Том 1. Стихотворения

Вот старик стоит перед витриной,

Где выставлены яркие игрушки,

И прохожие думают: «Наверно,

Он подарок выбирает для внука».

А старик стоит под мокрым снегом,

Перед ним глянцевитые лошадки,

Медвежата из мягкого плюша

И почти настоящие трамваи.

Он стоит спиною к прохожим,

Смотрит на добрые игрушки

И, глядя на них, вспоминает,

Что у него не было детства.

Вспоминает, как в далекие годы

Он стоял босоногим сиротою

Перед пестрой, веселой витриной,

В магазин войти не смея даже.

По-старчески шевеля губами,

Он теперь стоит перед витриной,

И в кармане у него есть деньги —

Много может он купить игрушек.

Он бы мог купить и этот катер,

И вот этот синий паровозик;

Но стоит он, в магазин не входит:

Некому ему дарить игрушки.

И старик стоит перед витриной,

Задумчивый на вид и спокойный,

И шепчет что-то, вспоминая

Минувшие войны...

Ты скажешь — смешно вспоминать о забытом,

О том, что не сбудется вновь.

Но где-то за всеми делами, за бытом

Минувшая светит любовь.

Любовь, что не хочет обнов и гостинцев,

Не просит возвышенных фраз,

С которой не встретиться и не проститься,

Не свидеться с глазу на глаз.

Она, как звезда отдаленная, светит

Сквозь годы удач и невзгод,

Любовь, что тебя на пороге не встретит,

Хозяйкой в твой дом не войдет...

Один на бегу остановит коня,

Пройдет по реке в ледоход, —

Зато без друга средь бела дня

На кладбище не шагнет.

Не страшен другому ни бой, ни враг,

Вся мистика нипочем, —

Вот только начальства боится так,

Что вмиг немеет при нем.

А третий шагнет в огонь и в ночь,

И ступит на талый лед,

И, чтобы друзьям в беде помочь,

По минным полям пойдет;

Какая б его ни ждала гроза —

Угроз и гроз не боясь,

Любому любую правду в глаза

Он выскажет не таясь.

Не то чтоб он всех на свете мудрей

Иль от смерти заговорен —

Ослушаться совести своей

С детства боится он.

Погасло зарево заката,

Умолк веселый шум пилы,

И запах винно-горьковатый

Струят упавшие стволы.

Здесь, на делянке опустелой,

Где сонная клубится мгла,

Одна осинка уцелела,

Ее не тронули: мала.

Она во тьме листвой лопочет

И вздрагивает среди пней —

Как будто бы проснуться хочет,

Как будто страшно стало ей.

Замрет — и вдруг звенит спросонок,

Не в силах ничего понять,

Как пробудившийся ребенок,

Зовущий умершую мать.

...И вот он вырвался из чащи

По следу зверя. Но поток,

В глубокой трещине урчащий,

Ему дорогу пересек.

На берегу другом — добыча,

Для всей семьи его — еда:

Нетронутые гнезда птичьи,

Косуль непуганых стада...

Себе представив на мгновенье

Закрытый для него простор,

Затылок он в недоуменье

Косматой лапою потер.

И брови на глаза нависли,

И молча сел на камень он,

Весь напряженьем первой мысли,

Как судорогою, сведен.

И вдруг — голодный, низколобый —

Он встал, упорен и высок,

Уже с осмысленною злобой

В ревущий заглянул поток.

И, подойдя к сосне, что криво

Росла у самого обрыва,

И корни оглядев — гнилье! —

Он стал раскачивать ее.

И долго та работа длилась,

И камни падали в обрыв,

И с хрустом дерево свалилось,

Два берега соединив.

И он тропою небывалой

На берег перешел другой,

И пот со лба отер усталой —

Уже не лапой, а рукой.

Над пустотою нависая криво,

Вцепясь корнями в трещины камней,

Стоит сосна у самого обрыва,

Не зная, что стоять недолго ей.

Ее давно держать устали корни,

Не знающие отдыха и сна;

Но с каждым годом круче и упорней

Вверх — наискось — все тянется она.

Уже и зверь гордячки сторонится,

Идет в обход, смертельный чуя страх,

Уже предусмотрительные птицы

Покинули гнездо в ее ветвях.

Стоит она, беды не понимая,

На сумрачной обветренной скале...

Ей чудится — она одна прямая,

А все иное — криво на земле.

Темно и тихо на разъезде,

Спят глинобитные дома;

Давно пунктирами созвездий

Прокомпостирована тьма.

И только тополь одинокий,

Встав над колючею травой,

Шумит, загадочно-высокий,

И к небу тянется листвой.

Внизу сверкают солью лужи,

И рельсы сходятся вдали;

Большой бархан горбом верблюжьим

Маячит на краю земли.

И так просторен сумрак ночи,

Так мир широк, что тополь ввысь

Все тянется, как будто хочет

У звезд бессмертьем запастись.

В степи расположен верблюжий завод.

Строения, изгородь, поле.

Двугорбый верблюд бактриан у ворот

Стоит кораблем на приколе.

Он важен. Не конь он, не мул, не ишак —

В пустыне, во время движенья,

Он сам себе двигатель, бог и завмаг

И сам себе база снабженья!

Но нет ни стеклянных, ни водных зеркал

Красе отразиться верблюжьей.

Давно он, бедняга, себя не видал

Ни в море, ни в речке, ни в луже.

А рядом — совсем неуклюжий на вид,

С горбами не более дыни —

Веселый малыш верблюжонок стоит,

Мохнатый кораблик пустыни.

И смотрит папаша на сына — хорош!

А после вздыхает тяжко:

«Хорош-то хорош, да со мною не схож.

В кого он горбатый, бедняжка?..»

Хорошо и привольно на свете,

Только мало мне жизни одной.

Жди меня через пару столетий

Вот на этой полянке лесной.

Выйду я, молодой и пригожий,

Из чащобы с берданкой в руках,

В сапогах небракованной кожи

И с подковками на каблуках.

Мне пугать тебя нет интереса,

На-ка фляжку, хлебни поскорей!

Я комиссией Главоблвоскреса

Воскрешен по заявке твоей.

Разожжем мы костер на рассвете,

Посидим у живого огня.

Жди меня через пару столетий,

Да смотри не старей без меня!

За эти губы, пахнущие медом,

За грустный вздох, за ласковый упрек

Чего-чего бы только ты не отдал,

Каких бы только не прошел дорог!

Встречаться больше с ней не довелося:

Ушла, забыла, затерялся след.

Идут года. Тебе уж тридцать восемь,

А ей все те же девятнадцать лет.

Она тебя любила — может статься,

Ты был ей всех дороже — может быть.

Ушла — чтобы навек с тобой остаться,

Забыла — чтобы ты не мог забыть.