Тень Великого Древа

Звезда — 1

Июль 1775 г. от Сошествия

Графство Рейс

Теперь она часто смотрела в зеркальце. Гораздо чаще, чем в былые годы при дворе. Тогда она всего лишь заботилась о красоте, защищала свое первенство. Детский каприз. Ныне ей следовало видеть отражение, чтобы повторять себе главные слова:

— Я пройду этот путь до конца.

И другие, еще более важные:

— Я останусь собой. Я не дам себя разрушить.

Прошло то время, когда ее жизни грозила прямая опасность. Осталось позади, на другом берегу священной реки Холливел. Теперь ее окружали десятки воинов, которых окружали сотни, за которыми следовали тысячи. И каждый знал: ни один волосок не должен упасть с ее головы.

Сердце орды составляли пять человек. Пауль — Гной-ганта, владыка тлена. Три его клинка: Кнут, Муха, Чара. И — она.

Первым кольцом, в прямом поле зрения Пауля, ехали ханида вир канна, либо коротко — ханиды. Воины, носящие Персты Вильгельма. Пауль доверил им самое могучее оружие на свете. Прямо в пути Кнут, Муха и Чара учили их стрелять. Скоро они станут грозною силой, каждый будет стоить сотни простых воинов, перед ними не выстоят даже ориджинские иксы. Но не этим определялось их особое положение в орде. На степном наречии ханида вир канна означало: достойные увидеть. Им было даровано право свободно видеть Пауля. В любой миг, когда они захотят.

Сорок ханидов очерчивали кольцо вокруг Гной-ганты. Двадцать тысяч всадников орды оставались за пределами кольца. Вожди и лучшие воины могли въехать в кольцо по личному позволению Пауля. Прочим запрещалось приближаться к нему. Один раз в день Пауль проезжал всю орду насквозь — лишь тогда рядовые всадники могли его увидеть. Они орали от пьяного восторга, вспрыгивали на спины лошадей, трясли над головой клинками… А некоторые, напротив, спешивались, падали на колени и заводили молитвы.

— Дешевый трюк, — говорила себе Аланис, глядя в зеркало. — Он просто напускает важность, чтобы держать их в подчинении.

Она часто говорила с отражением о Пауле. Должна была говорить. Высмеивала и развенчивала все его трюки. Должна была высмеивать.

Предмет по имени Вечность поверг шаванов в трепет. Аланис сказала себе: это просто Предмет. Священные Предметы могут все, но это сила богов, а не Пауля. Он — обычный негодяй, слуга другого негодяя. Он всего лишь умеет использовать Предметы.

Но он хорошо умел это. Пугающе хорошо. Когда был убит Моран, не вся орда увидела Вечность в деле. Многие находились слишком далеко, чтобы разглядеть. Пауль устроил повторное представление. А случай подвернулся скоро: Ребекка Литленд приехала за Мораном.

— Ты хочешь соединиться с любимым? Благородное желание. Исполню его.

Пауль бросил горсть черных мух в коня Ребекки, а вторую — в нее саму. Она замерзла в воздухе, не успев спрыгнуть с седла. Это было красиво. Это было страшно. Ребекка сделалась пищей для тьмы. Той ночью Аланис говорила зеркалу:

— Как бы оно ни выглядело, это всего лишь смерть. Бекка погибла, как отец и как Альфред. Их души теперь на Звезде, пируют за одним столом с Праматерями. Иначе быть не может!

Но отражение не перестало дрожать, и ей пришлось добавить еще:

— Нет, он не убьет меня Вечностью. Он вовсе меня не убьет. Я пройду этот путь до конца.

Затем Пауль выступил в поход.

Орда состояла примерно из двадцати тысяч всадников — точного числа никто не знал. Она делилась на ганы — группы шаванов, подчиненных одному ганте. В каждом гане было разное число мечей: одни насчитывали дюжину, другие — сотню, третьи могли поспорить с альмерским батальоном. Нельзя построить хорошее, дисциплинированное войско из таких разнородных частей. Если бы Аланис довелось командовать ордою, она переделила бы ее заново. Дюжины сложились бы в роты, роты — в батальоны, батальоны — в полки. Каждому подразделению назначила бы командира, затем уделила бы несколько месяцев муштре, чтобы воины приладились к командирам и друг другу.

Но Пауль сделал только два назначения.

Первым были ханиды.

Стоя у черного, выпавшего из времени трупа Морана, Пауль пнул ногой мешок с Перстами:

— Берите, это ваше оружие!

Сначала шаваны боялись подойти. Потом из толпы выдвинулись первые смельчаки и подобрали по одному Предмету. Среди них был Юхан Рейс. Затем, вдохновившись примером, подбежали другие, схватили Персты с земли. А потом Предметы кончились: их было меньше полусотни — на много тысяч шаванов. Большинство всадников просто заворчали от зависти, но кое-кто выхватил клинки, подскочил к везунчикам с Перстами:

— А ну, отдай!

И Пауль крикнул:

— Молодцы! Возьмите, что можете взять!

На глазах Аланис началась свалка. Шаваны выбивали Персты друг у друга, вырывали из мертвых пальцев, отрубали вместе с руками. Завладевали Предметом лишь затем, чтобы минуту спустя потерять его и сдохнуть. В ход шли кулаки, кнуты, ножи, мечи, зубы. Кровь лилась ручьями. Кто-то отползал, зажимая рану. Кто-то рубился, как зверь, защищая свой Перст. Кто-то испускал дух прямо у ног Пауля. А тот кричал от радости:

— Да, сыны Степи, так и нужно! Берите свое!

