Тень Великого Древа

Меч — 6

Начало октября 1775 г. от Сошествия

Графство Нортвуд

Недурно мне живется, — подумал Джоакин, располагаясь на медвежьей шкуре.

Этот день прошел трудно. На дороге встретились ямы и завалы. Войско задержалось в пути и не дошло до плановой точки стоянки. Обычно ночевали на возвышенностях, нынче до холма не дотянули, встали лагерем в низине. Тут было темно и сыро. В промозглых осенних сумерках солдаты шарили по лесу, собирали хворост, рубили ветки, складывали костры. Огонь занимался нехотя, зато дыму — не продохнуть. Ужин запаздывал, люди бранились сквозь кашель.

Сии тяготы касались простых солдат, но не сира Джоакина Ив Ханну. Для путевца поставили шатер с личным гербом, расседлали и накормили кобылу, шустро развели костер, заварили чай. Помогли сиру рыцарю снять доспех, подали теплой воды — умыть лицо с дороги. Все, что требовалось от него лично, — стащить с ног сапоги и удобно прилечь на шкуре у огня. Пожалуй, прикажи он — его бы и разули, и ноги омыли теплой водичкой. Денщики боялись перстоносца, вот и рвались услужить.

Собственным сквайром Джоакин пока не обзавелся. Слишком хорош был Весельчак, сложно найти замену. Путевца обслуживали денщики лорда Мартина — благо, у того их имелось аж трое, и жадностью милорд не страдал.

— Чего угодно сиру рыцарю? — спросил денщик, подав чай.

— Как обстоит с питанием?

— Готовится на графской кухне, сир. Будет подано в течение часа.

Джоакин отдал денщику портянки, пахнущие так, как им и подобает.

— Постирай-ка…

— Сию минуту, сир.

— Постой, еще для души чего-то хочется… Музыки, пожалуй.

— Будет сделано, сир.

Джоакин прилег вальяжно, послушал лагерную песню: хруст валежника, стук топоров, всхрапыванье коней, людскую разноголосицу. В сумерках эти звуки навевали меланхолию. Вроде, все славно, но как-то ноет душа…

Явился музыкант с лютней:

— Чего изволит добрый сир?

— Веселенькое что-нибудь, и без слов.

Музыкант забренчал «Слепого лучника». Джоакин хлебнул чаю — тьфу, напасть! Разве это для души пьется? Джо открыл флягу с дорогим ханти, опорожнил в котелок. Вот такой у меня будет чай. Называется: рыцарский.

Стало теплей, защемило под сердцем. Потешная мелодия стала раздражать.

— Постой, парень. Сыграй печальное.

— Про любовь, добрый сир?

— Про любовь, про скитания, про солдатскую судьбину… Хочу, чтоб пробрало.

Лютнист заиграл тоскливо и томно — будто прямо по струнам души. Сладкая боль разлилась по жилам. Беда солдату, у которого есть сердце в груди. Столько всяких ужасов встречаешь, что грубеет оно и покрывается корою. Только славная песня и кружка доброго ханти могут процарапать броню, тогда чувство прольется скупою слезой из глаз. Помянешь всех отважных друзей, кого потерял, и себя самого — когда-то наивного, сердечного…

Из дымных сумерек возник лорд Мартин:

— Чего прихнюпился, приятель?

Сунул палец в котелок, лизнул, улыбнулся:

— Ага! Этим я тоже угощусь. Подвинься, брат.

Джоакина взяла досада:

— Милорд, ну зачем вы мне вечно на хвост падаете? Я тут думаю о жизни тяжкой, а вы опять про собак заведете. Сыт я по горло всяким собачеством!

Мартин погладил себя по груди:

— Не, приятель, я тоже о судьбе. Охота поговорить с душевным человеком.

Лютня издала особо трепетной созвучье. Мартин погрозил музыканту кулаком:

— Эй, полегче, а то ж и расплакаться можем. Мы с сиром Джоакином — тонкие натуры.

— Душа сражения просит, — изрек путевец. — Остальное — не в радость.

Сражением пока и не пахло. Еще третьего дня войска Избранного должны были настичь кайров Десмонда. Но двуцветные черти ускорили шаг, а дороги изрыли и завалили бревнами. Солдаты Шейланда потеряли время и отстали. Вместо того, чтобы разить врага в решающем бою, Джоакин маялся меланхолией.

— Орел! — Мартин хлопнул его по спине. — Давай-ка, налей.

— Сами налейте, — огрызнулся Джо.

Мартин не рассердился, а обиделся:

— Ты тоже меня лордом не считаешь. Прямо как Вит…

— Простите, милорд. Я просто… ну… не нагрелось еще.

Обида Мартина мигом прошла. Перепады его настроения порою даже пугали.

— Ладно, браток, я к тебе с разговором. Вот если женюсь на леди Лауре — ты что скажешь?

Джоакин опешил:

— Простите?..

— Ну, я подумал: я — лорд, а Лаура — леди. Можно заключить этот, политический брак. Дал намек Виту, а он ответил, что я — тупой баран и мыслю не дальновидно. Тогда я решил подумать вдаль. Женюсь на Лауре — как оно будет? Сир Джоакин начнет ревновать. А он-то у нас сердцеед, возьмет и соблазнит мою невесту. Выйдет измена, позор, на репутации пятно… Что же делать? А вот что: пристрелить Джоакина прямо сейчас, пока измена не случилась!

Джо выпучил глаза:

— Вы чего?!

— Да шучу же! Не думал я стрелять, ты мне по сердцу, душевный парень. Но как же тогда? А, точно: прийти и поговорить. Вот и пришел…

— Так вы моего мнения спрашиваете?

— Ну, как бы это… вроде бы.

Топот ног сбил Джоакина с мысли. В сумерках и в дыму было не различить, но судя по звуку целая рота солдат перемещалась из одной части лагеря в другую. Любопытно, зачем?..

— Мое мнение, милорд, вот какое. Если вы заключите с Лаурой политический брак, это будет нечестно по отношению ко мне. Ведь вы — лорд, а я — только рыцарь, стало быть, вы используете выгоду своего положения. Совсем другое дело, если Лаура влюбится в вас. Добьетесь честной победы — тогда женитесь сколько угодно.

