Тень Великого Древа

Меч — 4

Начало августа 1775 г.

Уэймар

— Мой верный соратник, ты ранил меня в самую душу. Горечь и разочарование переполняют меня…

Пауль висит на цепях, растянутый меж двух колонн в часовне. Лед, Мартин и Джоакин держат его под прицелом Перстов Вильгельма. Граф Виттор Кейлин Агна прохаживается вокруг него в сияющей броне Абсолюта. Граф скорбно вздыхает, кривит губы, качает головой. Он говорит:

— Если бы ты знал, Пауль, сколько боли причинил мне. И дело не в ужасной смерти, которую я принял от рук твоей любовницы. Хотя признаюсь честно: умирать — не самое приятное дело. Но подлинный источник страданий — твое предательство. Я доверял тебе больше, чем собственным рукам. А нынче эти руки сдавили мое же горло! В память о прошлом я ищу причин не убивать тебя — но пока не нахожу.

Лицо Пауля похоже на серый гранит колонн. Голос глух, как шаги в подземелье.

— Со мной шесть тысяч шаванов. Убьешь меня — они нападут.

Граф Шейланд треплет его по щеке:

— Бедный мой, как ты обессилел! Пытаешься меня запугать, а значит, сам боишься. Из-за отчаяния опустился до угроз. Тщетная потуга, приятель. Знаешь, почему?

Граф исчезает, издав тихий хлопок. Возникает за спиной Пауля, шепчет ему в ухо:

— Потому, что бессмертный не ведает страха!

Пауль говорит:

— Другая часть орды подходит к Фаунтерре. Они уже миновали Оруэлл. Юхан Рейс послушен, как щенок. Я скажу — и он возьмет для тебя столицу.

— Теперь торгуешься, — усмехается граф. — Твоя слабость буквально кричит о себе… Нет, младший Рейс не возьмет Фаунтерру, и ты сам это знаешь. Ты забрал себе лучших всадников и большинство ханидов. Ядро орды — здесь, в Уйэмаре. А Рейсу осталась горстка Перстов и толпа жадных дикарей. Они годятся лишь на то, чтобы отвлечь силы Янмэй и Агаты.

Лед кивает с видом полного согласия. Возможно, это он и объяснил графу положение дел.

— Ты прав, — скрипит Пауль. — Сила Степи — со мной. Поэтому я нужен тебе.

— Этот клинок заточен с двух сторон. Если снова предашь меня, твоя сила пойдет во вред.

— Я не предавал! Аланис убила тебя!

— А ты ей позволил.

— Я не знал! Она пудрилась тысячу раз. Откуда знать, что там двойное дно!

Граф перемещается к брату и берет у него нож. Склоняется над пятном крови возле тела Галларда Альмера, зачерпывает клинком бурую, липкую, шевелящуюся жижу. Подносит к лицу Пауля — и тот корчится от омерзения.

— Она несла это с собой через весь Поларис. Ее злобы хватило бы на тысячу чертей. Ты знал, что у нее в душе. Такое нельзя не увидеть. И ты позволил!

Виттор приближает нож к ноздрям Пауля. Тот замирает на вдохе, отдергивается назад, чуть не рвется из цепей. Мелкие отвратные черви копошатся на клинке.

— Ты очень живуч, мой милый друг. Они смогут долго питаться тобою. Что сожрут за день, то ночью отрастет. Сколько месяцев ты выдержишь?.. Вдохни — узнаем.

— Не надо… — со стоном выдыхает Пауль. — Я отдам деконструктор…

Виттор отдаляет клинок.

— Подробнее, будь добр.

— Отдам Голос Бога, научу командам. Сможешь уничтожить любой Предмет, что был в моих руках.

— Справедливо, — соглашается граф. — Если снова оступишься — я уберу тебя из подлунного мира. Но этого мало. Если б я хотел тебя умертвить, просто растер бы это по твоим щекам…

Граф делает движение ножом, и цепи звенят, когда Пауль напрягается тетивою, судорожно изгибаясь назад.

— Я не хочу тебе смерти, старый друг, — вздыхает Шейланд, покачивая клинком у лица Пауля. — Я хочу восстановить наше доверие. Хочу снова полагаться на тебя… Вот только как это сделать?

— Я голоден… — шепчет Пауль. — Я — голодный пес на цепи. Отпусти меня — сожру, кого скажешь.

— Ты прав: я знаю, чем тебя кормить. Когда выступим в поход, пищи будет вдосталь, наешься до отвалу…

Ужас уходит с лица Пауля, сменившись голодным оскалом. Он облизывает губы.

— Да, граф! Дай поесть — и я твой.