Когда резня иссякла, четыре десятка шаванов стояли над парой сотен трупов. Измазанные чужой кровью, свирепые, дикие, еще не вернувшие человеческий облик.

— Ханида вир канна — достойные увидеть! Вы, лучшие из шаванов, отныне будете со мною!

Пауль прошел между ними и каждого поцеловал в губы. Каждого из сорока головорезов. Если чье-то лицо было испачкано в крови — Пауль размазал ее по своему лицу.

Шаваны выглядели так, словно родились заново. Когда к ним вернулась человеческая речь, они могли сказать только одно:

— Гной-ганта! Гной-ганта! Гной-гантааа!!!

Второе назначение Пауль сделал накануне выхода из Рей-Роя.

— Один из вас останется тут и защитит город. Если сюда придет младший Ориджин, нужно убить его солдат и взять его в плен.

Три человека стояли перед Паулем: ганта Корт, ганта Ондей и младший граф Юхан Рейс. Все трое носили Персты на предплечьях. Двоим — Корту и Юхану — Предметы достались без боя. Они подобрали их в числе первых и держали мечи наготове, но никто не напал. Корт и Юхан были вождями, их уважали и боялись. А вот Ондей промедлил, не схватил Перст, пока было можно. Так что он выбрал миг, ворвался в схватку и заколол шавана внезапным ударом.

— Мы — ханида вир канна! — сказал Паулю Ондей. — Мы имеем право быть с тобой, когда ты растопчешь Север!

— Да, — сказал Пауль. — Но один из вас останется. А с ним — пять сотен всадников и три носителя Перстов.

Корт сказал, подкрутив ус:

— В моем гане — семьсот человек. Мы пригодимся тебе в походе. Лучше оставь тут более мелкого вождя.

Ондей хмыкнул, скосив глаз на Юхана:

— Рей-Рой — его город. Пусть он и стережет.

А Юхан только склонил голову:

— Гной-ганта, тебе виднее. Решишь оставить меня — останусь.

Пауль выбрал:

— Ондей, останешься ты.

— Дух червя!.. А добыча? Что я получу?!

Вдруг Пауль повернулся к Аланис:

— У него смердит изо рта. Ты заметила?

— Чистая правда. Мерзко стоять рядом.

Ондей разинул рот:

— Эй, причем тут…

Пауль воткнул пальцы ему в пасть. Шаван дернулся было, но замер — вторая рука Гной-ганты схватила его за челюсть. Пауль пошарил во рту, сжал, дернул. Показал Аланис желтый зуб с окровавленным корнем:

— Видишь, в этом причина.

Затем похлопал Ондея по плечу:

— Ты получишь шанс убить младшего нетопыря. Это великая честь. Принесешь мне его голову — возьмешь себе любой Предмет из хранилища Первой Зимы. Верю, ты сможешь.

Он не продолжил: «А если не сможешь…». Не сказал ни слова угрозы. Зачем тут слова?

Потом, оставшись одна, Аланис говорила зеркалу:

— Нельзя вырвать зуб голыми пальцами! Лекарь берет клещами и налегает всем телом, и даже тогда не с первого раза… Нет, это просто трюк! Зуб был гнилым и шатался. Или Пауль заранее спрятал зуб в рукаве. Или… Тьма сожри, он — просто человек!

Пауль не занимался дисциплиной и муштрой, не собирал военных советов, не раздавал приказы. Не делал ничего, что подобает полководцу. Просто ехал, окруженный кольцом ханидов, и раз в день одаривал взглядом остальных. Орда вокруг него формировалась сама.

Сами собою уважаемые ганты оказались в голове колонны, оттеснив более мелких в хвост. Согласно своему нраву, дерзкие и храбрые шаваны терлись ближе к кольцу перстоносцев, пытаясь увидеть Пауля. Обладатели выносливых коней вырывались вперед, разведывая местность, чтобы потом принести доклад — и хоть минуту поговорить с Гной-гантой. Запасливые и умные вожди везли телеги с продовольствием, бедные и глупые отставали от орды, рыща в поисках фуража. Утром одни быстро снимали шатры и выдвигались вперед, другие завтракали с ленцой. При виде Пауля одни орали: «Слава!», поставив коней на дыбы; другие молились, упав на колени. Предоставленная сама себе, свободная от приказов, каждая частица орды проявляла характер. А Пауль наблюдал. К концу пути, когда дойдет до битвы, он будет знать о них все.

— Идовски хитер, — говорила себе Аланис, — но не хитрее Эрвина и не лучше меня. Мы — внуки Агаты, а он — простой головорез!

Опровергая ее слова, в круг въехал разведчик с докладом:

— Гной-ганта, удача на нашей стороне. Нетопыри дали себя заметить. Три батальона под флагами Ориджина в двадцати милях к северу от нас. Наверное, они тоже заметили орду.

— Почему так думаешь?

— Они отходят к Славному Дозору. Боятся нас!

— Ты видел вымпел полководца?

— Да. На нем герб Снежных Графов.

— У тебя острый глаз и хороший конь. Но почему ты не встал передо мной на колени?

Шаван ударил себя в грудь кулаком:

— Гной-ганта, я хочу быть лучшим воином твоей орды! Хорошо сражаюсь верхом, хуже — на ногах, а на коленях — совсем плохо.

Пауль спросил имя разведчика. Его звали Алишер.

Когда Алишер ушел, Пауль вновь двинулся вперед, а с ним вместе тронулась и вся орда. Известие о северянах ничего не изменило.