Мартин согласился:

— Разумно сказано. Благородные люди, как ты и я, должны все решать по чести. Но вот вопрос: а как понять, что она влюбилась?

— Ну, смотрит по-особому, вздыхает.

— Лаура всегда смотрит особенно. Глаза у нее.

— Это верно… Тогда — какой-нибудь знак внимания. Подарит цветок или веер.

— Чушь. Дамочки многим дарят.

— Тогда… не знаю, может, поцелуй?

— Запросто! — приободрился Мартин.

— Только силой нельзя. Должна поцеловать добровольно, по своему согласию.

— Добровольней некуда! Покажу кинжал — и пусть выбирает: или поцелуй, или того…

— Милорд!..

— Ну, шучу я, хе-хе-хе. Если проведет со мной ночь — признаешь, что влюбилась?

О ночи с леди Лаурой Джоакин и сам подумывал. Давно перешел бы в наступление, если б не траур. Юная леди пребывает в горе. Соблазнять ее сейчас — ни что иное, как кощунство.

— Нет, милорд, — твердо сказал Джоакин. — Пока носит черное, нельзя ее трогать. Мы же достойные люди!

— Твоя правда…

Вновь раздался шум шагов. На сей раз совсем странный: будто крупный отряд покидал лагерь. Джо расслышал даже оклик часового и отзыв командира отряда. Затем донесся глухой топот и хруст веток, который быстро удалялся. Разведка, что ли?.. Велика толпа для разведки, да и шума много.

— Лорд Мартин, сир Джоакин, позвольте присоединиться.

Из-за деревьев появился офицер с длинной блестящей цепью на шее. Джоакин знал его: альмерский наемник по имени Оливер Голд. Прежде служил приарху, теперь заключил контракт с графом Шейландом.

— Оливер, вы часом не от графского стола? Там уже накрыли, или как?

Голд уселся на полено у костра, уловил запах ханти, улыбнулся.

— Господа, ужин нынче задерживается в силу обстоятельств. Потому я не прочь с вами промочить горло. Готов внести свою лепту.

Он плеснул в котелок из собственной фляги, запах стал терпким и пряным. Все трое дружно зачерпнули пойла.

— В силу обстоятельств, вы сказали? Каких-таких?

— Неужели вы не в курсе? Граф послал корпус шаванов в атаку!

У Джоакина отвисла челюсть.

— Что?..

— Стоит ли удивляться? Мы только и делаем, что гоним северян, а они убегают, как матерый заяц. Вот граф и послал по следам борзую псину. Конница Пауля — самая быстрая из наших частей. Ночью они приблизятся к кайрам и чуть свет атакуют. Тогда-то зайцу не уйти!

— М-да, — выронил Джо.

Все верно, план разумен. Войско, отягощенное обозами, ползет слишком медленно, такими темпами кайров не настичь. А шаваны быстры и рвутся в бой — граф и применил их рвение. Но Джоакин об этом не был осведомлен, и Мартин тоже, судя по гримасе. Даже обидно: разве не мы двое — самые верные клинки графа? Почему же он скрыл от нас план?

— Странно другое, — сказал Оливер Голд, — в нашем арьергарде стоят закатники и беломорцы под общим началом лорда Рихарда.

— Ничего странного, — сказал Джоакин, довольный, что хоть это он понимает. — Где-то в лесах рыщут медведи Крейга Нортвуда. Рихард прикрывает нас на случай внезапного удара.

— Все верно, да только нынешним вечером граф переместил две роты закатников в центр и велел стеречь нашу пленницу. Более того, моя рота получила такой же приказ. И теперь, друзья, я пребываю в недоумении: нужны ли три роты, чтобы охранять одну девицу?

Мартин хмыкнул:

— Да никого не нужно. Ей хорошо в моей своре, бежать и не думает.

А Джоакин спросил:

— Так вы, капитан Оливер, пришли поделиться недоумением? Хотите обжаловать графский приказ? Я этого не одобряю.

— Отнюдь, сир Джоакин. Уж я-то знаю, как важно исполнение приказов. Есть у меня приятель — майор Тойстоун. Однажды он ослушался приарха Галларда и пошел не туда, куда был послан. В результате Тойстоун спас приарха — однако был разжалован и с позором проведен перед строем. Приказ, господа, это святое слово Праотцов, только из уст командира.

Джоакин угрюмо хлебнул ханти.

— Капитан, у меня тоже были приятели, которые кончили плохо. Мы станем тут сидеть до утра и травить байки, или скажете прямо: зачем пожаловали?

— Скажу, сир, коль прямота так дорога вам. Я пришел узнать, не было ли странностей в поведении пленницы? Не предвещает ли что-либо ее побег?

Путь от Уэймара до Лисьего Дола Иона София Джессика проделала в собачьей клетке, водруженной на телегу. Ее видели все, от крестьянина до бургомистра. Граф выставлял ее напоказ, как свидетельство своей силы и доброты. Иона предала мужа, но осталась жива и здорова — что это, как не милосердие? Любимая дочь Ориджина едет в клетке, и вся армия Первой Зимы ничего не может сделать. Что это, как не сила графа Шейланда?

Представление выходило на славу, потому Иону берегли. Над клеткой установили крышу от дождя, для спасения в холодные ночи пленнице выдали одеяло и подстилку. Собачью, конечно. Сдохла сука из своры лорда Мартина, хозяин пустил ее имущество в дело. Кормили пленницу костями. Это тоже придумал Мартин: она волчица, пускай жрет соответственно. Джоакин воспротивился было: клетка нужна для безопасности, но чтобы леди глодала сырые кости — это уж слишком! Как тут граф увидел трапезу супруги и умилился: «Проголодалась, душенька моя!» Погладил ее по голове, собственной рукой придержал косточку, чтобы жене удобней было грызть. С тех пор Иона делила рацион с собачьей сворой.

