Тень Великого Древа

Стрела — 4

Август 1775 г. от Сошествия

Холливел, Мельницы

Иксы неоднозначно восприняли план герцога. Эрвин-то надеялся порадовать солдат, уставших от потерь, но войско посмурнело и упало духом. Несколько офицеров выразили общую мысль: как же мы будем прохлаждаться, когда наши братья проливают кровь? Разве не бесчестно — отсиживаться в Степи, пока война гремит на Севере?

Герцог сказал, что иксам нужен отдых после тяжелых боев. Они возразили: милорд, какой тут отдых? Мы за месяц прошли Альмеру, трижды побили приарха. Выманили и разгромили чертяку Ондея, захватили Перст Вильгельма, перепугали всех шаванов на пятьсот миль вокруг! Такой успех нужно развивать. Как говорится, куй, пока горячо!

Эрвин сообщил об отправке раненых в монастырь, чем вызвал волну негодований. Легкие раненые возмутились: на кой черт нам в монастырь, выздоровеем в седле и сможем биться наравне со всеми! Тяжелые впали в печаль: значит, мы свое отвоевали, поедем в кельях подыхать… А в сопровождение раненым герцог выделил дюжину здоровых бойцов, и войско едва не взбунтовалось. Никто не хотел оказаться в числе этой дюжины.

Эрвин вскричал от досады:

— Да что же с вами не так?! Обитель — тихое, уютное место! Ни риска, ни труда, только и дел, что заигрывать с сестрами. Если вас волнует жалованье, то я выплачу его по военной мерке!

Кайры возмутились пуще прежнего: милорд обидел их предположением, будто дело в деньгах. Да они все жалование готовы вернуть, лишь бы в день победы над Кукловодом быть вместе с герцогом, а не в проклятом монастыре, пропади он совсем!

Следуя совету Джемиса, Эрвин предложил отцу Давиду сопровождать раненых. Но даже он отказался! «Милорд, я не могу покинуть вас в самую трудную минуту. Прошу, не приказывайте этого». Вроде, хорошо: подозрения были напрасны, Давид не пытается послать шпионское донесение. Но где взять чертов эскорт, если даже священник упирается?!

Ситуация почти зашла в тупик, как вдруг явилась нежданная помощь. Однорукий воин протолкался сквозь шеренги, встал подле Эрвина, откинул капюшон плаща — и все узнали капитана Гордона Сью! Отважный офицер смог выйти к войску на своих ногах, и лицо его было бледным, но не восковым, как в последние недели. Иксы разразились криками радости, а Гордон Сью накинулся на них:

— Парни, что это вы развели, тьма сожри?! Раненые, думаете, вы — бойцы? Хрена лысого! По себе знаю: хворь отступила, встал вот на ноги, но какой из меня воин? Кошка чихнет — я упаду. Вы — такие же! Хотите, чтобы милорд с вами нянчился? Он вам не мамка! Потому все, кто был ранен, — закрыли рты, построились и в монастырь!

Его речь положила конец спорам. Гордон Сью также придумал справедливый способ выбрать воинов эскорта: метнуть жребий. Случай выбрал из трех рот по четыре бойца для охраны раненых. В эту дюжину попал сир Михаэль, перебежчик из Альмеры. Его досаде не было границ. Сир Михаэль сражался наравне с иксами и в Рей-Рое, и в деревне. Он заслужил у северян уважение и надеялся получить от герцога черный плащ. Ссылка в монастырь положила конец мечтам.

Словом, раненые и сопровождающие пришли в настроение, близкое к трауру. А Эрвин увидел свое войско после очередной убыли: теперь осталось только три роты, и только в одной — больше пяти дюжин бойцов. Это зрелище добило его. Когда Гордон Сью подошел с личной просьбой остаться при герцоге, Эрвин не нашел сил протестовать.

В хмуром молчании войско разделилось на два отряда, один двинулся на север, к монастырю, а второй — на запад, в сторону Мельниц. Гармонируя с настроением людей, накрапывал мелкий серый дождь. Один из воинов Нексии достал музыкальный инструмент в виде гнутой пружинистой железки, сунул в рот и принялся наигрывать: брыыынь — брыыынь — драааммм — драаамм…

Придумывая свой план, Эрвин имел в виду несколько иную дорогу на запад. По пути до Фейриса — никаких сражений. Раненые переданы заботам лекарей и монашек, больше не нужно просыпаться от стонов. Дружба с Джемисом восстановлена, и снова можно поговорить с кем-то более реальным, чем Тревога. А в довершение всего — Нексия! Самая красивая девушка Надежды, беззаветно влюбленная в Эрвина, каждую ночь осыпает его ласками, шепчет на ухо нежные слова… Мечты, мечты!

Нексия ехала осторонь, даже не глядя в его сторону. За нею гуськом тянулась четверка охранников, один из коих, старый шаван по виду, монотонно дребезжал на варгане: брррымм — браммм — брыыынь — драаань…

Ветер то и дело менял направление, а дождь крепчал. Хлестнет, окатит водой, улетит по ветру. Только начнешь обсыхать — а он назад с новым ветром, и опять с головы до ног. Так и хлестал то слева, то справа — точно плетка палача по спине воровки.

Дорога раскисла, кони шлепали по грязи. Джемис поднял Стрельца в седло, и тот остался чист, но окутал отряд ароматом мокрой псины. А сам кайр снова провалился в печаль. Эрвин заговорил с ним раз и два, и получил хмурую отсечку. Джемис желал остаться наедине с горем.

А вот Гордон Сью легко завел беседу, но ее предмет насторожил Эрвина. Капитан спросил не о битве в деревне и не о положении дел на фронтах. Он как бы невзначай полюбопытствовал: нет ли еще змей-травы? Эрвин сказал: зелья больше нет, все отдал. И спросил:

— Капитан, как вышло, что вы столь внезапно встали на ноги? Я навещал вас каждый вечер, вы едва ворочали языком. И лекарь говорил: плохи дела, лежит без сознания… Как тут раз — и уже в строю!

Гордон Сью уклончиво помянул Светлую Агату: мол, сотворила чудо. Эрвин припер его к стенке:

— Агата здесь не причем, если б она сотворила что-нибудь — сказала бы мне. Да и вид у вас больно виноватый, так что выкладывайте напрямик.

Гордон Сью помялся, но выложил. Еще неделю назад его перестало лихорадить, в голове прояснилось, а рана начала затягиваться. Увидев это, лекарь отменил змей-траву. Но без нее капитану стало скверно: все тело начало зудеть, и рука дико разболелась — та, которой нет. Гордон Сью попросил змей-травы, но лекарь отказал. И капитан не нашел ничего лучше, чем изобразить горячку. Всякий раз при виде лекаря начинал трястись и стонать, а на вопросы отвечал путано или вовсе закатывал глаза. Лекарь давал змей-траву, Гордон Сью блаженствовал и сладко засыпал. Так длилось дней пять, а потом зелье кончилось. Мотив для обмана исчез, и капитан живо поднялся на ноги…

— Тьма сожри, — только и выронил Эрвин.