Ганта Корт осмелился дать совет:

— Послушай, Гной-ганта… Северян три батальона, это много, но нас в шесть раз больше, да еще Персты Вильгельма. В поле все преимущества за нами. А вот когда они скроются в Славном Дозоре, сложно будет их расколоть. Не лучше ли пришпорить коней и нагнать врага в степи?

— Нет, — сказал Пауль.

И все. Одно слово — нет. Три батальона кайров — сила, способная пройти Рейс насквозь, — даже не заставила Пауля задуматься.

— Он просто не пойдет в Славный Дозор, — услышала отраженная в зеркале Аланис. — Зачем ему туда? Шаваны хотят грабить Север, вот и двинутся на Север вдоль Дымной Дали. Лиллидей засядет в крепости, мы пройдем мимо, вот и все.

Отраженная Аланис была бледна, несмотря на жару. Она предчувствовала нечто очень скверное.

От бывшей бригады осталось только четыре человека. Каждому Пауль определил особую роль.

Кнут стал именно кнутом: орудием наказаний. Если кто-то из шаванов вызывал недовольство Гной-ганты — хоть и редко, но такое случалось — то Пауль звал Кнута и указывал на виноватого. А Кнут просто говорил:

— Тебе больше не место в орде. Садись на коня и уезжай. Ты недостоин быть с нами.

Никого не били и не убивали, изгнание считалось самым тяжким из наказаний. И верно: шаваны боялись его, как конь — змею. Принимались уговаривать и умолять, предлагали Кнуту взятки. Тот был непреклонен и следил, чтобы виновник уехал прочь.

Бывало, некоторые потом возвращались. Вливались в орду, надеясь, что их не увидят, а когда заметят — все уже забудется. Дважды Кнут замечал таких. Он заставил их спешиться и росчерком плети раздробил ноги и руки. Орда ушла дальше, оставив за собой умирающие обломки.

Муха был для Пауля лишней парой глаз. Чего не видел сам Гной-ганта, о том докладывал Муха. Он легко находил с людьми общий язык, с ним делились сведениями и слухами. Ни разу никого не наказали по доносу, взыскания налагались только за то, что Гной-ганта видел лично. Но иногда, узнав что-нибудь об одном из шаванов, Пауль звал его к себе:

— Ты — хороший всадник. Как твое имя?

Шаван назывался, и Пауль разрешал ему несколько минут ехать рядом, внутри круга ханидов. Близость к Гной-ганте была лучшею, самой ценной из наград. Не считая, конечно, владения Перстами.

А лучницу Чару Пауль называл своей молнией. Она овладела Перстом еще в Рей-Рое, буквально за день, будто была рождена для него. Кнут и Муха стреляли пока что лучше Чары, но было ясно: стоит ей набраться опыта — и она станет самым грозным воином орды.

— Покажи, как ты это делаешь, — говорил Пауль жадно, с похотью, будто велел ей раздеться и поласкать саму себя.

— Цель? — спрашивала лучница.

Он указывал птицу в небе или подбрасывал вверх комок земли. Чара делала вдох — и стреляла. В отличие от всех солдат бригады, она не поднимала руку, а била снизу, от бедра. Коротким движением сгибала локоть и метала в небо огонь. По неопытности Чара промахивалась — но тут же делала второй, третий выстрел с такой скоростью, что вся очередь занимала один вдох. Ни одна цель не доживала до второго вдоха лучницы.

— Ты очень хороша, — говорил Пауль. — Одна положишь целую роту.

Нельзя было понять, приятно ли ей. Кажется, смуглые щеки Чары становились чуть краснее.

— Покажи, как ты это делаешь, — сказал Пауль, указав на шавана. Одного из тех, кого Кнут изгонял из орды.

— Он — наш, — возразила Чара.

— Он провинился.

— Кнут накажет. Убивать своих я не стану.

— Ты хотела убить Морана.

— Только его.

Пауль медлил, давая Чаре ощутить, как ее собственная жизнь качается на весах. Смотрел ей в лицо, ища признаков страха. Чара не бледнела и не отводила взгляд. Ее мужество возбуждало Пауля.

Кнут, Муха и Чара имели также одну общую роль: тренировать ханидов. И во время привалов, и прямо на ходу они обучали избранных владеть Перстами. Муха был самым веселым из наставников, шаваны буквально обожали его. Кнут требовал жесткого послушания и пугал расправой. Чара вела себя так, будто ей плевать на учеников. Однако лучшею наставницей была именно она. Где Муха говорил сотню слов, там Чара обходилась десятью — но эти слова попадали в самую суть. Чара умела сказать именно то, что заставляло ученика выстрелить как надо. Если у кого-то что-то не получалось — она не наказывала; если делал большие успехи — не хвалила. Но однажды она вывела ханида из строя и подвела к Паулю:

— Этот не годится. Он не стрелок.

— Почему?

Чара потерла кончиками пальцев — будто в пальцах стрелка должно быть нечто такое, чего нет у этого парня.

— Уверена?

Она щелкнула себя по горлу — шаванский жест: мол, крайнее слово сказано.

— Сдай Перст Вильгельма, — приказал Пауль ученику.

Тот побелел:

— Но как?.. Я же достоин, я избран!.. Гной-ганта, отдай меня другому наставнику, я научусь!

— Перст Вильгельма, — повторил Пауль.

Внутри шавана что-то щелкнуло — и он кинулся бежать. Несколько ханидов прицелились ему в спину, однако Пауль запретил стрелять. Поднявшись в стременах, он закричал так, чтобы слышали на много ярдов вокруг:

— Кто убегает, тот недостоин! Шаваны, поймайте его и заберите Перст!

