение.

— Не держите зла, — попросил герцог. — Я признаю ваши достоинства, но вы — исключение. Мораль среди низкородных — редкость, а не правило.

— А отчего так, милорд? Не потому ли, что голод — не тетка? Бедняк сделает все, чтобы выжить. Мораль ему не по карману.

Эрвин заметил приближающегося Хайдера Лида. Лицо и походка капитана выдавали возбуждение.

— Я не против пищи для бедных. Будут деньги, накормлю всех подряд, — сказал герцог, чувствуя в душе огонек надежды. — Я против оружия в руках подонков.

— Милорд, пленник очнулся!

Хайдер Лид был возбужден аж до блеска в глазах. Его поза выдавала нетерпение — сорваться и бежать назад, к пленнику. Он явился лишь потому, что имел приказ: доложить сразу, как шаван придет в сознание.

— Он может говорить?

— Да, милорд, и даже понимает по-нашему. По глазам вижу, что понимает. Но корчит из себя дремучего дикаря, чтобы избежать допроса.

— Хорошо, капитан, я побеседую с ним.

Лид кашлянул.

— Милорд, в этом нет нужды. Позвольте мне произвести допрос, я справлюсь наилучшим образом. Даже не сомневайтесь, все из него вытрясу!

— Не сомневаюсь, капитан.

Эрвин поднялся и накинул плащ. Странно в Степи: как бы ни жарило днем, к вечеру становится зябко.

— Милорд, простите… — Лид замялся. — Я думаю, вам не стоит присутствовать. Пленник располагает знаниями о том, как стрелять из Перста. Нам нужно получить эти сведения. Я хочу применить надежные методы. Они могут быть неприятны для вас.

Ах, если бы требовались только знания!..

— Нынче не будет никаких методов. Я только поговорю с ним.

Эрвин зашагал в ту часть лагеря, где встали на ночлег Лидские Волки. Капитан нагнал его и сказал с нажимом:

— Милорд, простите мои слова, но у вас доброе сердце. В разговоре пленник ощутит, что вы не любите мучить людей. Его страх ослабнет, что усложнит мне работу.

— Вряд ли, — обронил герцог.

Шаван лежал, надежно спутанный ремнями. Вооруженная Перстом рука была отведена за голову и привязана петлею к шее с таким расчетом, что любое движение удушало пленника. На голом боку темнела рана. Она выглядела пугающе хорошо: не кровоточила, не гноилась, края даже начали рубцеваться. Первокровь сделала дело!

Эрвин подобрал седло, снятое с чьей-то лошади. Положил за головой пленника, сел так, чтобы смотреть сверху ему в глаза. Черные зрачки шавана цепко следили за каждым движением. Он не избегал взгляда северянина, а значит, был не особенно испуган.

— Как тебя зовут?

Шаван издал ряд малопонятных звуков.

— Вряд ли это твое имя. Вероятно, ты говоришь на рейском наречии: «Я не понимаю». Уверен, что ты лжешь. Пауль говорит на поларийском, он не вручил бы Перст Вильгельма парню, чьей речи не понимает.

Шаван разразился потоком слов. Эрвин уловил среди них только: «Пауль» и «Гной-ганта». Голос шавана звучал дерзко и даже грозно.

— А сейчас, надо полагать, ты говоришь, что ужасный Гной-ганта отомстит за тебя и всех нас уложит в пыль. Уверяю, это не так. Пауль ушел туда, где ожидал меня встретить: к Славному Дозору. Поняв свою ошибку, он все равно не вернется, поскольку спешит в Уэймар. Меня преследует только ганта Ондей.

Шаван оживился от последнего имени. Поджал губу так, что зубы блеснули в лунном свете, и свирепо произнес:

— Ондея тирли та! Ондея ханида вир канна теде! Ме тенари, чирлик кус!

— Да-да, понимаю, Ондей — храбрый воин, он всех нас поголовно чирлик. А теперь я прошу тебя помолчать.