— Имеется одна беда. Мои враги — не котята, а волки. Они тоже способны кормить тебя. Как знать, что ты не переметнешься?

— Твои враги — волки, — говорит Пауль. — Мой враг — Натаниэль. Искатель обнаружил его.

Граф с любопытством клонит голову:

— Вот как?

— Натаниэль был в Фаунтерре, но сбежал. Не знаю, куда. Думаю, в Арден — туда проще всего. Я велел Рейсу найти и убить. Рейс идет за головой Натаниэля.

— Но не справится, верно?

— Этот гад был во дворце, — голос Пауля хрипит от затаенной злости. — Он сговорился с Минервой. Она даст ему Предметы. Рейс не возьмет его. Никто не возьмет. Только ты и я.

— Ты и я?

— Помоги мне, граф. Вдвоем мы его одолеем. Помоги!

Шейланд отходит на шаг, поворачивается к Джоакину. На лице графа — глубокое удовлетворение.

— Прошу тебя…

Он приближает нож к Персту, и Джоакин одною вспышкой пламени превращает червей в пепел. Граф произносит поучительно:

— Залог самого крепкого союза — это взаимная выгода. Я могу дать союзнику то, чего не даст никто другой. Лишь тогда я полностью в нем уверен. Каждый из вас имеет мечты. А я — тот волшебник, что может их воплотить. Пауль мечтает быть сытым и не бояться Натаниэля. Я устрою это. Лорд Рихард, о чем вы мечтаете?

Лед скалит зубы:

— Вы сами знаете, граф. О мести.

— И вы знаете, милорд: я тоже мечтаю отомстить тому же человеку! Потому вы — самый надежный из моих друзей. Но хотите ли вы чего-нибудь еще?

— Вернуть законные владения. Я — герцог Первой Зимы!

— Вам осталось ждать совсем недолго: к Сошествию получите герцогство.

Граф жмет руку лорду Рихарду. Поворачивается к брату:

— Марти, напомни, чего хочешь ты?

— Ну, это… — Мартин хлопает глазами, он все еще не оправился после потрясений. — Вит, я же лорд… Хочу быть лордом… Чтобы уважали!

Легкая ирония слышится в голосе графа:

— О, ты достоин уважения! Братец, когда я найду себе лучшее место, оставлю Шейланд под твоим управлением. Ты станешь графом вместо меня!

— Так может, это… сразу? Пауль говорит: орда уже возле Фаунтерры. Пойдем туда, возьмем тебе корону. Ты будешь владыка, а я граф, ну!

Виттор хлопает его по плечу:

— Нет, Марти, повремени чуток. Наш главный враг — двуцветный волк. Он бежит от нас, нужно настичь и прикончить. А уж потом, когда весь Север станет нашим, — выступим на столицу.

— Ну, если так… ладно уж…

Граф обращается к Джоакину:

— Мой храбрый и отважный воин, чего ты желаешь? Сбылось твое желание — владеть Перстом. Возможно, появилось иное?

Джо кашлянул, прочистил горло и высказал то, что скребло изнутри:

— Милорд, я думаю, что заслужил наказание.

— Слава Избранному! — кричал Уэймар. — Слава Избранному!

Кричал не так громко, как хотелось, и не слишком уверенно, как бы с вопросом:

— Слава?.. Избранному?..

Да и не все кричали. Многие сидели по домам или бродили мрачные, как призраки, уткнув глаза в мостовую. Каждый десятый житель города погиб. Избранный воскрес — хорошо ему, а наших родичей кто оживит…

Люди взялись отстраивать дома — и еще глубже впали в уныние. У кого просто сгорело, тому повезло: хоть стены устояли. А кому досталось Мечом Богов — тем хоть плачь: кусок дома срезало вместе с землей, теперь один огрызок над обрывом.

— Эх, слава Избранному… — цедили горожане вместо «холодной тьмы».

Но граф Шейланд и не думал унывать. Он ввел в Уэймар свои полки — чтобы горожане видели, какая сила стоит за ним. Солдатам велел устроить парад: пройти колонной сквозь весь город, славя того, кто отринул смерть. После парада был дан огромный пир из запасов, привезенных приархом. Прямо на площадях расставили столы, развернули походные кухни, выкатили бочки вина и эля. Мещане быстро захмелели с голодухи, и тогда пред ними явился сам Избранник. Он возникал в сиянье священных доспехов прямо на крыше здания и произносил речь. Затем исчезал — и появлялся на другой площади. Шагами длиною в квартал он прошел весь Уэймар и всем горожанам дал увидеть себя. Он говорил:

— Я встал костью в горле всем северным гадам! Бессильные одолеть меня в честном бою, они подослали убийцу. Я был сражен подлым ударом в спину и взлетел прямо на Звезду. Печальная Ульяна обняла меня и сказала: «Ты славно служил богам, но твое дело еще не завершено! Я дарю тебе бессмертие, ступай обратно к людям и продолжай свою борьбу. Не опускай меча, пока не воцарятся мир и справедливость!»