— Он будет защищаться, — предупредила Чара. — Хоть и плох, но с близка попадет.

— Так и хочу.

Дюжина шаванов выхватилась из ближайшего отряда, ринулась наперерез беглецу. Он открыл огонь. Как и сказала Чара, он бил мимо, снова мимо, снова. Но когда ловцы приблизились, стал попадать в цель. Кто-то вспыхнул заживо, другого прожгло насквозь, третьему выгрызло дыру в боку. Несколько испугались и ринулись наутек. Но четверо не струсили — добежали-таки до ханида и изрубили в куски. Один подхватил отсеченную руку с Перстом и с нею подскочил к Паулю:

— Я достоин! Прими меня, Гной-ганта!

Тот поцеловал шавана в губы. Затем подозвал тех, кто не завладел Перстом, но и не испугался огня.

— Вы — хорошие бойцы. Назовите ваши имена.

Только у Аланис не имелось роли. Раньше она была пленницей, потом — кем-то вроде советника, теперь — никем. Конечно, Пауль не дал ей Перст. Но и советов больше не просил, и охрану не приставил. Аланис просто ехала с ним рядом, в круге избранных. На нее смотрели с завистью и вожделением. Она понимала: шаваны хотят не ее тело, а место — возле владыки вечности. Ничем не заслуженное, не добытое в бою, данное за так. Ей хотелось кричать:

— Да очнитесь вы! Он не Гной-ганта или Дух Червя, или что-нибудь еще! Он просто слуга одного лорда-интригана. Он говорит с Предметами — и все, ничего больше!

Аланис говорила это зеркальцу… и не видела веры в лице отраженья.

Ей выделили личный шатер. Пауль, Кнут и Муха спали под открытым небом, как в песках Надежды, но для Аланис устроили особое жилище. В шатре стелили ковер под ноги и густую овчину для сна, ставили вино и яства, приносили воду и кадку для омовения. Пища была вкусной, вода — чистой, вино — хмельным. Две девушки прислуживали Аланис, обе — из знатных семей. Они помогали герцогине умыться, раздеться, расчесаться; накрывали стол, уносили посуду; заботились о здоровье и самочувствии; разминали плечи и стопы. Аланис слишком изголодалась по достойной жизни и не смогла заставить себя отказаться от привилегий. Но и не перестала задаваться вопросом: какого черта? В пустыне я все делала сама, и Пауля это не волновало. Что переменилось?

Она спросила Пауля — осторожно, полунамеком. Получила в ответ:

— Так мне захотелось.

Спросила Кнута и Муху — услышала:

— Не спорь. Как приказано, так и делай.

Спросила Чару — та сказала:

— А в чем беда? Тебя там скучно? Хочешь, приду на ночь?

И, действительно, пришла. Выгнала служанок, поела вместе с Аланис, выпила вина. Потом без тени стыда разделась, залезла в кадку, попросила полить воды на спину. Это было очень странно и слегка конфузно. Аланис помогла ей помыться из расчета потом поговорить и узнать обо всем. Но лучница, видимо, устала за день, да еще разморилась от вина. После ванны сразу уснула, а утром сказала:

— Спасибо, сестра. У тебя вкусно, но душно и жарко. На ужин еще зайду, а спать лучше под луной.

Аланис стала понимать еще меньше, когда служанки принесли новую одежду. Сундук был наполнен платьями южного покроя — очень легкими, открытыми, почти прозрачными. Многие расшиты золотом или жемчугом, вдобавок имелась шкатулка дорогих украшений.

— Гной-ганта просил вас, госпожа, надеть что-нибудь из этого.

И вновь странное чувство. Платья были хороши — почти достойны герцогини Альмера. Голые ноги и плечи не смущали ее, Аланис никогда не стеснялась своего тела. Но — какого черта? В чем подвох? Зачем Паулю хлопотать обо всем этом?..

Она выбрала наряд, дала себя одеть и расчесать. Сев на коня, обнаружила просчет: платье не годилось для верховой езды, бедра оголились почти целиком. И пускай, — решила она, — сегодня смотрите на меня, а не на вашего Гной-ганту! Ханиды смотрели. Пугливо прятали взгляд, но не могли побороть себя, глазели снова. На их лицах, кроме вожделения, Аланис видела нечто еще: благоговейный трепет. А Пауль сказал ей два слова:

— Хорошо. Подходит.

Назавтра она оделась целомудренней, но столь же роскошно. И снова заслужила сухую похвалу Пауля. Без страсти, без жажды — мол, хорошо исполнила приказ.

Вечером он явился к ней на ужин. До Славного Дозора оставалось десять миль, разведчики уже достигли замка: Снежный Граф надежно укрепился в нем. Увидев Пауля, Аланис ощутила почву под ногами. Я — агатовка и альтесса Ориджина, я прошла вместе с кайрами всю Северную Вспышку. А ты — самозванец и лжец. Тебе нужен мой совет, чтобы разыграть великого полководца!

— Ну что же, сударь, вы разработали план атаки? Желаете поделиться со мной?

Он молча съел немного и начал рыться в сундуке с вещами.

— Там нет военных карт, — с насмешкою молвила Аланис. — Все только у меня в голове.

Пауль вытащил на свет пару шелковых тряпок.

— Надень.

Аланис давно не испытывала стыда перед Паулем. В пустыне прятаться некуда, пришлось забыть о том, что такое интимность. Переодевание ее не смущало, но сам выбор платья!..

— Это же дрянь. Такое носят шиммерийские шлюхи.

— Наденешь сама, или помочь?

Она переоделась и на сей раз не посмотрела в зеркальце. Без него все было ясно.