А шаван знай себе брынчал: дреееень — брааам — дрыыынь — дааань…

В этой тоске Эрвин нет-нет, да и поглядывал на Нексию. Она куталась в плащ, но даже плотная материя не скрывала всех прелестей. Округлые бедра, гордая осанка, тонкая рука, держащая поводья…

Лорд Эрвин София Джессика давно познал мудрость: не нужно бояться расставаний, ведь стоит тебе потерять барышню, как появится другая, лучше прежней. Потому он не был склонен долго тосковать по былым чувствам. Взвесил: не стоит ли в данном случае сделать исключение и погрузиться в любовную печаль? На что дал себе отрицательный ответ. В прошлом году, покидая Фаунтерру, он уделил расставанию с Нексией неделю качественной грусти, даже породил на свет один или два стиха. Этого вполне довольно, особенно — в военное время. Тем более, по большому-то счету, своим отказом Нексия только помогла ему. Эрвин — агатовец, Нексия — еленовка, и не из Великого Дома. Она — не пара герцогу, и рано или поздно он должен был указать ей на очевидный мезальянс. Но Нексия — умница! — взяла на себя бремя тяжелого разговора. Ему стоит благодарить ее!

Одно лишь плохо: расстаться по злу, с обидой. Гораздо лучше было бы милое прощание с объятьями и поцелуем в щеку, и долгая дружба, не исключающая порой ностальгических вспышек страсти. Эрвин хотел исправить положение и заговорить с девушкой, но мешала родовая честь. Ориджины — не из тех малодушных слабаков, кто, будучи разбит, начинает просить мира.

Нексия уловила этот нюанс и на вечернем привале сама подошла к Эрвину. Осторожно села рядом, собралась с духом и заговорила:

— Милорд, вы за день не обмолвились и словом. Видимо, мой отказ был излишне резок. Поверьте: я очень вас ценю и буду счастлива, если удастся сохранить нашу дружбу. Любовная связь между нами невозможна, но это ничуть не умаляет ваших достоинств. Прошу, не считайте меня холодной и жестокой.

Ее слова принесли в душу Эрвина весьма своевременную оттепель. Он успел нынче изрядно замерзнуть и душой, и телом. Эрвин поделился с девушкой горячим вином и ответил:

— Миледи, вы поступили правильно. Я не держу на вас зла, напротив, стыжусь своего поведения. Я не имел права так навязываться вам после всего, что было.

— Значит, вы не в обиде на меня?

— Отнюдь. А вы?

— Я — и подавно!

Нексия протянула ему руку, Эрвин пожал в знак примирения. Девушка попросила:

— Поговорите со мной о чем-нибудь. Как с другом.

Эрвин мрачно улыбнулся:

— Лучшая тема для дружеской беседы — обсудить еще одного друга, коего нет рядом. Кайр Джемис тревожит меня. Не посоветуете ли, как ему помочь?

Она спросила, в чем дело, и Эрвин рассказал:

— Прежде я думал, кайру Лиллидею все на свете нипочем. Он видел смерть однополчан, терял друзей, ходил по пепелищам городов, но сохранял силу воли и чувство юмора. Но оказалось, что твердость Джемиса опиралась на одного конкретного человека. В самые тяжкие минуты мне помогает вспомнить Иону, а его поддерживали мысли об отце. Теперь его старшего Лиллидея не стало, и Джемис рухнул в непроглядную тоску. Утешений он не приемлет и ни о чем не думает, кроме своего горя.

Нексия потемнела лицом. Она тоже бесконечно любила отца, и с ужасом примерила на себя шкуру Джемиса.

— Простите, миледи. Я не хотел расстроить вас. Не стоило…

— Нет, нет, я благодарна за доверие! Но не могу придумать, чем помочь. Такая тяжкая утрата…

Они помолчали, думая каждый о своем отце. Эрвина осенило:

— Нексия, я вас прошу: поговорите с Джемисом!

— Но я же не знаю, чем его утешить…

— Само ваше сочувствие станет лекарством! Видите ли, кайры редко задерживаются в подлунном мире. Половина моих офицеров даже не помнит своих отцов — так давно они ушли на Звезду. А Снежный Граф дожил до глубоких седин и погиб в бою, а не от хвори или пыток. По меркам Севера, это роскошь, Джемис должен благодарить судьбу, но имеет наглость горевать. Мало кому здесь понятны его чувства.

— А вам?..

Эрвин качнул головой:

— Ах, Нексия, стоит ли напоминать: я — Ориджин. У нас любовь — постыдное дело, ведущее к беде. Чем больше папа ценит сына, тем больнее бьет. Я заслужил нечто вроде уважения только когда вернулся живым из могилы. Нет, я не знаю, каково это — любить отца. Вы — знаете.

Нексия поколебалась.

— Я хочу помочь, но едва знакома с Джемисом. Неловко — вот так, с ходу, лезть ему в душу. Да и остальные поймут предосудительно.

Эрвин потрепал ее по плечу.

— Милая леди, предосудительно — общаться со мною одним. Тогда все сочтут нас любовниками.

Она смутилась:

— Верно, об этом не подумала.

— Так что будьте добры, ради нашей дружбы, наберитесь отваги и побеседуйте с Лиллидеем. Учтите: потом будет миссия особой сложности — отучить капитана от змей-травы!

Они улыбнулись друг другу так открыто, что лишь теперь поверили: действительно, нет никаких обид.

Но дорога от этого не стала краше. Эрвина терзала скука. Вечно одинаковая степь натерла мозоли на глазах. Полынь и лебеда настолько надоели, что герцог даже запомнил их названия. От кумыса воротило с души. В Трезубце капитан Лид приобрел изрядное количество этого молока, прокисшего настолько, что испортиться сильнее оно уже не могло.

— Будет долго храниться, милорд.

О ужас, то была правда: кумыс, действительно, хранился долго. А иного выбора по части напитков не имелось: после дождей вода в ручьях так помутилась, что по недосмотру можно было выпить жабу.

Картину дополняла юрта, в которой спал герцог. Он упорно звал ее шатром, но правды не утаишь: была это обычная юрта, захваченная трофеем у степняков. От каждой ночевки в ней глаза Эрвина становились чуть более косыми, а в речи прибавлялось шаванской брани.

— Червь сожри ваш варган! Духам-Странникам побренчите, а с меня хватит!..