Еще он говорил:

— Мы пережили тяжкое время, но ночь уже позади! Рассвет настал, взошло солнце наших побед! Впереди долгий день, полный тепла и света! Я избран богами, и никаким врагам теперь не устоять. Нас ждут победы!

Граф обращал внимание, кто именно стоит на площади, и слегка корректировал речь — менял акцент. Смурным горожанам, потерявшим родню, он обещал отмщение и расправу над убийцами. Шаванам сулил штурм Первой Зимы, альмерцам — священный поход в память погибшего приарха. При закатниках особо расписывал свой полет на Звезду и свидание с Сестрицей смерти. И всем без исключения он говорил:

— Теперь мы непобедимы! Наша сила огромна, и растет с каждым часом! Весь праведный люд становится под наши знамена!

Голуби стаями взлетали над замком. Во все города и веси Империи они несли весть о чуде воскрешения. Каждого, кто хочет сражаться за святое дело, призывали под флаги Избранника. Первые отряды окрестных лордов уже начали стягиваться в город. Закатный Берег слал генералу Хорису дополнительный полк. Из Нортвуда подошел отряд боевого братства Вильгельма.

— Слава Избранному! — кричали воины, жадно предвкушая победы.

— Слава Избранному, — повторяли за ними горожане.

Состоялись похороны приарха Альмера. Они обещали стать жутким событием — хотя бы потому, что тело архиепископа кишело паразитами. Его нельзя было видеть без содрогания, а уж тем более — прикасаться к нему. Даже опытный мастер Сайрус не нашел как поступить. Но граф и тут оказался на высоте положения. Он договорился с монахами, устроил всенощный молебен, а затем предал тело очистительному огню Перстов. Прах Галларда Альмера бережно собрали. Большую его часть с великими почестями переслали в Алеридан для захоронения, но оставили в замковой часовне малую урну с пеплом. Те, кто приходил сюда молиться святому Галларду, получали особое благословение: монах опускал в урну кончик пера и ставил на лоб прихожанина крохотную пепельную точку. Считалось, что сам Праотец Вильгельм коснулся человека.

— Слава Избранному! Слава Галларду-мученику!

Прощенный графом Пауль снискал свою долю славы. Шаваны убедились, что он — самый настоящий Гной-ганта: кто еще смог бы выжить с ножом в затылке? Это впечатлило их даже больше, чем воскрешение Шейланда: ведь граф ожил при помощи Предметов, а Пауль — своими силами. Но никто, кроме шаванов, не верил в Гной-ганту. Шейландцам и северянам было сообщено, что Пауль — это вестник богов, посланный в наш мир, дабы определить Избранного. Он менее велик, чем граф, хотя тоже свят. Целых три святых покровителя разом появились в Уэймаре!

— Слава Избранному! Слава мученику! Слава вестнику!..

Благоговение и вера в чудо разливались над городом, будто утренняя заря. И чем ярче сиял граф Шейланд — тем хуже становилось на душе Джоакина. Путевца глодала совесть.

Прежде Джоакину случалось совершать сомнительные поступки. Он расстреливал кайров Перстом — но иначе-то было нельзя. Избил леди Иону — но только по приказу лорда Мартина, а еще потому, что она сама спровоцировала. Ел мертвечину вместе с Хаш Эйлиш — но ведь не знал же!.. В день воскрешенья графа Джоакин сделал нечто действительно плохое. Без чьего-либо приказа он пытал Аланис. Руки жадно горели, вгоняя нож в девичью кожу. Перед глазами плыл багровый туман, голова кружилась от ярости. Джо хотел пытать ее и довел бы дело до конца, если б Лед не отвлек. Когда прошла кровавая слепота, Джоакин ужаснулся: неужели я — зверь?!

Он стал искать оправданий. Мне приказали — но нет, это неправда. Я спас графа — тоже вранье: графа спас Лед, и без помощи пыток. Аланис заслужила — может быть, но неужели я такой же, как она? Это же и значит — быть чудовищем!

Путевец отправился на поиски искупления. Бродил по городу, заходил в церкви, просил исповедать. Священники странно глядели на Перст Вильгельма и пытались улизнуть от исполнения долга. Джоакин убеждал их: да, я убивал Перстом, но всегда по необходимости. Я сжигал только страшных злодеев, их непременно следовало сжечь, иначе было бы хуже. Не о Персте разговор, а о девушке, которую я мучил…

— Любовь толкает на безрассудство, — лепетали святые отцы. Джоакин видел, что они боятся.