Пауль придирчиво оглядел ее, приказал:

— Это сними, вон то надень. Смени обувь на вот эту. Примерь такое ожерелье.

Она вдруг поняла:

— Вы собираетесь на переговоры?! Шлете парламентеров к Лиллидею? Тьма, я не поеду в этом!

Он усмехнулся. Она обозлилась:

— Это наряд потаскухи! Мне даже перед вами стыдно, хотя кто вы такой! А Снежный Граф — знатный зрелый дворянин, он мне в отцы годится. Я не поеду к нему так!..

Она стала сдирать с себя тряпки. Пауль велел:

— Успокойся, не пойдешь ты к Лиллидею. Садись, ешь!

Нехотя она опустилась на ковер.

— Чего вы, тьма сожри, хотите? Женщину? Напоследок, перед боем? Вдруг завтра убьют, а вы голодный!.. Идите к Чаре, вы созданы друг для друга.

Пауль отчего-то продолжал веселиться.

— Никакого боя не будет, — ядом сквозь зубы процедила Аланис. — Вы так надрываетесь, чтоб выглядеть этим Гной-гантой! Сражение явно ни к чему. Если Лиллидей задаст вам трепку, шаваны мигом разбегутся. Что за Гной-ганта, которого можно побить!

— На, — он протянул ей чашу с вином.

Она вылила на ковер.

— Довольно. Хотите моего совета — спрашивайте. Хотите играть — играйте не со мной.

— Ты советуешь пройти мимо Славного Дозора на север? И дальше — вдоль Дымной Дали?

— Да. Вы ничего не получите, победив Лиллидея, но от поражения потеряете все.

— Какой самый быстрый путь отсюда в графство Шейланд?

Стоило спросить: на кой черт ему в графство Шейланд? Но сейчас — не до этого.

— Конечно, кораблями. В Славном Дозоре их очень мало, и против течения трудно идти.

— А где много кораблей и нет течения?

— На Дымной Дали… Хотя нет. Ориджин, вероятно, нанял все возможные суда, чтобы перебросить свою армию. Нужно ехать сушей.

— Спасибо за совет.

На миг она ощутила превосходство и уверенность. Спросила прямо:

— Объясните мне: зачем все это? Драгоценности, платья, шатры, вино? С каких пор вам не плевать на то, как я живу?

— Ты — женщина Гной-ганты, — сказал Пауль так спокойно, что она даже не испугалась. — Посмотри на себя.

— Надеюсь, меня не стошнит.

Аланис заглянула в зеркало. Наряд обманул ожидания. Он выглядел лишь отчасти пошло, а в большей степени — страшно. Цвета свернувшейся крови и болотной зелени, и дубленой кожи так смешивались в нем, что платье казалось сшитым из фрагментов трупа.

— Святые боги!..

Она потянулась к завязкам, чтобы сбросить эту дрянь. Но замешкалась, присмотрелась к отражению. Жутко, мерзко… таинственно… властно.

— Я — Гной-ганта, — сказал Пауль. — Владыка смерти, разложения и тлена. Ты — моя женщина. Мой член, похожий на могильную змею, вползает в твое лоно и наполняет его ядом. Ты умираешь в минуту оргазма, потом я оживляю тебя.

Аланис зажала рот рукой и ринулась к кадке. Пауль погладил ее волосы и вышел прочь. Дрожа, она села на ковер. Приступ тошноты улегся быстро, его почти и не было, Аланис изобразила его, чтобы скрыть иное чувство: страх.

Доползла до любимого зеркальца, прошептала:

— Это ложь. Он — просто человек. Он не возьмет меня, а если попробует — я его убью.

Отражение белело от испуга. Аланис высмеяла его:

— Неужели поверила? Ты выжила из ума! Какой еще владыка тлена?.. Нет такого существа! Его придумали старые шаваны, чтоб пугать молодых и дурных!

У отражения тряслись губы.

— И знаешь, я добавлю еще кое-что. Завтра он пойдет на штурм, и Лиллидей спустит с него шкуру. В Эвергарде было триста человек, они положили почти половину бригады. У Лиллидея — три тысячи. Что скажут шаваны, когда Гной-ганта побежит, как кролик?

Она поцеловала отражение и принялась за вино.

Над крепостью поднимался дым. Три черных хвоста тянулись от башен и сплетались в густую брюхатую тучу. Ворот не было. Трещина змеилась по всей высоте надвратной башни, от земли до черепичной крыши. На галереях в просветах бойниц тут и там мелькали фигуры шаванов. Подбирали тяжелые, мешковатые предметы, переваливали через парапет, швыряли со стены. Трупы северян сыпались в ров. Не всегда целиком, зачастую — кусками.

Группа пленных стояла на коленях перед Паулем, а вокруг — ханида вир канна, достойные видеть. Их стало заметно меньше, но их это не волновало. На жадных, хищных, пьяных от крови лицах читалось счастье. Мы победили! Разгромили три батальона волков! Перебили, как собак, распотрошили, как свиней! Мы сделали это, мы — достойные! А теперь достойны увидеть, что Гной-ганта сделает с пленниками.

Аланис тоже была рядом — где еще быть фальшивой любовнице владыки смерти? Раньше вот так, в ожидании казни, стояли перед ней бедняки из пустыни. Теперь — греи и кайры, и несколько искровых гвардейцев. Солдаты, которых сама Аланис не задумываясь бросила бы в бой. Люди, коим по долгу службы положено умирать. Но, тьма сожри, не так! Не на коленях и не от рук швали!

— Где Лиллидей? — холодно спросил Пауль.