Ища спасенья от тоски, Эрвин повадился играть по вечерам. У Шрама нашлась в запасе колода; с ним и Фитцджеральдом герцог расписал несколько партий в прикуп. Фитцджеральд был молод и азартен, Праматерь Вивиан дарила ему удачу. А Шрам, как оказалось, усвоил от предков-пиратов не только мореходные хитрости. Будучи честным вассалом, он прощал сюзерену половину проигрыша. Тем не менее, к концу недели счет пошел на вторую тысячу эфесов.

— Это же к счастью, милорд! Не улыбается Вивиан — поцелует Мириам!

— Нет уж, увольте. Этак я к Фейрису лишусь военного бюджета и стану первым полководцем, кто буквально проиграл войну в карты.

В добавок ко всем удовольствиям Эрвин еще и захворал. С первого же дождливого дня он схлопотал простуду, и не было рядом ни смертельной опасности, ни лютого врага, дабы затмить собой муки насморка. Шмыгая носом, герцог жаловался альтессе:

— Холодная тьма, известно же еще из Запределья: я — не путешественник! Среди сотни моих талантов нет ни одного, полезного в странствиях. Тогда какого черта Праматерь Елена вновь и вновь шлет мне сию напасть?

— Полагаю, мстит за внучку, — резонно отвечала Тревога. — Впрочем, могу тебя утешить: в Запределье было намного хуже. Тогда вы шли в гору, теперь — по ровному. Тогда ты потерял весь отряд, а сейчас только половину…

— Острячка выискалась! Лучше развлеки меня, расскажи что-нибудь интересное.

Она охотно соглашалась и начинала называть причины, по которым рухнет военный план Эрвина. Тогда он гнал Тревогу прочь, она пересаживалась к шавану с варганом, чтобы дребезжать на пару:

— Дринь-дринь-брамм-брамм-дрррееенннь…

Пытаясь развеять дорожную скуку, Эрвин призвал отца Давида:

— Держу пари, отче, у вас найдется в запасе тема для философского диспута.

— Мы направляемся в Фейрис, милорд, и мой ум больше занят мечтами, чем философией. Всегда хотел там побывать.

— Вы мечтали о Фейрисе?

— И о других местах на западном побережье. Меня пленяет культура империи Железного Солнца.

— О, я вас понимаю. Меченосцы были забавными парнями: больше всего на свете обожали железо. Делали из него все, что только можно: деньги, кольца, браслеты, картины, иконы…

— …памятники, — ввернул Давид.

— Да, Кладбище Ржавых Гигантов стоит до сих пор. Мы придем туда… Я не могу понять: разве они не знали, что железо — ржавеет? Их империя прожила четыре века — могли заметить, как памятники рассыпаются в труху. А также картины, иконы и все остальное. Чтобы сберечь произведения искусства меченосцев, приходится заливать их смолой или запаивать в стекло.

— Мне видится в этом глубокий смысл, милорд. Искусство — смертно, религия — смертна, память о павших — смертна. Не нужно иллюзий: все когда-то рассыплется в пыль.

Эрвин усмехнулся:

— Если б не надеялись сберечь память о себе, то не ставили бы памятников. Я думаю, причина проще. Меченосцы захватили весь Запад благодаря железному оружию. Получили полчища рабов, бескрайние пастбища и несметные богатства. Вот железо и стало символом роскоши. Да, оно ржавело… Но я слыхал, у меченосцев даже ржавчина ценилась. Жрицы обмазывали ею свои тела, становились красными…

— …как солнце.

Эрвин осекся:

— Хм… Причем здесь солнце? Красными, как кровь поверженных противников. В этом была идея.

С тонкой улыбкой Давид спросил:

— Тогда почему они так назвали свою империю?

— Железного Солнца?.. Отче, это просто метафора! Они собирались завоевать весь мир, и солнце — в том числе.

— А мне думается, это следует понимать буквально.

— Нельзя всерьез верить, что солнце состоит из железа. Железо не светится.

— Светится, когда раскалено.

— И что же его раскаляет? Нужен огромный костер, значительно больше самого солнца. А мы ничего подобного не видим на небе.

Поразмыслив, Эрвин добавил:

— Да там и не может гореть огонь. Учеными доказано: весь небесный виток спирали занимает океан. Он придает небу синеву, из него же выплескиваются брызги, от которых возникают наши дожди. Солнце плавает в этом океане. Чтобы нагреть его, пришлось бы разжечь пламя под водой!

Лукавая улыбка не покинула лица Давида.

— А отчего по-вашему солнце светится?

— Не вижу причин сомневаться в том немногом, что я запомнил из университета. Солнце — это огромный искровый фонарь. Он закрыт в герметичном плафоне, потому вода не затекает внутрь. Днем боги дают больше напряжения, и солнце светит ярче. А к вечеру… Отче, да вы смеетесь надо мной! Вы же грамотный человек, сами читали все эти книги!

— Верно, читал. Но не принял их слепо на веру. Меня смутили кое-какие неувязки. Скажите, милорд, отчего солнце и луна движутся по небу?

— Их несет постоянное круговое течение в небесном океане.

— Однако Звезда стоит на месте. Она так ценна для мореходов как раз потому, что занимает неизменное положение. Почему течение не сносит и ее?

Эрвин сбился.

— Хм… Надо признать, я не так уж внимательно слушал наставников. На лекции по физике допускались барышни…

— Если бы вы целиком обратились во внимание, милорд, то все равно не узнали бы ответа, ибо наука не дает его. Существует лишь теория, будто Звезда стоит на острове среди бушующих вод океана…

Эрвин ухватился за нить:

— Да, это очень разумно со стороны богов! Звезда стоит на острове, как маяк! Она и служит маяком для наших мореходов!

Нечто сверкнуло в глазах отца Давида от слова «маяк» — но тут же угасло.

— Хорошая мысль, милорд. Весьма хорошая… Но, увы. Если бы Звезда находилась на острове среди океана, то ее свет отражался бы в воде. Ночью мы видели бы вокруг нее синеватый ореол. Но этого не наблюдается даже в зрительную трубу. Что приводит к догадке: Звезда не плавает в океане, и вовсе не находится на верхнем витке вселенской спирали. Она просто висит в пустоте между витками.

Эрвин пожал плечами:

— Пускай так… По правде, это мало что меняет в моем мировоззрении. Приятно было бы после смерти очутиться на красивом острове, гулять по берегу, купаться в теплом море… Но дворец Агаты, висящий прямо в пустоте, тоже неплох — если в нем хватает умных людей и красивых женщин.

Давид качнул головой:

— Кажется, милорд, вы еще не сделали должных выводов. Если смотреть на Звезду из разных точек Полариса, направление на нее будет отличаться. Пронаблюдав ее из двух точек и замерив дистанцию между ними, получим треугольник, в котором известна одна сторона и два угла. Можно вычислить расстояние до третьей вершины. Ученые произвели расчеты и установили: Звезда находится примерно в тысяче миль над нами. Если Звезда плавает в океане, то эта тысяча миль отделяет наш виток спирали от следующего. Тогда зазор пустоты между витками — не больше расстояния от Первой Зимы до Лаэма.