Как она реагировала? Тихо и покорно. Волчица хотела выжить. Когда-то в день поражения она вогнала нож себе в грудь, но с тех пор ее воля угасла. Иона оставила мысли о самоубийстве, не пыталась умориться голодом или перегрызть вены. Делала все, что требовалось: куталась в одеяло, смердящее псиной, обгладывала с костей кусочки мяса, лакала воду из миски. Мартин с Джоакином перемигивались:

— То-то же!

Иону держали в курсе новостей. Новости были такими, что грех не поделиться: Десмонд и кайры бегут без оглядки, Эрвин пропал, перед Шейландом все открывают ворота.

— Сударыня, — говорил Джоакин, — ваш муж свят и бессмертен. Праматери назначили его править миром. Теперь вы видите, как ошибались?

А Мартин бегал вокруг клетки с веселым лаем:

— Вуф! Вуф! Рав-ав-ав!

Волчица отвечала только Мартину: поскуливала, громко дышала, вывалив язык изо рта. Нельзя сказать, что она свихнулась. Искра рассудка теплилась в башке: хватало же ума испражняться в ведро и пить из миски, а не наоборот. И имена различала. Если говорили: «Эрвин», «Виттор», «Десмонд», «Аланис» — волчица скулила по-разному. Но все чаще она вела себя так, как не подобает здоровому человеку. Например, кусала себя за палец и слизывала с ранки кровь. Рычала на слуг, когда те забирали обглоданные кости. Отряхивалась после головомойки. К слову, теперь ее мыли редко: волчица чесалась от блох и вшей, прикасаться к ней было противно.

— Никаких странностей, капитан Оливер. Волчица как волчица, ничего особого.

— То бишь, нет перемен в ее поведении?

— Да какое поведение! — рассмеялся Мартин. — Она уже того… свет погас, закрылись ставни.

Наемник допил ханти и поднялся.

— В таком случае, господа, я должен вернуться к своей роте. Благодарю за угощение.

Мартин и Джо переглянулись.

— Надо проверить, милорд, — сказал путевец.

— Пожалуй, надо, — согласился Мартин.

Они обулись и пошли за капитаном.

Лагерь армии Шейланда напоминал толстую кишку. Нортвудские дровосеки, что промышляли в этих краях, старались валить лес как можно ближе к дороге — дабы проще вывозить. По обе стороны тракта тянулись полосы вырубки, почти очищенные от деревьев. Там-то и встало войско. В ширину лагерь занял ярдов двести, в длину — добрых полмили. Для защиты его окружили стеной из фургонов, дополнив кольями и щитами. В лес выставили дозоры, а на дороге расположились главные силы. Западный конец лагеря прикрывали закатники и кайры, восточный — альмерские и шейландские рыцари. Штаб и пленники, и склады находились в середке. Туда-то и зашагали друзья.

Уже стемнело. Повсюду цвели костры, приятно булькало в котлах, усталое войско готовилось к ужину и сну. У Джоакина урчало в животе, а голова туманилась от ханти. Он подумал: надо было музыканта взять, пускай бы бренчал по дороге. И волчица бы тоже послушала чуток. Она присмирела, можно и наградить… Подумать только — три роты на охрану! Зачем?! Там же, при штабе, еще и Перкинс со своими — то есть, всего четыре. И граф, и детки со своей обслугой… Сердце лагеря охраняется так, что даже ветер не сбежит!

Подошли, огляделись. Вот штабной шатер с вымпелами, вот личный шатер графа, вот детская палатка, вот и клетка на телеге. У каждого шатра часовые: блестит луна на шлемах, на лезвиях алебард. Тут и там костры, вокруг каждого — солдаты с мисками. Все тихо и мирно.

— Кто командир вахты?

Отозвался.

— Где граф?

— Ушел в арьергард, к лорду Рихарду.

Стало обидно. Граф не сказал о своих планах, послал Пауля в бой, еще и сам ушел. Будто Джоакин ему ни для чего не нужен! Захотелось тоже в отместку взять и уйти куда-нибудь.

— Извольте поужинать, милорд, — предложил вахтенный.

— Изволим! — Мартин выхватил из кармана ложку. — Джоакин, браток, идем к столу.

Однако есть расхотелось. С тоскливой ясностью Джо осознал: вот сейчас, в эту самую ночь, Пауль атакует Десмонда Ориджина — и, скорей всего, убьет. Решится судьба всего Севера! А мы будем сидеть и жрать, как свиньи…

— Лорд Мартин, — сказал Джоакин, — что если нам… сесть на коней и погнать следом за Паулем? Обидно же, коли волков побьют без нас! Пауль заберет себе всю славу!

Мартин уже сидел у котла с миской в руке.

— Сначала подкрепимся, выпьем, а потом о славе подумаем.

— Так Пауль ускачет, не догоним!

— И хорошо. Мне от него мороз по коже, ну.

— Но он победит кайров!

— Ты что, скучать по ним будешь?

Джоакин метнул главный козырь:

— Леди Лаура любит великих мужчин. Если Пауль одержит триумф, она станет его невестой, а не нашей!

Мартин вынул ложку изо рта.

— Ты точно говоришь?

— Клянусь вам! Лаура — такая барышня, которой нужны подвиги!

— Гм… Ну, дай пять минут. Быстро пожру, и айда в погоню.

— Не советую, господа, — обронил Оливер Голд. — В летнюю кампанию я и Тойстоун тоже гнались за северянами. К великому несчастью, догнали.

Мартин сверкнул глазами:

— Эй, ты не сравнивай! Вы кто — простые вояки, а мы — герои с Перстами!

— Зря вы, — обронил Голд и ушел к своей роте.

— А я к Лауре загляну, — сказал Джоакин. — Предупрежу, что мы пошли на смертный бой. Пускай молится за нас.

— Правильно, — кивнул Мартин. — Не забудь и про меня. Скажи: «Я и лорд Мартин». Нет: «Лорд Мартин и я».

Джоакин направился к Лауре и вдруг сообразил, что не знает, где ее искать. Обычно миледи ночевала между ротой Голда и монахами. Нынче роту переместили, вот и вопрос: Лаура осталась с монахами или переехала с Голдом?