Вокруг него роились черные мушки Вечности.

— Граф погиб, — сообщил Кнут. — Вот его тело.

Он махнул кому-то. Пара шаванов подтащила и бросила труп к ногам Гной-ганты.

Аланис замутило. Да, все как она сказала: зрелый знатный дворянин, суровое лицо, роскошно седые волосы… Правая рука вырвана из сустава, торчит сквозь кожу плечевая кость. Левая до сих пор сжимает рукоятку даги, всаженной меж ребер.

— Почему он мертв?

— Гной-ганта, ты сам видишь: он убил себя.

— Я вижу. Как это случилось?

Один из ханидов ответил с ухмылкой, поглаживая свой Перст Вильгельма:

— Гной-ганта, я первым нашел белого волка. Он кинулся с мечом, а я его плетью — рука долой, уже не боец. Тут налетели другие — я их так и так. Накрошил десяток, не меньше! А когда повернулся к этому шакалу, он уже сдох. Сам себя зарезал!

— Я велел взять его живьем. Ты не исполнил приказ.

— Как это? Гной-ганта, он же сам! А я все как надо!..

Пауль встал на труп Лиллидея, сделавшись на голову выше. Сказал громко, но ровно, без крика:

— Если я даю приказ, вы исполняете его в точности. Если говорю взять живьем, вы приводите живого. Это не сложно.

Одна Аланис успела заметить — да и то лишь потому, что ждала подобного. Коротким, быстрым движением Пауль метнул невидимую плеть. Тот шаван, что убил Лиллидея, даже не сразу понял. Его вооруженная рука вдруг повисла, перебитая в плече. Вдохом позже боль достигла сознания.

Перекрывая ор шавана, Пауль произнес:

— Если отрубить человеку правую, он может держать нож в левой. Чтобы этого не случилось…

Свист повторился. Вторая рука шавана повисла, как хлыст. Крик стал почти нестерпимым, но голос Пауля звучал мощнее:

— Вот что значит — взять живьем. Кто не понимает этого, тот не достоин. Сдай Перст!

Кнут отнял Предмет и погнал калеку прочь. Вой продолжал звучать, пока расстояние не скрыло его.

Тогда Пауль повернулся к пленным. Их была без малого сотня. Многие ранены, оглушены, избиты, некоторые почти без сознания. Но были и здоровые, своею волей сдавшиеся в плен.

— Хотите жить? — спросил Гной-ганта.

Один из кайров поднял залитое кровью лицо, пожевал слюну и харкнул под ноги Паулю.

Мушки Вечности были наготове, одно движение — и кайр отправится в идову тьму, следом за Мораном и Беккой. Но Пауль только повторил:

— Я спрашиваю: хотите жить?!

Другой кайр плюнул ему в ноги и выкрикнул:

— Слава Агате!

За ним отдалось эхо:

— Слава Агате!.. Слава… слава!..

Кричали все до единого. Серые от кровопотери, поломанные, изрубленные, теряющие сознание. Кричали во весь дух, в полную силу легких. Кто мог, поднимался с колен.

— Слава Ориджину!

Все знали, что это — последние слова, других не будет. На лицах, измученных болью, проступала… радость.

— Слава Первой Зиме! Слава Агате!

В глазах у Аланис поплыло от слез.

Зато Пауль и Муха смотрели внимательно, зорко.

— Вон тот, — сказал Пауль.

— И тот, в заднем ряду, — добавил Муха. — И еще крайний справа.

Трех северян отделили от группы. Они выделялись отсутствием света в глазах. Они все еще боялись умереть.

— Этих допросить, узнать все, — велел Гной-ганта. — Остальные… бегите!

Никто не тронулся с места.

— Там Холливел, — сказал Пауль. — Кто добежит до реки — останется жив.

— Слава Агате! — ответили пленные.

— Чара, — сказал Пауль.

Лучница вышла вперед.

— Северяне, проклятые волки. Вы топтали мою родину веками, захватывали, грабили. Я бы всех вас убила сама. Но моим ученикам нужна тренировка.

Ханиды из ее отряда охотно подняли Персты.

— Я дам двадцать вдохов форы, потом прикажу открыть огонь. Бегите к реке. Кто добежит живым, в того не стреляем.

Аланис не выдержала:

— Да отпустите же их, тьма сожри!

Чара сказала:

— Раз.

Потом сказала:

— Два.

Потом:

— Три…

Никто не шевелился. Лишь те, кто стоял, протянули руки друзьям, помогли подняться.

— Семь, — сказала Чара, — восемь.

Один из них смотрел на Аланис, это было хуже всего. Так, будто она виновата… Будто она и вправду… Будто… Тьма!

— Десять, — сказала Чара.

Потом сказала:

— Одиннадцать.

Ханиды переглядывались, распределяя цели. А тот кайр все смотрел на Аланис, и она чувствовала змей в своем лоне и яд, и тлен, и все… Поглядела бы в зеркало, но нет его, есть только глаза кайра. В них ясно, смертельно ясно виделось отражение. Кем она стала теперь…

— Шестнадцать, — сказала Чара, и северянин выкрикнул:

— Слава Агате!

— Семнадцать.

— Слава Первой Зиме! — подхватили все.

— Восемнадцать.

— Слава Ориджину! — как на параде, хором.

— Девятнадцать…

— Слава Агате! — закричала Аланис Альмера, давясь слезами. — Слава Агате! Слава…

— Двадцать, — сказала Чара. — Огонь.