— Да, примерно так я и думал.

— Однако если Звезда висит в пустоте, то следующий виток находится еще выше над нею. Гораздо выше. Так высоко, что ни Звезда, ни луна не отражаются в нем. Даже слепящее солнце не дает отблеска на небе! А ведь его света достаточно, чтобы залить весь подлунный мир. Если б мы увидели Поларис с большой высоты, он сиял бы отраженным светом, как исполинский сине-зеленый фонарь. Но мы не видим даже намека на отражение солнца в небесном своде.

— И это значит…

— Что верхний виток спирали находится безумно далеко от нас. Это расстояние сложно даже вообразить. Никакие географические мерки не идут в сравнение. Если арбалетчик с небесного витка выстрелит в нашу сторону, то внуки его внуков умрут прежде, чем болт достигнет Полариса.

— То есть, болт будет лететь сотни лет?..

— По самой скромной оценке. А на деле — возможно, и миллионы. Если какие-то капли дождя действительно падают к нам с верхнего витка, то они отправились в путь задолго до Сошествия Праматерей.

— Тьма холодная! И чем же заполнено это безумное пространство?

Давид мягко улыбнулся:

— Как вы и сказали, милорд: холодной тьмой. Между нами и следующим витком царит полная, абсолютная пустота. Ночью небо черно потому, что на миллиарды миллиардов миль вокруг ни один объект не отражает света.

Вот теперь Эрвина проняло. Миллиарды миль тьмы, сотни лет падения капель дождя! Мир людей — дно черного колодца безумной глубины!..

Но тут же сам собою возник вопрос:

— Зачем вы мне это рассказали?

— Думал, вам будет интересно.

— Это правда, мне интересно. Вы всегда говорите нечто любопытное… и совершенно отвлеченное от жизни. Ваши слова содержат смысл, но не информацию.

Давид развел руками:

— Что нового я могу рассказать, если не отлучаюсь от вас?

Например, вы могли вовремя сказать про Ульянину Пыль! Про подделку и кражу Светлой Сферы. Про то, что ваш орден подозревает Виттора Шейланда…

Эрвин лишь подумал об этом, но промолчал. Давид ни разу не пытался отправить донесение. Очевидно, он не шпион. А если Джемис все же прав, то нет смысла выдавать агенту врага свои подозрения. Разумнее сделать иное…

При случае Эрвин напомнил Хайдеру Лиду свой приказ:

— Следите за святым отцом. Контролируйте любой контакт с посторонними людьми. Если он попробует передать письмо — пусть оно окажется в моих руках.

Так и тянулись дни — наполненные запахом полыни, насморком, дребезжаньем варгана, пугающей фантазией Давида и всеобщей тоскою.

Воины оставались угрюмы. От скуки их мысли обращались к очевидному предмету: войне Десмонда с Кукловодом. Печальные прогнозы так и лезли на ум. Снежный Граф занимал крепость и ожидал атаки — однако был разбит. Лорд Десмонд не имеет укреплений и не ждет удара с Дымной Дали. А Пауль получит флот, свободу маневра, тактическую инициативу, и вдобавок Кукловода с Абсолютом. Десмонд может потерпеть поражение. Доселе не проигрывал никогда, но теперь он ослаблен хворью, а противник слишком быстр и силен. Десмонд Ориджин рискует первым разгромом — так почему же мы, лучшие воины Севера, не мчимся ему на помощь?

С каждою пройденной милей портилось настроение бойцов. Все очевидней становилось, что к решающей битве в Уэймаре никак не успеть. И в Северной Вспышке, и в альмерской кампании иксы служили главной ударной силой, острием клинка. Теперь им досталась унылая роль отряда, посланного на край земли. На тот край, что даже не затронут войною! Подобными назначениями лорды наказывали вассалов. Север имел ряд форпостов на околицах Империи: Граненых и Синских островах, в графстве Мельницы и Закатном Берегу. Тамошняя служба не сулила ни трофеев, ни славы, ни чинов. Туда отсылали провинившихся кайров — с глаз долой. А теперь такая судьба досталась элите войска!

Эрвину стоило бы еще раз объяснить иксам свой план, убедить в важности миссии, заставить поверить: именно наш отряд решит исход войны. Мы — отравленная стрела, нацеленная в сердце врага. Если кто-нибудь сможет остановить Кукловода — то только мы! Но герцог не нашел сил для пламенной речи. Слишком донимала простуда, а еще пуще — скука. День за днем — в одинаковой степи, под бренчание варгана, с кумысной кислятиной во рту. Какой тут пафос, какой героизм?..

Альтесса Тревога сочиняла все новые причины будущего поражения. Имелся среди них и упадок боевого духа иксов, но другая причина выглядела правдоподобнее: Эрвин умрет от простуды. За два года он рисковал собой множество раз и выходил живым из самых отчаянных передряг. По всем законам драматургии, от чего может умереть герой, которого не берут ни мечи, ни Персты Вильгельма? От любви к женщине либо нелепой случайности. Но все любовные связи порвались, остается фатальная нелепица. А что может быть глупее, чем сдохнуть от насморка посреди жаркого лета?!

Эрвин София даже не стал сопротивляться року. Коль суждено, то так и быть, ничего не попишешь. Неизвестно, сколько еще раз в подлунном мире ему предстоит чихнуть, но очевидно, что число неумолимо убывает, как песок в часах. Рано или поздно герцог Ориджин издаст последний, едва слышимый чих, утрет нос слабеющими пальцами и выронит наземь славный платок, который так и не успел передать в наследство сыну…

Лишь одно хорошо: кайр Джемис начал приходить в себя. Леди Нексия честно исполнила просьбу Эрвина — последнюю просьбу, надо заметить! Подъехала к Джемису, пристроилась рядом, сказала пару слов — и все, умолкла. Разговор не клеился. Неизвестно, глубокая ли скорбь кайра мешала беседе, аромат мокрого Стрельца или звуки варгана.

Следующим днем девушка попробовала снова, отослав шавана с его музыкой. Стрелец к тому времени высох, а Джемис смирился с неизбежностью беседы. Так что ей удалось сказать несколько фраз и получить столько же ответов.

А на третий день Нексия осмелела и стала говорить много. Никто не слышал, о чем была речь, но Джемис немного оттаял и в четвертый день заговорил уже он. Правда, по словам кайра Обри, который случился рядом, Джемис сказал только:

— Вы ослабили мою печаль, этой ночью я смог уснуть. Благодарю за заботу, миледи.