Он стал жертвовать деньги. Бросал золото в чаши для подаяний, и церковные служки говорили: «Благодетель!» От лести становилось тошно. Джо хотел быть наказанным, а не воспетым. Он перестал посещать храмы. Просто ходил по улицам и давал эфесы тем, кто нуждался: хозяевам сожженных домов, плачущим детям, вдовам. Его звали благородным рыцарем, обнимали со слезами благодарности, спрашивали имя, чтобы молиться за него. Джоакину становилось все хуже. Никто не мог дать ему искупительное страдание, которое очистило бы душу. Никто даже не понимал!

Хаш Эйлиш сказала:

— Леди Аланис сама выбрала судьбу. Она решила послужить Павшей — это тернистый путь.

Лед сказал:

— В чем беда, солдат? Ты применил быстрый способ дознания. Оказалось, Аланис не имела сведений. Ты не мог этого знать.

Мартин сказал:

— Нашел, о чем переживать! Скоро с Аланис такое будет, что эти царапины даже не вспомнятся. Вот смотри: сперва ей отрежут…

Джоакин сбежал, не дослушав.

Он пошел к алтарю и обратился напрямую к Праматерям. Попросил Юмин, хозяйку правосудия, оценить его поступок и наложить кару… Рядом случились братья вильгельминского ордена. Услыхав молитву, они вывели Джоакина прочь и сказали:

— В этой часовне хранится прах святого человека, которому Аланис Альмера принесла ужасную смерть. Если хочешь раскаяться в том, что обидел ее, — сделай это где угодно, но не возле праха ее жертвы!

Тогда Джоакин Ив Ханна пошел к тому, кто точно его осудит.

Леди Иона сидела в клетке, безучастно глядя в окно. Она могла видеть лишь прямоугольный клочок неба, однако не отводила глаз. Джоакин прочистил горло.

— Миледи, я сделал кое-что ужасное. Я мучил леди Аланис и хотел ее смерти. А теперь ее наверняка казнят.

Северянка не посмотрела на него.

— Вы слышите или нет? Я пытал вашу подругу!

Иона медленно кивнула:

— Вы пытали Аланис. Теперь ее казнят.

Голос звучал покорно. Ни упрека, ни злобы, ни ненависти — ничего, что желал Джоакин.

— Вы должны обвинить меня! Я поступил очень плохо. С вами тоже, если разобраться. Наверное, зря я вас бил.

Она качнула головой, произнесла с огромной усталостью:

— Вы не могли иначе. И я не могла. Никто не в силах ничего изменить.

Джоакин опешил. Волчица сдалась? Перед кем же мне каяться?!

— Миледи, хватит лицемерить! Если я злодей, то так прямо и скажите. Мне это нужно, понимаете или нет?

Она не успела ответить: в комнате возник граф Виттор. Повеяло холодком, сверкнули священные доспехи, засияла улыбка на лице Избранного.

— Душенька моя, пришел тебя проведать!

Видимо, он уже не раз навещал ее. Узница не удивилась чудесному появлению мужа.

— Ты очень добр…

— Как живешь, ненаглядная? Всем ли довольна? Хорошо о тебе заботятся?

— Чувствую себя прекрасно. Лорд Мартин и сир Джоакин внимательны ко мне. Ни в чем не ощущаю недостатка…

Слова лились монотонно и ровно, будто мелодия из музыкальной шкатулки. Граф приблизился к клетке:

— Ты умница. После бегства кайров твое поведение сильно изменилось к лучшему. Прости, моих объятий ты пока не заслужила, но можешь поцеловать руку.

Он просунул ладонь между прутьев, поднес к губам Ионы. Она не стала целовать, но и не отвернулась. Избранный провел пальцами по ее губам, затем погладил щеку. Лицо северянки не выразило презрения. Она терпела ласки с покорностью больного пса.

— Милорд, она сломалась! — выронил Джоакин.

— О, нет, теперь моя душенька полностью исправна… Постойте-ка, а что вы здесь делаете? Не время для дежурства.

— Я пришел… ну… Милорд, мне стыдно за мои поступки.

Граф отмахнулся с усмешкой:

— Опять вы за свое! Вот кому должно быть стыдно, а не вам, — он потрепал волосы жены и поморщился: — Грязнуля… Вечером устройте ей головомойку.

Потом случилось событие, которое лишь усугубило терзания Джоакина. Мартин ворвался к нему и потащил за руку:

— Чего сидишь? Идем во двор смотреть! Скоро ее вынесут!