Большой темный рубин красуется на перстне. Аланис нашла его в шкатулке с драгоценностями в своем шатре. Он напоминал другой, подаренный отцом. Тот перстень был на ее пальце, когда бежала из Эвергарда. Потом отдала его случайному путнику в оплату за лошадей… И вот на ее руке новый, похожий на тот.

Пока Пауль говорит, она разглядывает свою ладонь. Длинные тонкие пальцы, бархатистая кожа, блестящие перламутром ноготки. Массивный рубин подчеркивает изящество ладони. Она думает: вот почему я всегда любила крупные камни. Она старается вспомнить: что еще я любила всегда? Какою была? Из чего состояла? Какими нитками можно сшить себя воедино?..

Пауль говорит, и все, кроме Аланис, слушают его, затаив дыхание. Он говорит кратко, добавляя веса словам:

— Вы победили. Разгромили Лиллидея — одного из лучших волков Севера. Это победа, которой можно гордиться. Вы — достойные сыны Степи!

Они что-то орут в ответ, Аланис думает: я любила свой замок. Эвергард такой большой и разный. Я брала у него все, что нужно. В донжоне — отцовский кабинет и приемный зал, там становилась взрослой, важной, умной. «Юная леди», — говорили мне, и я могла поправить: «Просто леди, милорд». В стенах донжона — тайные ходы со слуховыми окнами. В них я получала власть. Пряталась, исчезала из виду, но сама-то слышала всех! Могла вмешаться в их жизни, они в мою — нет. Во дворе я красовалась, конечно. Во всех трех дворах, особенно в нижнем, куда пускают чужаков. Всегда выбирала, как нарядиться туда. Я в верхнем дворе — папина дочь, но в нижнем — ее светлость инфанта Альмера…

Пауль говорит о погибших ханида вир канна. Обещает лично устроить их души в Орду Странников. Все шалеют от восторга, будто верят этой чуши. Пауль называет имена шаванов, которые унаследуют Персты и станут новыми ханидами…

Аланис думает: я любила случайные встречи. На южном склоне замкового холма есть виноградник. Ухоженный, прозрачный, там приятно полежать с книгой в теплый день. Вдвойне приятно — встретить кого-нибудь. Виноградник — тихое место, особенно под вечер. Парочки назначали там встречи, надеясь остаться наедине. Пришли — а тут дочка герцога. Я играла невинность: «Что вы, останьтесь, не помешаю! Я вся целиком в книге, меня тут вовсе нет!» — но, конечно, никуда не исчезала… Еще потешнее, когда парень приходил раньше девицы. Я заводила премилую беседу, он не смел уйти. Мы болтали о том, о сем, пока не являлась его барышня. Лучше всего в этот миг поправить парню шейный бант или вместе рассмеяться над какой-нибудь шуткой — чтобы его девица ощутила себя самым лишним человеком в герцогстве Альмера. Потом сказать: «Ох, простите, что украла столько времени. Оставляю вас в лучшем обществе!» И лечь обратно к своей книге, и долго давиться от смеха, слушая, как они вдвоем пыхтят: она — от ревности, он — от стыда…

Пауль говорит о каком-то человеке — достойном из достойных, избранном из избранных. Он привел Пауля в подлунный мир. Благодаря ему удалось… Без него бы не…

Аланис рассматривает собственные пальцы, думает: еще я обожала пансион. Как же там было забавно! Смешная Хелисса со своими любовными письмами… и орлом. Боги, как он ее только не склевал! Зазнайка Деметра чуть не лопалась от важности: ах, я принцесса юга, целая дочь короля! Младшие девчонки бегали за нею, точно свита. Наставница Мириам только и делала, что конфузила всех и смотрела, как мы выкручиваемся. Прямо шут Менсон в юбке! И Иона… с нею все можно было…

— Граф Виттор Шейланд один бьется с нашими врагами. Мы соединимся с ним, и он откроет нам врата к власти над миром. Граф Шейланд — наш брат!

Звук имени выдирает Аланис из глубин памяти. Клещами, с хрустом, как гнилой зуб.

Виттор Шейланд?..

Виттор — Кукловод?!

— Это он — достойный из достойных?.. — переспрашивает Аланис.

Ее голос неразличим за воплями шаванов. От взмаха руки Пауля становится тише, и он говорит:

— Силы Шейланда заперты в Уэймаре. Мы придем ему на помощь и вернем мой долг. Шейланд привел меня в мир людей — я отплачу ему, когда порву кольцо осады. А заодно, мы убьем Десмонда Ориджина!

— Старый нетопырь там?.. — не верит Юхан Рейс. — Говорят, что он болел…

— Этот зверюга не захотел ложиться в пыль. Мы ему поможем!

Снова пьяные крики, стук кулаков о дерево стола.

За воплями Аланис едва слышит свои мысли. Не может быть… Ведь не может же!.. Шейланд — трус, размазня, торгаш. Он — Кукловод?.. Ладно бы дядя… Ладно бы сам Пауль… Но Виттор! Как?..

Теперь она слушает гораздо внимательней, ловит каждое слово. Среди шаванов намечается размолвка. Несмотря на веселье и хмель, они замечают подвох. Гной-ганта зовет в Уэймар, чтобы сразиться с Десмондом Ориджином. Встретить самого опасного врага на свете, потерять множество всадников — и что получить? Всего лишь Уэймар, уже разграбленный кайрами? Прости, Гной-ганта, мы не хотим тебя обидеть, но в мире есть и более заманчивая добыча.

— Какая же? — спрашивает Пауль.

Тут шаваны делятся на два лагеря. Во главе одного — Чара и однорукий здоровяк Сормах. Они говорят:

— Младший волк в степи, старший — в Уэймаре, а значит, Первая Зима беззащитна. Ударим в самое сердце врага! Растопчем его родину, отомстим за все!