— Капитан, погодите, скажите-ка…

Но Оливер уже пропал из виду. Джоакин огляделся, хлопая глазами. Сказал вслух:

— Тьма, мне нужен сквайр! Весельчак, разыщи леди Лауру, оседлай коня!

Тут его тронули за рукав. Невзрачный Перкинс возник рядом:

— Сир Джоакин, хорошо, что вы здесь. Пленница ведет странно. Взгляните: так должно быть?

— Плевать на нее! Я иду совершать подвиг!

Но Джоакин все же посмотрел на клетку. Озадачился, подошел ближе, напряг глаза.

Иона сидела на подстилке и качалась взад-вперед. С ее лицом что-то происходило…

— Дайте-ка свет.

Перкинс выхватил палку из ближайшего костра, поднес к волчице. С ее уст не слетало ни звука, однако губы ритмично шевелились, а грудь вздымалась. В полной тишине Иона… пела!

— Нельзя ли погромче?

Она не глянула в его сторону. Только раскачивалась и шевелила губами, и выстукивала такт рукой по прутьям клетки. Отчего-то стало тревожно.

— Что она поет?

— Почем знать, сир?

Оба присмотрелись, силясь прочесть по губам. Тонкий палец волчицы бил по железу: Тук. Ту-тук. Ту-тук. Тук. Ту-тук. Ту-тук.

Мы идем на Запад. Мы идем на Запад.

— Сударыня, вы лучше прекратите, или…

И тут Джоакин оглох. Со всех сторон, из каждого закутка леса раздался рев.

Орррр-ррраааа!

Могучий, свирепый рык тысяч глоток. Из темноты, из ночи. Орррр-раааа!

И поверх него — еще громче, страшнее — грохот железа по дереву. Тысячи мечей по тысячам щитов. Дун! Дун! Дун! Дун!

Кровь застыла в жилах. Джоакин обмер. Увидел, как белеет Перкинс, как вскакивают от костров солдаты, пялятся друг на друга. Огромные глаза, разинутые рты. Лагерь с искрами огней — крохотен, жалок. Вокруг черной стеною высится лес. Лес ревет.

Оррррааааа! Дун-дун-дун-дун. Оррррааа!

В этом реве нет слов. Не различить «славы», имен лордов и Праматерей. Глухой, бездушный рык стихии. Он надвигается, как волна. Стискивает лагерь со всех сторон.

Иона шепчет одними губами: «Мы. Идем. На Запад».

От ужаса Джоакин врастает в землю. Спина истекает холодным потом, кишки скручиваются в узел. Но перстоносная рука надежно служит ему, и сир Джоакин палит в небо. Кричит:

— К оружию! За графа! К бою!..

Его почти не слышат — все пожирает лесной рев.

— К оружию, твари!

Хватает за грудки Перкинса:

— Строй своих, банкир!

— Куда… где…

— Строй, сука! Держи север! От этого фургона до того!

Пинком гонит клерка, бросается к штабному шатру. Налетает на Голда, чуть не падает с ног.

— Капитан, строй свою роту!

— Это кайры! Нам конец!

— Не конец, идиот! — Он тычет Перстом в нос капитану. — Держи вон тот участок. Рядом с Перкинсом, понял меня?!

Отшвырнув альмерца, бежит к штабу. Ныряет в шатер — пустота. Пустота, тьма сожри! В палатку детей — но и тут никого, постельки не тронуты.

В спину врезается Мартин, дрожит, клацает зубами.

— Г-г-где командиры? Г-где Вит?

— Вит ушел…

Джоакин не слышит сам себя. Рев леса взлетает так, что выдавливает уши. ОРРР-РРРААА!

Из темноты доносится топот. Тысячи сапог — бегом, молотом по земле. Лес накатывает со всех сторон, вот-вот рухнет на лагерь, сметет.

Джо хватает Мартина в охапку, наклоняется, кричит в ухо:

— Лезьте на клетку Ионы!

— З-з-зачем?

— Сверху лупите Перстом по лесу! Косите их всех!

Мартин медлит, Джоакин толкает его к клетке.

Вертит головой, пытается понять… Откуда враг? Да отовсюду! Везде грохот и вопли! Как удержать?! На западе Лед с двумя полками, там порядок. На севере — Перкинс и Голд. У Перкинса — Перст, авось спасет… На юге — никого. Никого, тьма!

Джоакин бежит на юг, к тонкой полоске фургонов. Волчица провожает его зубчатым огрызком кости. Он бежит, видит солдат, выхватывает взглядом офицера.

— Кто здесь командует?

Офицер поднимает железную руку:

— Я. Лахт Мис.

— Держите участок от сих до сих!

— Сделаю, не волнуйтесь. Если можете, прикройте огнем.

Теперь вихрем — к клетке, наверх, на крышу. Хватается за прутья, лезет на крышу. Мартин уже здесь — целится в лес, пучит глаза так, что вон из орбит.

— Темно, не вижу ни хрена!

— Цельтесь в…

И тут лес врезается в стену фургонов. Рев делится на сотни орущих, бешеных фигур. Они прыгают на преграду и крушат. Фургоны летят щепками, ломаются борта. Солдаты Перкинса и Голда машут клинками. Из темноты на них падают вспышки топоров. Сам лес рубит их. Крушит черепа, проламывает доспехи. У многих и доспехов-то нет, не успели, не готовы! Тела — ломтями, как масло.

Орррраааа!

Джоакин начинает стрелять. Он все еще не видит врагов, не может распознать в лесной черноте. Но замечает фонтаны крови, трупы шейландцев, прорубленные борта. Там оборона падает, и еще вон там. Джоакин кладет туда длинную очередь огней.

Фургоны вспыхивают. Защитники — кто еще жив — вопят и мечутся факелами. Неважно, они и так обречены. Зато теперь, в свете огня, Джоакин видит врагов.

— Это медведи!

Здоровенные бородачи с топорами, круглые щиты, разинутые в крике пасти:

— Орррраааа!

— Заткнитесь, твари, — цедит Джоакин и бьет по ним плетью.