Палачи работали с Аланис в подвале арсенала, поскольку там было просторнее. Теперь они окончили дело, и умирающую жертву должны были переместить в камеру нижнего круга темницы. Граф Шейланд всем желал благости и добра, а вид той, над кем потрудились экзекуторы, мог удручить людей. Потому граф приказал нести Аланис через двор, накрыв с головой, как покойницу. Пара угрюмых солдат вышла из арсенала с носилками в руках. Под мешковиной угадывались очертания тощего тела. По материи расплывались бурые пятна.

— Преставилась, сердечная, — сказал мастер Сайрус.

Однако она была еще жива. Из-под мешковины высунулась рука, пальцы вяло пошевелились, будто пытаясь нащупать что-то. На указательном сверкнул рубиновый перстень. Воспоминание хлестнуло Джоакина: «Мы реквизируем ваших коней!.. Получите оплату, жалкий человечек…» И тут он понял: надо снять материю, взглянуть ей в лицо и сказать: «Простите, миледи». Вот — настоящее искупление!

Джо оцепенел, не решаясь на такое, а Мартин толкнул его в бок:

— Эй, гляди, что он творит!

Путь солдатам с носилками преградил Пауль. Лед хотел отстранить его, но Пауль сказал:

— Дай минуту, лейтенант.

Ориджин кивнул и отступил на шаг, а Пауль склонился над Аланис и взялся за край мешковины. Нет, Джоакин Ив Ханна придумал себе непосильную кару. Он не решился подойти и попросить прощения. Он даже не смог смотреть. Едва Пауль отбросил край материи, Джо отвел глаза. О дальнейшем судил только по звукам.

— Святые Праматери, — выронил гробовщик.

— Хорошенько отделали! — восхитился лорд Мартин.

Пауль зашептал нечто. Джо не смог разобрать ни слова, но был почти уверен: в шепоте звучала нежность. Потом Мартин воскликнул:

— Эй, ты чего, нельзя целовать!

И Сайрус буркнул:

— Непорядочек…

Аланис издала тихий стон.

— Довольно, командир, — сказал Лед не то с сочувствием, не то с уважением.

Хлопнула ткань, заново накрыв жертву (хотя в этом уже и не было смысла). Джо решился взглянуть. Солдаты тащили носилки ко входу в темницу, Лед шагал за ними следом. Рыжая шаванка держала Пауля за руку:

— Гной-ганта, она не стоит твоей печали.

А Мартин спросил Джоакина:

— Я не разобрал: он ее лизнул или укусил? Ты видел, а?

— Дорогая леди Лаура, я понимаю, сколь мелко звучат мои слова. Тому, кто не испытывал подобного, не дано понять, как глубоко ваше горе. Однако все же позвольте мне выразить соболезнования.

Напротив графа Шейланда сидит юная вдова приарха. Черный наряд делает ее мучительно прекрасной. Нежное личико сияет белизной среди траурного мрака, пара золотых локонов выбивается из-под платка.

— Милорд, это я должна соболезновать вам. Вы приняли столь же страшную участь, как и мой бедный супруг! Лишь благодаря чуду воскрешенья мы имеем счастье беседовать. Преклоняюсь перед вашим мужеством и силой духа.

— Миледи, мне неизвестны причины, по коим боги выбрали меня. Любой скажет: ваш муж имел стократно больше поводов быть избранным. В сравнении с ним, я — бледная тень.

Лаура роняет слезы — похвала в адрес любимого напоминает ей об утрате. Лаура благодарит графа за то, как он воздал убийце по заслугам.

Стоя в позиции почетного стража — за левым плечом графа — Джоакин думает о своей вине и жажде искупления. Но если б не муки совести, он пожирал бы вдову взглядом.

— Леди Лаура, — говорит граф, — после пережитого ужаса вы наверняка хотите вернуться домой, к семье, и найти утешенье в объятиях близких.

— Вы правы, милорд. И не только усталость влечет меня назад в Алеридан. Дедушка прислал письмо, где сообщил о беспокойствах в Альмере. Графиня Дэйнайт и граф Эрроубэк противятся власти дома Фарвей. Дедушка просит меня вернуться и заявить о своих законных правах герцогини Альмера.

Граф Шейланд вздыхает:

— Тяжелое бремя власти легло на ваши юные плечи… Тем сложнее мне говорить то, что должно быть сказано. Я вынужден просить вас об услуге: останьтесь с нами, примите участие в священном походе на Первую Зиму.

Лаура медлит, платочком убирает слезу со щеки.

— Мой любимый восхищался вашей готовностью сражаться со злом, даже столь могучим, как дом Ориджин. Но я — слабая девушка, раздавленная несчастьем. Как я смогу помочь?