Но ганта Корт и Юхан Рейс предлагают иное:

— Волки уже получили свое. Мы убили Снежного Графа, а скоро ляжет в пыль и герцог Эрвин. Северяне надолго запомнят нашу силу. Так стоит ли идти в Ориджин? Он далек, холоден и беден. Фаунтерра — намного ближе и богаче!

Шаваны принимаются спорить. Выбрать сложно: оба варианта слишком заманчивы. Сормах и Чара привлекают кровожадностью: сожжем Первую Зиму, разрубим сердце врага, упьемся местью! Рейс и Корт сулят огромную добычу: Фаунтерра — богатейший город, а владычица очень успешна с деньгами. Ее казна так и трещит от золота!

Первые кричат вторым:

— Вы боитесь войти в волчье логово! Трусливые псы!

Вторые отвечают:

— А вы — тупые бараны! Зачем топтать полмира, если рядом можно взять больше?!

Когда руки шаванов уже тянутся к ножам, Пауль начинает хохотать.

— Мальцы, о чем вы спорите? Зачем выбирать? Возьмем и то, и другое!

Все утихают в недоверии. Взять и Ориджин, и столицу?.. Возможно ли?..

— От пленных кайров мы знаем, сколько людей у Минервы и у старого волка. Если правильно разделить наши силы, их хватит на обе цели. Тем более, что на севере нам поможет Шейланд.

Шаваны разевают рты, опьяненные жадностью. Пауль продолжает:

— Младший герцог бродит где-то у Рей-Роя. Мы не дадим ему вернуться живым: оставим засаду здесь, на переправе. А сами пойдем во Флисс. Там ждет человек, который задолжал мне: приарх Галлард Альмера. У него две тысячи воинов и огромный флот. Я возьму его армию и корабли, и часть нашей орды — и отправлюсь на север. Разобью старого волка, освобожу графа Шейланда. Вместе мы двинемся на Первую Зиму и втопчем ее в пыль!

— Смерть волкам! — орет Сормах и ему подобные.

— Другая часть орды не поместится в корабли. Она тоже не будет скучать. От Флисса прямая дорогая в Эрроубэк, а оттуда — на Фаунтерру! Вы ринетесь туда, как вихрь, и сметете войска Минервы. Она не успеет опомниться, как наши подковы зазвенят на площади дворца!

— Вот это верный путь! — сияют Рейс и Корт. — Моран не одолел янмэйцев, но мы сумеем!

— Весь мир ляжет к нашим ногам! — смеется Пауль. — Сегодня — Снежный Граф, завтра — Альмера, потом — столица и Первая Зима! Сами Праматери нас не остановят!

Когда Аланис понимает сказанное, ее будто обливают кипятком. Все тело покрыто ожогом, от ушей до пальцев ног. Крик разрывает горло:

— Как — Альмера?!

Пауль не замечает ее.

— До Флисса доскачем как можно скорее. Галлард в осаде и долго не выстоит, а нам нужен его флот. Альмеру пройдем быстро, самые сладкие плоды — впереди!

— Как — Альмеру?.. — хрипит и кашляет Аланис. — Она — моя!.. Нельзя!..

Ее снова не слышат. Она хватает бутылку и лупит о стол. Другую, третью. Капли, лужи, осколки. Все умолкают, пялятся, разевая рты.

Она встает во весь рост, одетая в нечто, сшитое из фрагментов трупов. В глазах красно от гнева и вина. Она плюет в усатые пьяные морды:

— В Альмеру вам нельзя! Я не позволю!

Она чувствует собственный жар — такой, что впору спечься. Шаваны отшатываются, прячут за кубками рожи. Она хлещет взглядом, словно Перстом Вильгельма, сжигая одного за другим.

— Это — моя родина! Вы не тронете ее! Разинете пасть на Альмеру — сдохнете, как псы!

Ее силы, ее мощи достаточно, чтобы всех раздавить. Превратить в мышей, загнать в щели под половицей. Корта и Юхана, Кнута с Мухой, Сормаха и Чару…

— Альмера не достанется вам. Я — Альмера! Я уничтожу каждого!

Когда она кончает расстрел, за столом остается три десятка мертвецов. Без воли, будто без скелетов. Аморфное мясо, неспособное к бою.

И один живой человек.

Пауль смотрит на нее с ухмылкою, она встречает взгляд. Ну, что ты скажешь? Пригрозишь Перстом? Плевать. Ударишь меня? Не посмеешь. Возьмешь меня? Только попробуй!

Он говорит с вопросом:

— Слава Агате?..

И каким-то образом сбивает ее с ног.

Она хочет бросить ему в лицо: да, слава Агате, слава Альмере, слава Ориджину, проклятый ты пес! Но почему-то не может. Ей не хватает чистоты, чтобы крикнуть это твердо, как те кайры перед казнью. Она будто не имеет права. Агата кривится, когда Аланис произносит ее имя…

— Молодец, — говорит Пауль. — Садись.

Рвется в ней внутри тетива, пустеет колчан. Она валится на скамью, неспособная больше… Пауль притягивает ее к себе грубо, в охапку. Кладет лапу ей на грудь, взасос целует шею.

Говорит шаванам:

— Ну, кто из вас может взнуздать такую кобылицу?

Они принимаются ржать. Громко и глупо, с избытком. Смехом отыгрывают свой позор, утверждают себя, расправляют душонки…

Она думает: нет, я все еще — я. Она думает: что бы ни было, я дойду до конца.

Она думает: Альмера…