С тем он собрался отступить, но Нексия удержала его и пристально глянула на Обри. Последний осознал, что место телохранителя — подле сеньора, даже если тот чихает, как часы с кукушкой. Обри помчал догонять герцога и не слышал продолжения беседы. Так или иначе, девушка сумела занять ум кайра Лиллидея и отвлечь от горя. С тех пор он частенько беседовал с Нексией, а Стрельца все чаще отпускал от себя, и разок даже пожурил:

— Ну что ты лезешь все время! Надоел уже. Ступай что ли, зайца излови.

Одним вечером за игрой Шрам затянул со сдачей. Принялся тасовать колоду — и увлекся. Карты сами скользили между пальцев, будто были хорошо обученными солдатами и перестраивались по сигналу офицера. Заняв их строевой подготовкой, Шрам поднял глаза на герцога и невзначай сказал:

— Милорд, если уж речь о леди Нексии… Она очень красивая барышня, это все признают.

Эрвин уточнил:

— К чему вы… апчхи… клоните?

— Не только красивая, у нее и других достоинств — тьма. Доброе сердце, хорошо говорит, славно рисует, и отваги ей не занимать, раз приехала в Степь всего с четверкой воинов…

— Да, Нексия прекрасна, сей факт давно установлен наукой. Но не пора ли вам сдавать?

Карты не прекращали своего движения между пальцев. Шрам сказал еще более непринужденно:

— Жаль, что она рода Елены, и отец ее, говорят, изрядно обеднел после Шутовского заговора. Но леди Нексия так хороша, что никто не удивится, если вы закроете глаза на эти недочеты…

Эрвин усмехнулся:

— Ах, вот вы о чем! Желаете знать, собираюсь ли жениться? Что ж, я должен защитить имя Нексии от сплетен. Речь не идет ни о свадьбе, ни о чем-либо… апчхи… ином. Меня с графиней Флейм связывает одна лишь дружба.

— Меня волнует, милорд, не ее честь, а ваша. Кайр Джемис слишком часто беседует с леди Нексией, и если она…

Эрвин расхохотался.

— Во-первых, это она беседует с ним по моей просьбе. А во-вторых, леди Флейм — совершенно свободная дама, вольна проводить время с кем угодно, и меня это заботит не больше, чем прошлогодний снег.

Тут в беседу вмешался и Фитцджеральд:

— Стало быть, милорд, вас не прогневит, если кто-нибудь другой проявит к ней… ммм… учтивость?

Эрвин смерил обоих строгим взглядом:

— Леди Нексия — моя гостья, а в нашем отряде сто семьдесят мужчин. Если вы целой толпою броситесь ухаживать, она умрет от смущенья, а вас я разгоню ко всем чертям! Говорите с нею сколько угодно, но пока вы служите мне — никакой ммм-учтивости! Держите себя в руках, господа. И раздайте уже чертовы карты!

Шрам сдал, Эрвин получил редкостную дрянь.

— Тьма, я понял, в чем дело! Вивиан — покровительница игроков, а я хочу повесить ее внука. Удачи мне не видать… Постойте-ка, откуда вы знаете, что Нексия — художница?

— Все знают, милорд. Она нарисовала Стрельца на коне. Хайдер Лид увидел, оценил и заказал свой портретик. Она изобразила — вышло чертовски здорово. Будто в душу заглянула, даже страшно слегка.

— Апчхи. И теперь вы построились в очередь за портретами? Надеюсь, только за ними?

Шрам сказал, отложив карты:

— Милорд, позвольте напрямик. Вы правы, нас тут полторы сотни. Бывает, кто засмотрится на миледи или отвесит комплимент — без этого никак. Но Праматерью клянусь: нет здесь ничего непристойного. Иные барышни сами подначивают, вертят хвостом, а Нексия — не из таких. Нельзя брать женщин на пиратский корабль, но ручаюсь вам: ее — можно.

Эрвин ощутил, что краснеет. Столь искренняя похвала в адрес Нексии каким-то образом тронула его самого.

А Шрам снова раскрыл карты и зашел с десятки пик. Для Эрвина — хуже не придумаешь.

После этой беседы Эрвин София внимательней присмотрелся к бывшей альтессе. Впервые он осознал тот факт, что ведь и правда: Нексия — единственная девушка среди большой толпы мужчин. Как она справляется с такою неловкостью?

Превозмогая простудные муки, Эрвин стал наблюдать. Первою, конечно, бросилась в глаза страсть девушки к рисованию. Степь в изобилии поставляла сюжеты. Лента дороги — в бесконечность сквозь зеленое море. Орел, парящий над закатным солнцем. Одинокое дерево и пара лошадей под ним. Колосок, устоявший против ветра, когда вся трава легла… Нексия ловила такие моменты и задерживалась рядом, чтобы зарисовать, либо запоминала и вечером переносила на бумагу. Она подмечала живописное не только в природе, а и в самой походной жизни. Фитцджеральд правит клинок меча — с такой любовью, будто ласкает альтессу. Солдаты прилегли у костра: один замечтался, другой жадно глядит на котелок. Шрам задремал в седле, а конь бредет с сонной мордой. Кто-то из третьей роты гоняет нагайкой мух и поет: «Мы идем на запад!» Столь живо все изображено, так поймано в движении, что, кажется, сам слышишь и скрип оселка, и слова песни, и бульканье варева в котле.

Впрочем, да, у Нексии талант. Занимало Эрвина другое: как она справляется с толпами заказчиков, кому отдает предпочтение? Ответ оказался прост: Нексия вовсе не рисовала на заказ. Изображала лишь тех людей, кого находила интересными, с изюминкой. Скажем, Фитцджеральд молод, его юной душе необходимо любить. За неимением лучшего предмета, он превращает чувство в заботу об оружии. Только с мечом в руке он выглядит настоящим, избавленным от масок. А Хайдер Лид ведет свой род от древних правителей Лида. Его черты — сплав благородства и изысканной, возведенной в искусство жестокости. Похоже, его путь был предрешен от самой колыбели: человек с подобной внешностью не мог стать никем, кроме кайра.

Нексия создавала портреты таких людей. Иногда дарила рисунки, иногда оставляла себе, но не применяла их как знаки внимания и не допускала соперничества. Столь же мудро она вела себя в общении: избегала малейшего кокетства, зато проявляла к людям открытый, честный интерес. Слышала занятную беседу — могла подойти и поучаствовать. Видела нечто любопытное — задавала вопрос. Замечала грусть или боль — проявляла сочувствие. Не лезла с советами, но мягко, ненавязчиво старалась улучшить походную жизнь.

Нексию часто приглашали к столу, офицеры каждой из трех рот вовсю зазывали к себе. Она не кичилась и не злоупотребляла вниманием, однако за каждым столом просила соблюдать правила. Проще некуда: снимать обувь; зажигать фонарь, даже если хватает лунного света; не беседовать за едой о войне. Эти правила, вкупе с самим присутствием девушки, меняли всю обстановку. Кайры на время забывали о невзгодах. Казалось, они ужинают летним вечером во дворе собственного замка, или на поляне после удачной охоты. В душах бойцов зажигались искры веселья.