— Дорогая леди Лаура, ваше влияние очень велико. С вами прибыли два батальона: рыцарский и монашеский. Командиры обоих признают вас законной герцогиней Альмера. Если вы уедете, очевидно, уедут и они. Но дело не только в потере военной силы. Монахи ордена Вильгельма высоко ценят вас. Они помнят, что в последние минуты жизни святой мученик Галлард спасал вас от гибели. Он отошел, но вы живы благодаря ему. Монахи видят в вас продолжение приарха. Коль вы останетесь, они полностью уверуют в святость моего дела — и сообщат сию веру другим монашеским орденам.

— Милорд, вы избраны богами! Вера и так сопутствует вам!

— Боюсь, мой образ несколько запятнан клеветой из черных уст северян. А вы — непорочны и чисты, словно горный хрусталь. Останьтесь, прошу вас. Продолжите дело, которое начал ваш великий супруг.

Леди Лаура колеблется. Джоакин смотрит на нее и думает, вопреки всем мукам совести: как было бы здорово, если б осталась. Пускай граф уговорит ее!

— Милорд, ваши слова полны благородства. Я хотела бы согласиться, но долг перед семьей…

Граф разводит руками:

— Миледи, никто не посмеет упрекнуть, если вы откажетесь. Здесь ждут вас только тяготы похода, а в Альмере — корона герцогини… роскошь… комфорт… новая свадьба. Полагаю, вам предложат в супруги юного лорда Альберта…

После каждой пары слов граф медлит, следя за ее выражением лица. Он замечает, как Лаура морщится на «свадьбе».

— Простите мою бестактность! Конечно, вам больно сейчас даже думать о новом муже!

Лаура всхлипывает.

— Мою любимый был великим человеком… Я сама выбрала его. Мне прочили в мужья другого лорда, но любовь к Галларду поселилась в сердце. Я прислушалась к чувству — и обрела подлинное счастье. Теперь я боюсь быть жертвой принуждения. Пускай это звучит дерзко, но я хочу сама участвовать в выборе…

Граф понимающе кивает.

— Миледи, сколько дней продлится ваш траур?

— Сто шестьдесят, милорд.

— Клянусь вам: если примете участие в моем походе, я приложу все влияние, чтобы оградить вас от принуждений. Когда истечет траур, никто не посмеет навязать вам жениха!

Девушка разражается плачем:

— Милорд, вы очень добры… Но так больно думать обо всем этом… Я потеряла лучшего мужчину на свете…

Сердце Джоакина рвется на части. Есть же в мире хорошие женщины: любящие, преданные! Почему они должны страдать?!

Граф подает Лауре стакан воды, она пьет, шмыгает носиком, благодарно кивает:

— Милорд, вы — мое спасение. Я не знаю, как пережила бы все это…

— Оставайтесь, миледи, прошу. Я стану беречь вас как зеницу ока.

— Это так щедро с вашей стороны… Но мой дед… боюсь, он будет обижен…

Граф улыбается:

— Миледи, я знаю, как унять его обиду. В порту Уэймара стоит альмерский флот. Я выступлю в поход по суше, корабли не потребуются. Отправим их назад во Флисс и предложим войскам Надежды располагать ими. Полки вашего деда станут очень маневренны. По Холливелу и Бэку они смогут перемещаться куда угодно. Я убежден, это склонит всех вассалов к подчинению!

Лауру переполняет благодарность. Она шепчет:

— Милорд, позвольте обнять вас…

Обходит стол и очень аккуратно, с детской робостью обнимает голову графа Виттора. Ее движения настолько невинны, искренни, трогательны, что слезы навертывается на глаза.

Затем граф провожает ее до дверей, а Джо собирается с духом и произносит:

— Милорд, я должен с вами поговорить. Уже поднимал этот вопрос, но вы не приняли серьезно. Боюсь, я вынужден настаивать.

Шейланд смотрит с удивлением, будто не ожидал упрямства. Говорит:

— Хорошо, я выслушаю, но только чуть позже. Перкинс пришел со срочным вопросом.

— Мне выйти?

— Можешь остаться, это быстрое дело.

Джо остается в кабинете, чтобы не утратить решимость.

Перкинс превратился из банковского клерка в командира отряда. Перед вторжением северян он завербовал в графское войско несколько сотен отставников, наемников и бандитов. Во время осады эти парни ожидаемо не проявили дисциплины. Они норовили стащить все, что плохо лежит, и сожрать все, что шевелится. Офицеры, назначенные графом, не могли совладать с ними. А уважала наемная свора лишь одного человека — того, кто платил жалование и носил Перст Вильгельма: Перкинса.