Наотмашь, росчерком. Шшшик. Шшшик. Шшшик. Словно косой или серпом. Медведи падают, ломаются, дохнут. Сразу десяток, а то и дюжина… Тьма, это капля в море! Их сотни, если не тысячи! Защита мнется под ударом, фургоны летят в щепки, люди Перкинса превращаются в месиво.

Шум битвы летит и с востока, и с запада — отовсюду. На западе гремит особенно дико. Там, на дороге, идет лютая рубка, сшибаются щиты, грохочут клинки. Но Джоакину нет дела, он прикован к своему участку. Если тут не удержать — лагерь падет!

— Джо, — говорит Мартин. Его Перст неустанно мечет плети. Мартин так занят стрельбой, что не может сказать до конца.

— Что?

— Джо…

— Да что?!

— Бей плетью по деревьям. Пусть падают, ну. Ты на север, я на юг.

Твою Праматерь, да, так и нужно! Джо плюет на людей. Люди — мелкие цели, их не перебить, но деревья остановят атаку! Он хлещет по стволам. Наклонно, как дровосек топором. Разбрасывает щепки, сносит сучья. Стволы трещат, стонут, будто сломанные мачты. Со скрежетом ложатся, накрывая врага… Вот же вам, твари! Получайте!

— Орррааа! — слышится прямо в лагере.

Тьма, в защите дыра! Медведи хлещут внутрь. Сигают через борта фургона, несутся в лагерь, с налету рубят шатры, швыряют факела. Кто попался на пути — за миг растоптан.

— Получайте, гады! Вот вам!

Джоакин орет и лупит по медведям. Бьет, хлещет, ломает, смешивает с пылью. В нем ярость и страх, рука дрожит, плеть стреляет не точно. Какой-то медведь мечет топор — пролетает у самого уха. Еще бы дюйм — и нет головы!

— Сдохнииии!

Тремя плетьми Джо превращает его в кашу. А Мартин бьет путевца по затылку:

— Что делаешь, баран?! Плевать на людей, руби деревья!

Он прав. В лагерь пока ворвались немногие, наши их перебьют, если отсечь новые волны. Любой ценой надо сорвать атаку!

Джоакин поджигает еще один фургон. В кровавом свете различает деревья и принимается косить. Шшшик. Шшшик. Хрясь! Враги разбегаются из-под ствола, атака теряет темп. Джоакин рубит с азартом. Шшшик. Шшшик. Хрясь! Вспоминает песенку Ионы и шепчет под стрельбу:

— Вы. Идете. В гроб! Вы. Идете. В гроб!

Со своей позиции Перкинс начинает повторять за Джоакином. В две руки они косят деревья, как пшеницу. Лес ложится снопами, ряды медведей сминаются. Они больше не ревут. Притихли, гады! Растеряли пыл, а?!

Но в лагерь успела ворваться сотня, а то и больше. Бегут и топчут, давят. Джоакин улучил миг, чтобы пальнуть по ним разок и отогнать от клетки. Это все, на большее нет времени. Они с Мартином стоят на скале посреди шторма. Мечут плети вдаль, отбивая новую волну.

— Павшая, прими нас!

Странный, почти безумный крик. Джоакин ничего не понимает. Кто это? Откуда?..

С запада на толпу медведей налетают закатники. Хорис прислал подмогу! Против нортвудцев эти — будто хорьки: мелкие, тщедушные, юркие. С могучим ревом медведи атакуют закатников. Первый ряд буквально сметают. Был — и нету, превратился в грязь. Но другие просачиваются между медведей, обступают, грызут со всех сторон. Нортвудцы рубят: широко, мощно, свирепо. Сносят головы, ломают ребра. А те обходят с боков и жалят, колют, подрезают. Медведи отбиваются, как черти, но все-таки падают. Гибнут!

Джоакин сносит еще пару деревьев и позволяет себе перевести дух. Лесная атака захлебнулась: десятки упавших стволов погребли ее под собой. Отряд, ворвавшийся в лагерь, уничтожен. Кажется — тьфу, чтоб не сглазить — кажется, отбились!

— Ну, это… — говорит Мартин, — вроде, того…

— Мы им задали перцу, милорд!

Снизу крики. Лахт Мис расставляет закатников, затыкает дыры в обороне. Командует:

— Не расслабляться! Враг может повторить атаку!

На западе, где стоят Лед и Хорис, до сих пор грохочут мечи. Там еще длится сражение, медведи не сбавляют натиск. Но тут, в середке лагеря, отбились.

Теперь Джоакин осознает, насколько близка была гибель. Лес считался непроходимым для большого вражеского войска. Главные силы графа стояли на дороге, а со стороны чащи — лишь тонкая цепь дозоров. Но медведи здесь — как рыба в воде. Смогли скрытно провести через лес целый батальон. Ударили разом и по дороге, и из чащи. И именно тут, у клетки Ионы, оказался самый опасный участок! Медведи прорвались до самого штаба, растоптали детскую палатку — слава богам, что их внутри не было…

Мартин говорит:

— Сдается, брат, мы всех спасли, а?..

— Согласен, милорд. Мы — герои!

Внизу кто-то удивляется:

— Как они подкрались? В лесу же были дозоры…

— Дозоры-позоры, гы-гы!

Начинают собирать раненых. Их мало, мертвецов намного больше. Застигнутые врасплох, шейландцы сражались без доспехов, а медведи рубили боевыми топорами. Но даже число потерь не удручает Джоакина с Мартином. Животный страх сменился эйфорией: только что могли сдохнуть, а вышли с победой! Мартин тычет Джоакина в бок:

— Вот тебе и подвиг! И нечего скакать, враги сами к нам пришли.

— Да уж. Но вы, скажите Лауре, что это я опомнился первым. Я показал, где кому стоять!

— А я придумал рубить деревья. Не забывай, браток!

Лахт Мис подходит к клетке:

— Благодарю за помощь, господа. Атака отражена благодаря вашим усилиям.

— Спасибо, сударь. Вы тоже ничего. Закатники дрались, как звери.

Закатники продолжают драться — только не здесь, а на дороге, на западном въезде. Грохотом накатывает новая атака, поют мечи, стонут доспехи, Персты мечут блики на кроны деревьев.