Позже она сделала важное исключение: нельзя говорить о нынешней войне, но можно — о прошлых победах. Кайры буквально расцвели, вспоминая блестящие успехи в Южном Пути и Альмере.

Чтобы завлечь Нексию, повара каждой роты старались готовить как можно вкуснее. Точней сказать: только ради нее они и начали готовить. До появления девушки иксы питались в точности как шаваны: варили кашу из дикого овса или ячменя, хлебали кумыс, нарезали конину полосками и клали под седла, чтобы размягчилась, потом солили и жевали. На взгляд герцога, эти блюда годились для закалки духа — но не для питания!

Как вдруг появилась Нексия, и повара внезапно вспомнили, что мясо вполне можно варить. Или жарить на вертеле, приправив шафраном. Можно наловить перепелов или отыскать кладки яиц. Можно послать шаванов Нексии в ближайший стан за мукой, а потом напечь лепешек с сыром. Верно, с сыром! Из проклятого богами кумыса можно, как выяснилось, приготовить и сыр, и творог. Сварить шалфейный напиток, вполне похожий на чай. Из творога сжарить сырники, облить трофейным медом — и получится чай с десертом! С десертом, тьма сожри! Эрвин и слово-то это забыл…

Выстроилась целая традиция: с утра каждая рота сочиняла меню на день — в секрете от чужих ушей. Потом рассылались разъезды на охоту и сбор недостающих ингредиентов, а к леди Нексии отправлялись парламентеры, которые воспевали достоинства ужина в своей роте…

И вдруг Эрвин заметил, какую важную услугу оказала бывшая альтесса. Она сделала то, чего он не смог: вдохновила кайров. Шутливое соперничество за внимание леди дало воинам забаву и отвлекло от горьких мыслей. Они думали, как получше устроить ужин, — и не думали о несправедливой судьбе. Старались развлечь даму беседами — и рассказывали о прошлых успехах; вспоминали славные победы — и забывали горечь недавних поражений. Кайры всегда тщательно следят за внешним видом, а теперь, в присутствие леди, достигли вершин опрятности. Одежда стиралась при каждом случае; броня начищалась до зеркального блеска; хвосты и гривы коней пушились, как на параде. Все жалобы стихли, уныние забылось. Бойцы выпячивали грудь и браво задирали подбородки.

В гарнизонах замков эту бесценную роль исполняет супруга феодала. Она служит идеалом благородства, самим своим присутствием побуждая бойцов становиться лучше. Ни один приказ офицера не вдохновит воина так, как доброе слово из уст прекрасной дамы.

Эрвин София наблюдал это в Первой Зиме и многих других замках. Опыт говорил ему, как важна роль знатной леди в войске, и как успешно справляется с нею Нексия. Опыт напоминал и другое: те из бойцов, кто имеет дворянское звание, позволяют себе ухаживать за дамой. Это ухаживание особенного свойства: чистое, поэтичное, чуждое похоти. Рыцари служат даме — супруге своего сеньора — словно богине или музе. В ее лице видят символ всех женщин. Посвящают подвиги, песни, победы не ей одной, а всему прекрасному полу. Превозносят в ее лице не даму из плоти и крови, а сам образ Красоты.

Сложно представить более возвышенное чувство, и редкий лорд осудит подобные ухаживания. Железный Десмонд Ориджин благосклонно смотрел, как его супруге посвящали серенады и дарили цветы. По примеру отца, Эрвин ничуть не смутился успехом Нексии. Пускай ее окружат вниманием: это поднимет настроение войска и излечит душевные раны самой девушки. А ничего серьезного здесь быть не может, одна только невинная игра.

Потому герцог Ориджин испытал удивление, когда кайр Джемис завел с ним беседу.

— Милорд, позвольте спросить напрямик.

— Не помню я тех лет, когда вы спрашивали иначе.

— Леди Нексия поклялась, что вы не имеете на нее претензий. Сказала ли она правду?

— Чистейшую. Мы связаны лишь непорочною дружбой, как Янмэй и Агата, как небо и море, как боевой конь и рыцарское копье, как кофейная чашка и кубик сахара…

— Милорд?..

— Я имел в виду: меж нами нет романтической связи.

— И не будет?

— Я этого не хочу. Нексия этого не хочет. Если боги попытаются сшить воедино наши судьбы, то ткань расползется на части, как лохмотья на нищем.

— Милорд!..

— Простите, Джемис. Насморк ослабил железную хватку, и радость моя по этому поводу жаждет поэтического выражения. Говоря коротко, словами прозы: нет, я не претендую на Нексию.

— Милорд, я ваш верный вассал и защитник, и, смею надеяться, друг. Скорее отдал бы голову, чем поступил бесчестно по отношению к вам. Потому прошу: скажите прямо, без шуток и метафор. Вы отпустили леди Нексию?

Настойчивость кайра заставила Эрвина задуматься. Дело, кажется, вышло за рамки невинной игры. Джемис так ставил вопрос, будто собрался всерьез бороться за сердце девушки. Что это он выдумал?! Странная затея, не по правилам! Так не ухаживают за женщиной своего сеньора. Ухаживают — но не так!

С другой стороны, Нексия — не моя женщина. Честь не запрещает Джемису связаться с нею. Вот он и пришел спросить по-дружески… И каков мой ответ? Если они закрутят роман — буду ли страдать?

Нет, конечно, что за чушь! Во-первых, Нексия — еленовка, а меня ждут все агатовки мира. Да еще янмэйская императрица, на худой конец. Святые боги, звучит-то как прелестно… Во-вторых, меж ними не может быть романа. Джемис — мрачный, черствый, грубоватый солдат, а Нексия — тонкая душа, фея искусства. Он влезет сапогами в ее цветник и мигом будет изгнан. Да и кроме всего, она по-прежнему любит меня! Сумела уйти, но забыть и выбросить из сердца — просто невозможно. Что бы ни говорила, сердцем она навек привязана ко мне. Ни один мужчина — даже столь достойный, как Джемис Лиллидей — не сможет затмить моего образа. Боги, это так трагично! Расставшись со мной, Нексия обречена на вечную горечь утраты…

Исполнившись сочувствия, Эрвин вздохнул и искренне сказал:

— Я от всей души желаю счастья и вам, и леди Флейм. Если сможете подарить друг другу любовь, я буду рад и благословлю ваш брак.

Джемис пытливо поглядел ему в глаза, выискивая признаки подвоха. Не найдя, кивнул:

— Благодарю, милорд.

Но вдруг воспоминание заставило Эрвина нахмуриться.

— Вот только одно… Мне жалко Гвенду.

— Причем здесь она?..

— Ну как же, она ведь согласилась ради вас… Правда, я сразу предупредил ее, что никаких гарантий быть не может. И тем не менее, она надеется…

— Надеется на что?