Осада окончилась, старший клерк должен был вернуться к управлению банком, но его наемники отказались подчиниться кому-либо другому. Следовало или уволить их, или как-то приспособить к банковскому делу. Когда Перкинс вошел, граф начал именно с этого вопроса:

— Я думал о твоих головорезах, и вот что сообразил…

На удивление, клерк перебил графа:

— Виноват, есть дело более серьезное. Нас покарманили, чик-чик!

Граф пожал плечами:

— Не сомневался в этом.

— Милорд, тут днище! Распетушили начисто, до перышка. Думал, осталось под ковром. Вошли — там паутина. Двое влипли и легли под лопату. А желтых нет совсем, голое дно!

— Повторю: я этого и ждал. Нетопыри больше месяца хозяйничали в городе. Конечно, вычистили все.

— Какие сволочи!.. — процедил Джоакин.

Прежде он слыхал странные рассказы: дескать, кайры, квартируясь у горожан, не грабили дома. Питались, конечно, задаром, но денег не отбирали и баб не приходовали, так что Джоакин даже заподозрил за ними некие остатки совести. Но теперь-то ясна причина доброты: зачем брать мелочь у мещан, когда уже ограбили целую банковскую сеть! Вынесли десятки тысяч золотых, если не сотни!

— Милорд, у нас из-за этого спотыкачик. Даже больше — ямина! Что было на горе — все съедено и роздано. А что вокруг, да под ковром — тю-тю. Нужен билетик на прогулку — а чем платить?

Граф сказал Перкинсу:

— Здесь нет никого, кроме Джоакина, а ему я доверяю. Давай говорить чистяком. Твой вопрос я предвидел и заранее обдумал. Отправим требование в Альмеру, пускай пришлют оттуда.

— Альмера даст только перышки, но не желтки. По ним протоптались шаваны. Вряд ли много уцелело.

— В Нортвуде есть наши отделения, а мы как раз туда и выступим. По пути соберем доходы.

— Виноват, но до Нортвуда еще дойти, а средства нужны прямо сейчас. Со всеми подкреплениями набирается у нас тринадцать тысяч копий, да пять тысяч обслуги, да семь тысяч коней. Генералы подсчитали, сколько требуется денег, чтобы выступить в поход.

— И сколько же?

Перкинс назвал сумму. Джоакин выругался:

— Тьма сожри!

— И это без учета зимней экипировки, которая понадобится через три месяца.

Джоакин поиграл желваками:

— Паскудные нетопыри! Обокрали до нитки, чтобы мы не могли вести войну! Какая тут честь!..

Но граф остался невозмутим. Вернувшись со Звезды, он всегда был невозмутим. Ни одна тень не омрачала светлого лица Избранника.

— Друзья мои, не вижу поводов для печали. Взятое да вернется вдвойне, как говаривал кто-то из Праотцов. Дойдем до Первой Зимы — и не только вернем свое, а и взыщем компенсацию. На самом деле, кайры лишь развязали нам руки.

— Но как дойдем-то?..

— Верный мой Перкинс, ты искал применения своим бойцам. Я решил эту задачку за тебя. Возьми-ка своих наемников и проведи внеплановый сбор налога по всему графству Шейланд.

— Налоги принято платить на день Изобилия…

— Потому я и сказал — внепланово, по срочной военной нужде. В двукратном размере.

Перкинс хлопнул глазами:

— В двукратном, милорд?! Людям и одну мерку сложно уплатить — война же!

— Говорят, кайры не слишком чистили мещан — значит, кое-что осталось. Пройди, брат, и подмети. Скажи: в будущем году можно не платить вовсе, но сейчас пусть раскошелятся.

Джоакин вмешался:

— Милорд, но это же наши люди… Им и так туго пришлось…

Граф лучезарно улыбнулся:

— Ошибаешься, славный воин. Наши люди — те, кто сражался за меня. А кто отсиделся по деревням да селам, кто впускал кайров к себе на постой — эти, как бы, в сторонке, не наши и не ваши. Не помогли кулаками, пускай помогут деньгами. Верно говорю?

— Да, милорд! — оскалил зубы Перкинс.

— Изо всех вассальных лордов один барон Доркастер пришел на помощь с полной силой. Его владения освободи от подати. А по остальным баронствам пройдись хорошенько. От Уэймара до Стагфорта пусть каждый вложится в святое дело!

— Славное решение, граф! Мы боремся за общее благо — вот все и раскошелятся. Правда, людей у меня маловато…

— Вовсе не беда. Скажу Хорису, он пошлет с тобой полтысячи трупоедов. Только приглядывай за ними, к кладбищам не подпускай.