— Идем туда, поможем Льду, — предлагает Джоакин.

— Лучше два подвига, чем один, — соглашается Мартин и спрыгивает с крыши повозки.

Джоакин тоже соскакивает на землю. Говорит Лахту Мису:

— Принимайте оборону на здешнем участке. Мы идем на помощь Льду и Хорису.

Закатник кивает. Мартин делает такое лицо, будто собрался пошутить. Глаза хитрые, самодовольные, он заранее уверен в качестве шутки. Раскрывает рот и говорит…

— Каайрыыы!

Джо хлопает глазами. Целый вдох не может понять: в чем шутка, что же тут смешного? Да и голос какой-то странный.

— Каааай…

Кричит кто-то другой, не Мартин. За спиной Джоакина, на стене из телег. Кричит — и срывается на хрип. Джо оглядывается. Джо видит.

Из леса выныривают черные плащи. Они не орут, в отличье от медведей, не гремят щитами. Возникают, рождаясь из черноты, и молча бросаются в атаку. Проскакивают сквозь дыры в стене фургонов, зажигают искры мечей.

— К бою! Сомкнуть щиты!..

Это кричит Лахт Мис, и закатники исполняют, но слишком медленно. В сравнении с кайрами они вялы, как сонные мухи. Тени появляются тут и там. Влетают между закатников. Буквально протекают сквозь строй.

— Мартин, за мной! — кричит Джоакин и мчится назад, к телеге с клеткой.

Хватается за прутья, чтоб залезть. Внезапным движением Иона втыкает в его руку огрызок кости. Пальцы разжимаются, Джо падает с телеги. Лежит на спине, в голове гудит. Опрокинутое небо с луной, перевернутые деревья в красных бликах. Перкинс ведет огонь Перстом Вильгельма. Перевернутые фургоны с фигурками солдат. Черные тени. Льются сюда, внутрь лагеря. Тьма!

Джоакин перекатывается на живот, наводит Перст. Один из кайров на бегу вскидывает арбалет, звенит тетива, болт режет землю у самого носа. Кайры все ближе, мечи полыхают в руках. Не успеть ничего: ни встать, ни пострелять. Три вдоха — и они тут. Джоакин катится вбок, назад, под телегу. Вонзается в дерево болт, ломает спицу в колесе. Джо ползет, как змея. Пролазит под осью, дальше, вглубь, к середине днища. Слышит топот. Кайры бегут к телеге.

Выпростав руку, он ложится на живот и мечет плеть. Одну, вторую, третью. По ногам — ничего кроме ног он не видит. Вражеские кости хрустят, падают тела, крики боли разрывают воздух. Другие приседают, бьют из арбалетов в просвет под телегой. Джоакин зарывается в землю, вминается в колею. Над головой жужжит.

— Факела! Выкурить его!

Мерзкий северный говор, будь проклята Агата. Кайры хватают поленья из ближайшего костра, мечут прямо в Джоакина. Он катится в сторону, замечает арбалет, ныряет лицом в грязь. Истошный крик заставляет взглянуть: арбалетчик превратился в факел.

— Смерть вам, хе-хе!

Мартин мечет огонь с крыши над клеткой. Успел-таки залезть, молодец! Кайры тушуются под обстрелом, прячутся за шатры. Мартин бьет по палаткам, зажигая их, как свечи.

Джо привстает на локтях, чтобы тоже открыть огонь — и спину обжигает болью. Болт вспахивает борозду между лопаток. Откуда, как?.. Перекатившись, он смотрит назад и холодеет от страха. Кайры подходят к телеге со всех сторон, обжимают черным кольцом. Значит, оборона пробита всюду! Ни Перкинс, ни Голд, ни Лахт Мис — никто не устоял?!

Он слышит клич: «Ради Павшей!». Закатники атакуют кайров — последняя попытка. Как и прежде, Джоакин видит только ноги. Они пляшут под звон железа. Дзинь — дзинь — шаг вперед. Дзинь — дзинь — шаг вбок. Когда воин гибнет, ноги замирают на миг, затем подгибаются, роняя наземь тело. Тогда Джоакин видит, кто умер. Закатник. Закатник. Еще закатник.

Он пытается стрелять, но арбалеты не дают шелохнуться. Джо лежит в колее, привстанет — следует выстрел. Мартин сверху мечет пламя, кричит от боли, прекращает стрельбу.

— Милорд, вы живы?!

— Ранен. Не могу встать, гады бьют со всех сторон!

Падает еще один закатник. И еще. Блестит железная рука — это Лахт Мис. Пытается ползти к телеге. Северный меч входит сверху ему в спину. Тело Миса искажается судорогой, каждый мускул на миг встает бугром… Клинок вылетает из раны. Черные сапоги обступают телегу.

Это все. Бой в центре лагеря проигран. Джо лежит, зарывшись в колею, Мартин налип на крышу. Ни тот, ни другой не могут встать — оба под прицелом десятка арбалетов. Кайры подходят со всех сторон. Один нагибается, берет алебарду у мертвого солдата, шагает к телеге. Засунет алебарду под днище и заколет Джоакина. Остался вдох или два…

Он изворачивается, будто червь. Не поднимаясь выше колеи, слегка сгибает руку. Под этим углом не попасть во врага, но ось телеги ложится в прицел.

— Держитесь, милорд! — Жидкая грязь булькает у рта. — Держитесь!

Алебарда суется под телегу — и в этот миг выстрел Перста вышибает колесо. Телега падает углом на древко, ломает. Джо меняет прицел, стреляет вторично. Другое колесо разлетается щепой. Телега становится наперекосяк, левым краем упав на землю. Мартин орет, как черт, но удерживается на крыше. А Джоакин теперь лежит в пещере: наклонное днище телеги прикрывает его сзади. Никто не выстрелит в спину. Он поднимается на локте и рубит наотмашь. Шшшик! Шшшик! Шшшик!