— Вызвать у вас любовь, конечно! Пока она без роду — без племени, вы не можете стать ее мужем. Но получив земли и титул…

Джемис выпучил глаза:

— Земли?.. Титул?.. Гвенда?..

— Ну, разумеется! Зачем ей идти на такой риск, как не ради большой награды?

— Милорд, о чем вы говорите? На какой риск?!

Теперь и у Эрвина брови поползли на лоб:

— Гвенда вам все рассказала в Славном Дозоре! Изложила план, и вы дали добро, тогда она пришла ко мне.

Джемис поглядел на Стрельца — может, хотя бы он понимает что-нибудь. Но пес клонил голову набок и растерянно болтал языком.

— Милорд, — тихо произнес кайр, — умоляю, скажите ясно: что с Гвендой?

«Мы идем на запад!» — звенело эхом в каменных залах и галереях. Форт аж гудел, переполненный кайрами, офицерами, лошадьми. Стояла июньская жара, Эрвин дрожал от холода в своей спальне. Тревога ласкала его ледяными пальцами, нашептывая: «Ты не успееш-шшшь… Пауль придет раньш-шшшше…»

Стук в дверь, голос кайра Квентина — тогда еще живого:

— Милорд, к вам просится Гвенда.

— С Джемисом?

— Нет, милорд, одна. Говорит: личная просьба.

Эрвин в жизни не говорил с Гвендой наедине. Она настолько приклеилась к Джемису, что Эрвин считал ее чем-то вроде второго Стрельца. Личная просьба казалась чудом: будто пес обрел не только дар речи, но и независимость от хозяина. Любопытство побудило Эрвина принять Гвенду.

Она вошла — и отчего-то ссутулилась, вжала голову в плечи. Метнула влево-вправо пугливый взгляд, будто ища в тенях опасность.

— Сударыня, успокойтесь, никто не подслушивает нас. Садитесь, выпейте вина.

Она встала позади кресла, высокой деревянной спинкой отгородившись от Эрвина. Оттуда, из укрытия, пролепетала:

— Милорд, я хочу пре-предложить вам свои ус-услуги.

Весь воздух вылетел из легких со словами, Гвенда умолкла, чтобы отдышаться. У Эрвина родились несколько догадок, что могут означать «свои услуги». Ни одна не пришлась ему по душе.

— Сударыня, кайр Джемис знает, что вы находитесь тут?

Гвенда вцепилась в спинку кресла.

— Ко-конечно, милорд. Я р-ррасказала все ему, он разрешил. Но сказал, т-только если вы согласны.

— На что?

Краткость вопроса напугала ее. Гвенда дернулась, опустила взгляд. Несколько раз хлопнула ртом, не в силах вымолвить слово. Потом вдруг разом выпалила:

— Я управляю Предметами! Я могу спасти леди Иону!

Эрвин так и сел.

— Вы — что?..

Ее отвага исчерпалась.

— Я могу… — только и шепнула Гвенда.

Повисла долгая тишина.

Эрвин попытался осмыслить. Да, верно, в жилах Гвенды есть первокровь. Она способна говорить с одним Священным Предметом — значит, сможет и с другими. Но… Какой толк? Что из того?.. Гвенда труслива, как мышь, и шагу не ступит без кайра Джемиса. А Предмет есть только один — годный для связи, но не для боя. Ничего не понять…

Он взял Гвенду за плечи — она тряслась всем телом. Осторожно усадил в кресло, сунул в руку чашу вина. Заговорил, как с ребенком:

— Все будет хорошо, не волнуйтесь. Никто не накажет вас, что бы вы ни сказали. Выпейте же, станет легче, вот так…

Она припала к кубку. Эрвин придвинул низкий табурет, сел так, чтобы не возвышаться над Гвендой.

— Пейте и не переживайте, вас не обидят… Давайте, я буду спрашивать, а вы только — да или нет, хорошо?

— Угу… — она кивнула, прячась взглядом в кубок.

— Вы думаете, что сможете освободить мою сестру из плена.

— Угу…

— Вам поможет в этом власть над Священными Предметами.

— Угу…

— Вы свяжетесь с Кукловодом через Предмет и скажете…

— Нет-нет!

— Вы… поедете в Уэймар?

— У… угу.

Она громко хлебнула вина.

— Уэймар осажден. Вы не попадете в замок.

— Женщина… Служанка… Попаду…

— Хотите проникнуть в замок под видом беженки из города?

— Угу…

— Вас не пустят. При осаде ворота никому не откроют.

— Угу…

— Что — угу?

Она нырнула в кубок еще глубже, сделала несколько торопливых глотков. Сказала, не отрываясь от чаши:

— Ваш отец… кайры… все устроят. Мне бы только внутрь…

— Кайры найдут для вас способ проникнуть в замок. Устроят подкоп или обмен пленными, или нечто еще в таком роде. Да?

— Угу…

— А дальше? Положим, вы в замке. Но Иона в темнице, под стражей, а всюду бродят солдаты. Как освободить ее?

— Пер… Перстом.

— Вильгельма?

— Угу.

— Где возьмете его? У меня нет, у отца тоже.

— В замке… они меня знают, не боятся… украду…

— Украдете Перст у бойцов бригады? Но вы правы: они знают вас в лицо! Граф Флеминг видел, как Джемис вас увез. А Флеминг сейчас там! Все поймут, что вы — лазутчица.

— Не… не поймут. Они не думают… я не всерьез, не человек…

— Усыпите их бдительность тем, что вы… такая трусиха? Никто не будет ждать от вас атаки?

— Ни… ни… никто.

Эрвин осторожно вынул кубок из ее пальцев. Придвинул свет, заглянул Гвенде в лицо. Она аж горела от румянца, глаза блестели слезами.

— Сударыня, позвольте спросить: вы сами-то хоть верите в это?

Гвенда прошептала:

— Обещайте мне, милорд. Хочу награду.

— Конечно. Подобный подвиг дорогого стоит. Чего вы желаете?

— Кайра Джемиса.

— Ууу…

Эрвину стало не по себе. Подумалось: вот как выглядит безумие.

— Сударыня, вы понимаете, что это невозможно? Джемис — свободный человек. Сердцу не…

— Знаю! — выпалила Гвенда. — Знаю, он не любит. Потому, что я — никто! Ни семьи, ни рода, ни дома. Ничего, одно имя. Дайте мне все!

— О чем вы?

— Хочу титул, имение, ленную грамоту! Сделайте меня дворянкой, вы можете! Сделайте ровней ему! Тогда — полюбит!

Эрвин вздохнул.

— Я отдал бы любой титул за жизнь сестры. Но тьма сожри, это бред! Вы даже не можете изложить свой план — так трясетесь от страха. И хотите пробраться в логово врага, украсть Предмет, убить охрану?.. Да быть того не может!