Клерк рассмеялся над шуткой. Утряс с графом сроки и порядок сбора подати, после чего удалился.

— Итак, сир Джоакин?.. — спросил граф, обернувшись к воину.

Путевец поискал подходящие слова, но умных не нашел. Сбили его с мысли: сначала красавица-вдова, потом крохобор Перкинс… Джоакин решил вывалить, как есть.

— Милорд, я поступил плохо. Я пытал Аланис, угрожал срезать кожу, воткнул нож ей в лицо. Чувствую себя зверем. Милорд, накажите меня! Иначе не смогу вам служить.

Брови графа удивленно взлетели:

— Отчего не сможешь?

— Вина сводит меня с ума. Вы боретесь за святое дело, а я — грешник. Недостоин быть под вашим флагом.

Граф огладил подбородок, задумчиво прошелся по комнате.

— Непростой вопрос ты ставишь. Помнится, Аланис убила меня. И не меня одного, а еще и великого приарха. Я назначил суровую кару. По моему приказу ее подвергли ряду… хм… неприятных процедур. А теперь ты говоришь мне, что мучить Аланис — это грех. Выходит, я тоже, как ты выразился, грешник?

Джоакин мотнул головой:

— Никак нет, милорд! Вы — правитель здешних земель, стало быть, верховный судья. За вами полное право казнить и миловать. Ваше решение — все равно, что слово Праотца! Но я — обычный солдат — не имел права терзать ее. Такие, как я, заслуживают наказания.

— Такие, как ты — это значит, храбрые и верные бойцы, готовые на все ради сеньора? Мне думалось, такой солдат — подарок командиру.

— Не переубеждайте меня! — по-мальчишески выпалил Джо. — Я виноват. Накажите — или прогоните из войска!

Шейланд почесал бровь.

— Ладно, если настаиваешь… Выпрыгни в окно.

Джоакин вздрогнул.

— Милорд, четвертый этаж! Вероятно, я разобьюсь насмерть!

— Полагаю, так и будет.

— Считаете, я заслуживаю казни?

— Парень, это ты так считаешь. Ты же решил вместо меня. Сказал: требую наказания, и все. Раз требуешь — открой окно и прыгни.

Джоакин поглядел в стекло. Было высоко. Даже гребни защитных стен — ниже подоконника.

— Милорд…

— Не мямли! Я приказываю: подойди к окну, подними стекло.

Джо сделал. Фрамуга издала замогильный скрип, в комнату ворвался сырой ветер.

— Встань на подоконник.

— Но милорд…

— Встань, тьма тебя сожри!

Джоакин поднялся туда. В голове лупилось: так нечестно! Наказание — да, но не смерть же! Аланис утром еще была жива. Поди, до сих пор дышит, а я должен разбиться!

Граф отчеканил:

— Теперь прими решение: в какую сторону прыгать? Если наружу — получишь искупление, как мечтал, и, скорей всего, сдохнешь. А если внутрь — закроешь пасть на замок и будешь слушать, что говорит сюзерен!

Джоакин почти не колебался. Нельзя умереть раньше агатовской твари, это слишком несправедливо! Он спрыгнул на пол и вытянулся в струнку:

— Жду приказов, милорд.

— Благодарю, что соизволил выслушать. Коль скоро я здесь верховный судья, вот мое суждение. Хороший солдат — клинок господина. Ты видел, чтобы меч испытывал муки совести?

— Нет, милорд.

— Слыхал, как боевой топор хнычет: «Я виноват, накажите меня»?

— Нет, милорд.

— Оружию не положена ни совесть, ни вина. Оружие не размышляет о морали. Оно только исполняет волю лорда.

— Так точно, милорд.

— Если меч был выкован из плохой стали и сломался в бою — вот единственная его вина. Но ты прочен и остер, и разишь наповал. Желаешь моего приговора? Он выписан. Возьми.

Джо подошел на деревянных ногах, взял из рук графа свиток, сломал печать.

В глазах поплыло, когда увидел герб: сердце, пронзенное мечом. Герб, который он сам себе придумал! Ниже, не позволяя ошибиться, стояло имя: Джоакин Ив Ханна с Печального Холма. Еще ниже: вверяется ленное владение… присваивается рыцарский титул… за самоотверженную службу, достойную высших похвал…

— Милорд… — пролепетал Джо, — вы правда думаете… ну… я достоин?

— Ты готов бить моих врагов?

— Да, милорд!

— Пойдешь со мной в Первую Зиму?

— Да, милорд!

— В столицу? На край земли?

— Так точно, милорд!

— Тогда принеси присягу, доблестный сир Джоакин!

Он прошептал, почти как леди Лаура:

— Милорд, позвольте вас обнять…