Падают калеки, ползут, волоча обломки ног. Кайры мечутся врассыпную. Стреляют, гвоздят землю вокруг Джо. Сверху полыхает огонь — Мартин работает Перстом Вильгельма. Вдвоем отбиваются, как могут. Мартин покрывает один сектор, Джоакин — другой. Мартину легче, он видит все, а Джоакин — только ноги. Видит сапог — хлещет Перстом. Сапог — выстрел. Сапог — выстрел. Мир сужается до щели под тележным днищем. Армия врага — до сапогов, видимых в щель. Шшшик! Шшшик!

Сапоги кончаются. Неужели перебил всех?.. Он не смеет надеяться, и правильно: уложил меньше десятка, прочие укрылись. Из своей щели Джо видит лишь лоскут земли, кайры сошли с него — и стали недосягаемы.

— Милорд, я их не вижу!

— Я тоже! Ты наклонил телегу, баран!

Есть сектора, невидимые для них обоих. Джоакину мешает узость щели под дном, Мартину — наклон крыши. На слепых пятнах собираются кайры, Джо слышит голоса.

— Лучников сюда. Верхнего стрелка накроем навесом.

— Лучше перевернем телегу, будет быстрее.

Джоакина прошибает пот. Если повозка опрокинется — им конец. Мартин упадет с крыши и будет заколот, путевца расстреляют на открытом месте. Нужно помешать! Он орет:

— Не смейте, я убью Иону!

Сам понимает глупость угрозы: ее ж не видно сквозь дно, куда стрелять?

Звенит железо. Крюк на веревке цепляется за прут, телега начинает качаться.

— Раз, два, взяли!.. Раз, два, взяли!..

Клетка ходит ходуном. Джоакина осеняет надежда, он кричит:

— Перкинс, слышишь?! Перкинс, мы в беде! Прикрой Перстом, я выйду!

— Он сдох, — бросает кто-то из кайров.

Да, Перкинс погиб: давно не было вспышек. С запада еще гремит отзвук боя, но тут, в центре, все мертвы. Все, кроме кайров, сожри их тьма!

— Раз, два, взяли!

Телега раскачивается, колеса чавкают, поднимаясь над землей. Мартин орет:

— Джо, братец, мне страшно!

Джоакин привстает на локте, пытаясь выцелить хоть кого-то.

— Раз, два, взяли!

Кайры дружно дергают телегу, чтобы уронить на левый борт. Но правые колеса глубоко увязли в колее, телега не может перевернуться. При очередном рывке оси выскакивают из ступиц, правые колеса отпадают. Телега рушится наземь и хоронит Джоакина в колее. Душная, страшная чернота. Где-то далеко Мартин глухо орет:

— Вижу вас, гады! Получайте!..

Дышится с трудом. Обломок оси уперся в грудь и выдавил воздух из легких. Джо не может шевельнуться: перед лицом доски, сырая грязь, налипшая на дно. В уши затекает. Руки прижаты к земле.

Становится страшно. Пробирает.

— Ма-мартин…

Хочется крикнуть: «Мартин, спаси, пробей дно, иначе задохнусь!» Но крикнуть нельзя — воздуха нет. Из груди выползает шепот.

— Иного! — бормочет Джо.

Перст не производит выстрела.

— Иного! — шипит в панике. — Иного! Стреляй, родимый, прожги дно!

Придавленная рука онемела, нервы не передают приказ, Перст Вильгельма молчит.

Туп! Сверху доносится тихий стук — и дно проседает, давя на ребра обломком оси. Туп! Дно еще ниже. Вдохнуть почти нельзя. В разинутый рот втекает тонкая струйка воздуха. Туп!

Где-то грохочет бой. Кто-то крушит клинком доспехи, кто-то заливается от боли… Очень далеко, в другой стране. Рядом ничего, кроме крышки гроба. И звука: туп! Дно проседает еще на дюйм. Ось вминается в грудь, с хрустом ломается ребро. Боль прошибает тело, но перелом ребра создает маленький зазор: Джо способен вдохнуть. Длинно, мучительно, сквозь боль он всасывает воздух. И слышит над собой: царап. Тихонько, будто в самом ухе: царап, царап.

Холодея, он понимает значение звуков. Туп — это прыжок. Волчица скачет внутри клетки, превращая телегу в пресс. А царап — это ногтем по древесине. Иона приседает прямо над ним, скребет доску, чтобы привлечь внимание. В кромешной тьме он видит — чувствует — как она поднимает кулачок и слегка бьет по доске. Пум.

Телега садится буквально на волос — и ломает второе ребро. В глазах краснеет. Джо падает в забытье.

— Он не дышит, милорд, — сказал лекарь, слегка наклонившись над телом Джоакина.

Путевец лежал в глубокой колее, вмятый в грязь, и не вызывал желания произвести тщательный осмотр.

— Откуда знаешь, что не дышит? Ты ж не послушал.

— Я полковой лекарь с многолетним…

Лорд Мартин врезал медику в живот коленом. Тот согнулся, Шейланд добавил ему пинка и опрокинул в колею, прямо на Джоакина.

— Послушай внимательно, браток.

Лекарь приложил ухо к груди путевца, пощупал пальцем шею.

— Дышит очень слабо…

— Так сделай сильнее! Тащи его в лазарет!

Тут Мартин погорячился: вокруг не имелось не только лазарета, а и вовсе ни одного уцелевшего шатра. Единственным сооружением осталась телега с клеткой, и та перевернута набок. Чего имелось в достатке — это узкоглазых шаванов. Еще — трупов всех мастей, на любой вкус: изрубленных, заколотых, растоптанных, сожженных. Но Джоакин-то трупом не был. Этого парня не убить так легко!

— Нет лазарета — работай прямо здесь. Приведи его в чувства, или я тебя зарою. Понял, ну?

Оставив лекаря с пациентом, Мартин пошел куда-нибудь. Куда идти — он толком не знал, но здесь было неуютно. Не из-за трупов: мертвецкая братия никогда его не смущала. А вот шаваны — эти действовали на нервы. Шастали всюду по-хозяйски, каркали на своем диалекте, противно ухмылялись. Сдирали с трупов трофеи, будто добычу. Это же лагерь Избранного! Все здесь принадлежит Виту, и мертвецы тоже!