Герцог извлек из ножен дагу и положил клинком на губы шавана. Тот умолк, а Эрвин помедлил, чтобы собраться с мыслями. Или — с чувствами, сказать точнее. Начал неторопливо, сплетая голос со звуками сверчков и криками ночных птиц:

— Должно быть, ты удивлен, что я ни о чем не спрашиваю. Ждал пыток и допросов, собирал мужество в кулак, чтобы храбро рассмеяться мне в лицо… А я даже не хочу слушать — странно, не так ли? Но я удивлю тебя еще сильнее, когда скажу, что не питаю злобы или ненависти. Даже грустно, что ты лежишь раненый и связанный, хотя мог свободно скакать в седле рядом со мной. Ты ведь не успел понять тогда, в Рей-Рое, сразу кинулся в бой — а мы-то пришли ради мира. Ганта Гроза стал моим другом. Он должен был убедить Степного Огня принять мой союз. Впервые в истории шаваны и волки выступили бы под одними знаменами…

Повернув голову, пленник стряхнул дагу. Но не заговорил, а облизал сухие губы.

— Хочешь пить?..

Эрвин попросил флягу у Хайдера Лида, приложил ко рту шавана.

— Ты стал слугой моего смертельного врага — того, кого вы зовете Гной-гантой. Ты убил Грозу и многих моих кайров, стрелял в меня самого, и если б попал, то плясал бы от счастья. У меня есть дюжина причин ненавидеть тебя и отдать под пытки. Однако я не питаю ненависти. Вы такие, какие есть. Было бы странно гневаться на это. Людей невозможно изменить, они всегда поступают согласно натуре. Мой брат жесток и глуп, моя сестра слишком ранима, Аланис гневлива и горда, Галлард Альмера — лицемер, Виттор Шейланд — трус… Черты характера лежат на каждом из нас, словно клеймо проклятья. Даже если они мешают, приносят страдания и боль — мы все равно остаемся заложниками своей натуры.

Эрвин утер манжетой воду, которая протекла на шею пленника, и сказал тише:

— Например, я был бы рад не жалеть тебя. Однако жалею.

Он коснулся Перста Вильгельма на предплечье шавана.

— Почти во всем ты — простой степняк с обычными вашими нравами. Но в одном перешагнул природу: надел на руку вот эту вещь. Ты даже сражался за нее. Пауль испытал вас, когда стравил между собой. Ты убил не одного и не двух, чтобы завладеть Перстом. Пауль дал тебе испить своей крови или слюны, и это было великой почестью: шутка ли, кровь самого Гной-ганты!.. Ты гордился собой, не понимая, что потерял: ты перестал быть человеком.

Чей-то конь тревожно заржал. Эрвин на миг отвлекся от монолога и увидел, как Хайлер Лид и альтесса Тревога сидят рядом, ловя каждое его слово.

— Ты получил первокровь и власть над Священными Предметами. Это черта, неотъемлемая для тебя и в то же время — недоступная большинству людей в подлунном мире. Данное обстоятельство исключает тебя из рядов человечества. Твои поступки, мысли, судьбу отныне определяет не твой характер, а факт обладания Перстом Вильгельма. Отношение других людей к тебе зависит теперь только от Предмета на руке — и от того, что ты с ним делаешь.

Альтесса погладила пленника по черным волосам, Эрвин повторил ее жест. Шаван заговорил — уже не грозно, а робко, с испугом. Герцог приложил палец к губам:

— Твои слова не имеют значения. Боюсь, ты более не существуешь как человек. Скрыв от меня имя, ты поступил мудро. Имя было бы лишним. Я назову тебя согласно функции: Орудие.

Шаван изменился в лице и заговорил. Акцент был силен, но слова вполне понятны:

— Ориджин, отпусти меня, я отдам Перст!

Герцог спрятал дагу в ножны и поднялся, не обращая на пленника и тени внимания. Сказал Хайдеру Лиду:

— Капитан, нам потребуются шарниры, брусья и стальные штыри. Взгляните на схему, здесь указаны все размеры.

Он протянул кайру листок. Лид смотрел на герцога большими глазами, полными удивления и восторга. Так же глядела и альтесса.

— Милорд, вы его сломали!.. Продолжайте допрос, он скажет все!

— Я не имею привычки беседовать с вещами. Допрашивайте вы, если угодно. И все-таки взгляните на схему.

Капитан развернул листок и поднес к глазам, чтобы в свете луны различить чертеж. Тревога смотрела через его плечо.

— Пресветлая Агата… — выронил Лид. — Это может сработать!..

— Устраните в Орудии остатки воли. Приставьте к нему человека, добейтесь того, чтобы Орудие совершало действия только по приказу. Без команды Орудие не делает ничего: не испражняется, не говорит, не кашляет. В отсутствие приказа оно не должно отличаться от бревна.

— Да, милорд.

— И пошлите разведчиков вверх по реке. Нам нужен чертов кузнец!