Впервые Гвенда посмотрела ему в глаза:

— Я — никто?

— Вы не боец. Вы славная женщина, но лишены решимости.

— Знаете, как я получила первокровь?

— Святые боги. Представляю и очень сочувствую. Но это не делает…

— Я смогу, — прошептала Гвенда. Тихо и жутко, как призрак. — Из-за них я такая. Из-за них — никто. Это они сделали. Если б не они…

— Они будут наказаны. Дайте только время.

— Я с-сама! — Не голос, а свист стрелы или шипение змеи. — Сама смогу! Позвольте мне! Отпустите туда. Я смогу! Всех до одного! Вс-сех!

Ее страх и робость пропали без следа. Все смела дикая, абсолютная ненависть. Эрвин отошел подальше — таким смертельным ядом сочилась ее речь.

— Желаете мести?..

— Плохие люди! Им место на Звезде!

— И Джемис отпустил вас?

— Да. Он меня понял.

— Он обещал вам руку и сердце?

— Нет.

— Тогда и я не могу обещать.

— Знаю. Дайте землю и титул. И судно до Уэймара.

— Уфф… Позвольте подумать.

Эрвин прошелся по комнате, звук шагов упорядочил мысли. Тьма какая-то, чертовщина. Похоже на безумие. Одержимая местью девица хочет перебить злодеев… Чушь, сказка.

Но с другой стороны — Иона почти смогла. Она не имела Перста, от нее ждали атаки, и тем не менее — она вывернула замок наизнанку. А от Гвенды требуется малое: украсть Перст Вильгельма и несколько раз ударить по воротам. Они рухнут, кайры ворвутся — победа. И Гвенда права: никто ее не заподозрит. Даже Эрвину трудно поверить. Солдаты Пауля точно не примут ее всерьез. Если б видели в ней угрозу — убили бы еще в Запределье.

А Джемис? Как быть с ее чувством к нему? Разве не подло — давать ей надежду? Но сам-то Джемис не давал. Больше того, отпустил Гвенду на очень рискованное дело. Ему, поди, плевать на нее, и она это знает. Фантазии Гвенды — ее личная забота. Забота Эрвина — спасти сестру.

А от отца нет вестей. Нет, нет, трижды — нет. Значит, изначальный план сорвался, пленить Рихарда не удалось, Уэймар устоял. Иона все еще в темнице, и ей нужна помощь… Эрвин решился.

— Я обещаю вам лен и титул баронессы, больше ничего. Чувства Джемиса меня не касаются.

— Да, милорд.

— Эта затея крайне опасна. Семь шансов из десяти, что вы погибнете. И я, не будучи вашим сеньором, не отвечаю за вашу жизнь.

— Да, милорд.

— С учетом сказанного, вы продолжаете настаивать?

— Милорд, дайте мне корабль, и я уплыву сейчас же!

Он усмехнулся:

— Такая горячность совсем ни к чему. Завтра попрощаетесь с Джемисом, соберетесь как следует…

— Сейчас, милорд. Прямо сейчас. Нет сил его видеть.

— Отчего?!

Но Эрвин сам угадал ответ. В этот день Снежный Граф обещал сыну чудо-невесту. И Джемис, поди, проболтался Гвенде! Она для него — служанка, не больше. А еще — обуза, бремя. Ее чувства не заботили его, вот и ляпнул… И тогда Гвенда сочинила безумный план. В отчаянье бросила все на карту…

Поняв это, Эрвин кивнул:

— Хорошо, корабль будет сегодня. Однако я дополню ваш план. Если сможете увидеть мою сестру, обязательно передайте послание. Скажите: это от меня и леди Нексии Флейм.

Он извлек из сумки запечатанный конверт, поднял перед собой двумя руками, словно хрупкую драгоценность.

— Гвенда, вы должны ясно понять следующее. Виттору Шейланду служат звери в людском обличье. Я не питаю надежд, что вы сумеете перебить их всех. Сомневаюсь, что убьете даже одного. Но письмо вы передать сможете. Сделайте хотя бы это — и получите свой титул.

— Да, милорд! — без колебаний сказала женщина и потянулась за конвертом.

— Не спешите, сударыня.

Эрвин поднес бумагу к огоньку свечи и стал смотреть, как она рассыпается в пепел.

Джемис глядел на герцога так, словно тот превратился в говорящее дерево.

— Милорд… как это… но почему…

— Ваше удивление, кайр, меня пугает. Вы прекрасно знали планы Гвенды!

— Нет, тьма сожри! Откуда мне знать?!

— Да от нее самой! Она же вам рассказала!

— Она солгала. Впервые слышу эту ересь!

— Ах, конечно. Гвенда исчезла из Славного Дозора — и вы не подняли тревогу, не начали поиски. Вы знали, куда она делась!

— Гвенда сказала, что устала быть никем…

— Ну да!

— Милорд, — с нажимом процедил Джемис, — она устала быть никем, потому едет в архив Первой Зимы, чтобы найти сведения о своей семье.

Эрвин утратил дар речи.

— Э… а…

— Гвенда отпросилась у меня в Первую Зиму. Конечно, я отпустил! Она имела право найти родню! А теперь узнаю от вас, что она в… тьма холодная! Уэймар — это гроб! Как вы могли послать ее туда?! У вас нет сердца, милорд!

Ход беседы совсем перестал радовать.

— Кайр, я не мог ни послать ее, ни удержать. Она мне не вассал и не слуга, вольна плыть куда угодно. А вот вы могли, ибо Гвенда у вас на службе. Но не стали! Ушла — и пускай, без нее легче!

— Я отпустил ее в Первую Зиму! А вы — в Уэймар, считай, на смерть! Еще и титул посулили за это! Конечно, она пошла. Кто бы не пошел!

— Джемис, она вам солгала. Потому, что утратила доверие, и потому, что вы ее обидели.

— Чем же, позвольте узнать?!

— Зачем хвалились новою невестой? Кто вас тянул за язык?!

Джемиса передернуло, он буквально вцепился в собачью холку.

— Милорд… это не ваше дело!

— Идова тьма, вот именно! Это, ко всем чертям, не мое дело! Я был бы счастлив ничего не знать ни о Гвенде, ни о ваших отношениях. Но нет, вы втянули меня в свои ссоры. А теперь имеете наглость обвинять?!

Скрежеща зубами от гнева, Джемис выдавил:

— Вы послали женщину на смерть.

— Тьма сожри, я герцог Ориджин, пора бы вам привыкнуть! Но Гвенда — не мой вассал. Я не мог ей запретить, а вы — могли. Вините только себя, кайр Лиллидей!

Джемис поиграл челюстью, будто пережевывал самую лютую брань. Отер ладонью губы и поклонился:

— Честь имею, ваша светлость. Позвольте удалиться.