— Эй, — крикнул Мартин, — вы того, ну… полегче!

— Ты брат Шейланда? — спросила рыжая баба, светя Перстом ему в лицо.

Мартин поднял свой Перст — мол, не умничай. Баба бросила:

— Зачем ты здесь?

— Я защитил лагерь! Сам отбил атаку кайров!

Рыжая что-то сказала на своем наречье. Другие шаваны заржали. Она сказала еще, те заржали громче. Подошел однорукий здоровяк, заговорил с рыжей. Поглядывали на Мартина, будто обсуждали что с ним делать. Будто он ребенок, а они — эти… гувернантки, или кто.

Мартин покраснел от злости. Дернул лекаря:

— Давай уже быстрее! Джо встанет — пойдем отсюда. Нечего нам тут.

Лекарь колдовал над путевцем. Тот слабо дергался, но глаз не открывал. Шаван показал на лежащего пальцем, что-то сказал по-своему. Провел лапой по морде, скривил пасть: смеялся над тем, какой Джоакин грязный. Другой шаван ответил что-то и показал на свою задницу. Все расхохотались. Мартин тонко чувствовал силу и никогда не шел против нее. Теперь сила была на стороне шаванов, потому он задавил обиду, прикусил язык и только сверкал глазами.

Повеяло прохладой, раздался хлопок — и появился Вит в блистающих доспехах. Он и сам сиял не хуже Предметов:

— Марти, братец, поздравь меня! Я одержал великую победу!

Мартин хлопнул ртом:

— Это… где ты был?.. Я здесь… того…

Он растерялся и только показал жестом: мол, из Перст Вильгельма — бабах. Вит улыбнулся:

— Рад, что ты нашел себе забаву. — Дальше сказал громче, чтобы слышали шаваны: — Оба войска — и волки, и медведи — обращены в бегство! Они бегут в разные стороны, и уже не смогут соединиться! Крейг Нортвуд убит, тысячи медведей сдались в плен Льду! Волки потеряли целый батальон!

Каждая его реплика вызывала шумный восторг у шаванов. Дикари махали мечами, издавая крики. Мартин сказал брату:

— Вит, я не забавлялся. Тут было очень много этих… и тех тоже. Мы с Джоакином всех перебили.

— Что ты говоришь?

— Сюда пришелся этот… главный удар. Никто не ожидал, как тут раз — и ворвались. Если б не я и Джо, всему бы конец! Мы того… подвиг совершили!

— Главный удар?..

— Ну, да!

Вит усмехнулся. Шаваны захохотали, будто по его команде.

— Братишка, когда вернутся Лед и Пауль, спроси у них, что такое главный удар. По замыслу Льда, мы подставились под атаку и выманили врага на бой. На дороге была лютая сеча. С запада пришли десять тысяч медведей, а с востока — шесть тысяч волков. Лед и Хорис стояли, как скалы, по колено в крови. А Пауль заранее ушел из лагеря, затаился в лесу и потом ударил с фланга. Вот кто совершил подвиг! Лед, который устоял, и Пауль, который опрокинул врага!

Шаваны заорали хором:

— Гной-ганта! Гной-ганта! Гной-ганта!

Мартину сдавило горло.

— Да какой Гной-ганта? Враг вас обманул! Послал отряд тайком через лес, и бах сюда, прямо к штабу. Может, и не большой отряд, зато внезапно! Если б не мы с Джоакином…

— Где ты видишь внезапность, братишка? Лед предвидел обходной удар из леса. Потому я убрал отсюда детей, трофеи, штабное хозяйство. Оставил флаги и Иону — как приманку. А Паулю велел: когда враг пробьется в лагерь, послать ему в спину отборную сотню с парочкой Перстов. Благодарю, сыны Степи, вы подоспели вовремя!

Рыжая баба сказала:

— Когда мы пришли, Мартин лежал, распластавшись на крыше. Прятался от болтов.

— Я отстреливался!..

— А когда отогнали кайров, он сразу полез под телегу.

— Я спасал друга — Джоакина! Его придавило, ну!

Шаваны загоготали. Один изобразил, как человека давит телегой, скорчил уморительную рожу. Мартин чуть не задохнулся от обиды:

— Вит, скажи им!..

— Братец, а что вы с сиром путевцем тут делали?

— Спасали всех! Мы были там, где нужны!

— Лично я расположил вас на востоке, возле альмерского полка. А вы приперлись в центр.

— Ну, это… ты послал сюда Голда и закатников. Мы тоже решили…

— Бараны! Голд и трупоеды нужны для убедительности. Если б никто не стерег штаб, кайры бы угадали ловушку. Но вы-то здесь зачем? Чтобы Персты к волкам попали?!

— Так ты оставил Перкинса… у него тоже Перст.

— Я сказал ему бежать при первой угрозе. Понятия не имею, зачем он остался и сдох.

Мартин опустил глаза.

— Ну, это… Джоакин его настращал. Велел: стой вот тут, держи оборону…

Блестящей дланью Избранный шлепнул себя по лбу:

— О, славные воины, да будет воспета ваша отвага!

— Но мы…

— Ладно. Сегодня одержана такая победа, какую даже ты не испортишь. Скажи вот что: как там душенька?

Мартину захотелось плакать: точно в детстве, под рукой отца. Промямлил жалобно:

— Вит, она колется… Сломала кость, чтоб было остро. Тыц мне в ногу, а Джоакину — в руку…

— Видно, бедняжка устала от костей. Переведи ее на похлебку или кашу.

Шаваны обратились к Виту по своим делам, и он забыл о брате. Мартин высморкался, утер нос, промокнул рукавом глаза. Джоакин сидел на земле, больной и пришибленный, но уже в сознании. Мартин присел рядом:

— В общем, друг, мы победили, волки с медведями разбежались. Правда, Вит не очень оценил наш подвиг. Давай так Лауре скажем: Вит хвалит Пауля со Льдом ради политики, чтобы не обижать. А на самом деле, это мы с тобой отбили главный удар. Ты уложил сорок пять кайров, а я — сорок семь. Запомнил, ну?