Зверь, в сущности, доволен малым:
Ему нужны еда и сон.
Вовек не станет он Дедалом,
Но и не сбросит бомбы он.
Но человечество особый
Собой являет род и вид:
Меж доброй мудростью и злобой
Здесь бездна целая лежит.
Из одного как будто теста,
Да вот припек у всех иной:
Есть люди — выше Эвереста,
Есть — ниже ямы выгребной.
Но мы взрывать не будем горы,
Чтоб их с низинами сравнять,
Чтоб стала жизнь равниной голой,
Где тишь болотная да гладь.
Нет, мы хотим, чтоб на планете
Все были в помыслах чисты,
Чтобы для всех настал на свете
Век мудрости и доброты!
Чтоб не вершиной одинокой,
Не ямою у входа в храм, —
Чтоб каждый стал горой высокой,
Но дружественной всем горам!
Города — продолженье природы,
Перекрестки таинственных троп.
Под железобетонные своды
Мы пришли из пещер и чащоб.
И песок стал витриной зеркальной,
И руда стала балкой стальной,
Глина, вставшая вертикально,
Нам предстала кирпичной стеной,
Но от каменных великолепий,
От чудес, что построили мы,
Манят нас молчаливые степи
И далекие манят холмы, —
Там, где нет ни стекла, ни металла,
Где природа дика и горда,
Где стеною глина не стала
И рудою осталась руда, —
Все нас тянет в лесную прохладу,
В неуют, к родниковой воде,
Будто скрягу к отцовскому кладу,
Что зарыт был неведомо где.
Бывает — жизнь поранит и обманет,
Но ты преодолей свою печаль.
Пусть светится окно твое в тумане —
Назло судьбе ты свет не выключай.
Ты верь в свою удачу-недотрогу,
На твой огонь она придет в свой час.
Чтобы для счастья проторить дорогу,
Порой невзгоды посещают нас.
В грехах мы все — как цветы в росе,
Святых между нами нет.
А если ты свят — ты мне не брат,
Не друг мне и не сосед.
Я был в беде — как рыба в воде,
Я понял закон простой:
Там грешник приходит на помощь, где
Отвертывается святой.
Окрестность думает стихами,
Но мы не разбираем слов.
То нарастает, то стихает
Шальная ритмика ветров.
Неся дожди на берег дымный,
В раструбы раковин трубя,
Моря себе слагают гимны —
И сами слушают себя.
И скачут горные потоки
По выступам и валунам,
Твердя прерывистые строки, —
Но только грохот слышен нам.
Лишь в день прощанья, в час ухода,
В миг расставальной тишины
Не шумы, а стихи природы,
Быть может, каждому слышны.
В них сплетены и гром, и шорох
В словесную живую нить —
В те строки тайные, которых
Нам негде будет разгласить.
Не зная дорог и обочин,
Шагаю в лесной глубине.
Какие просторные ночи
Подарены осенью мне!
Под этим таинственным кровом
Земля — словно дальняя весть,
Весь мир темнотой зашифрован,
Его невозможно прочесть.
Он полон надежд и наитий,
В нем нет ни вещей, ни имен,
Он праздничен и первобытен,
Как в детстве приснившийся сон.
В нем спутала все расстоянья
Ночная нестрашная мгла —
Чтоб тайная радость незнанья,
Как в сказке, к открытьям вела.
Как тревожно трубят старики паровозы,
Будто мамонты, чуя свое вымиранье, —
И ложится на шпалы, сгущается в слезы
Их прерывистое паровое дыханье.
А по насыпи дальней неутомимо,
Будто сами собой, будто с горки незримой,
Так легко электрички проносятся мимо —
Заводные игрушки без пара и дыма:
И из тучи, над аэродромом нависшей,
Устремляются в ночь стреловидные крылья,
Приближая движенье к поэзии высшей,
Где видна только сила, но скрыты усилья.
В бесконечном океане
Пролегает курс прямой.
Острова Воспоминаний
Остаются за кормой.
Там дворцы и колоннады,
Там в цветы воплощены
Все минувшие услады
И несбывшиеся сны.
Но, держа свой путь в тумане,
Бурями держа свой путь,
К Островам Воспоминаний
Ты не вздумай повернуть!
Знай — по мере приближенья
Покосятся купола,
Рухнут стройные строенья —
Те, что память возвела.
Станет мир немым и пресным,
Луч померкнет на лету,
Девушка с лицом прелестным
Отшатнется в пустоту.
И, повеяв мертвечиной,
В сером пепле, нищ и наг,
Канет в черную пучину
Сказочный архипелаг.
Ты восплачешь, удрученный, —
В сердце пусто и темно,
Словно бурей мегатонной
Всё былое сметено...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Знай — в минувшем нет покоя.
Ты средь штормов и тревог
Береги свое былое —
Не ищи к нему дорог.
Только тот, кто трудный, дальний
Держит путь среди зыбей,
Острова Воспоминаний
Сохранит в душе своей.
В дни, когда мне становится грустно и трудно
И душа упирается в тихий тупик,
Не брожу я по улицам шумным и людным,
Не читаю я душеспасительных книг.
Я за город шагаю — туда, где упрямо
На откосы карабкаются сорняки.
Там, где кладбища, бойни, где сточные ямы,
Где пакгаузы, свалки и тупики.
Там, на стыке владений людей и природы,
Сокровенней раздумья, обиды больней,
Но сквозь грусть, как в далекие детские годы,
Что-то мнится душе, что-то видится ей.
И авральная в ней закипает работа,
И сигнальный вдали загорается свет,
Эта грусть ей нужна, как площадка для взлета,
И не надо сочувствий и добрых примет.
Вот она уже вровень парит с облаками,
Озирая просторы владений своих...
Пусть дороги оканчиваются тупиками,
Но порою они начинаются с них!
А где-то там, куда нам не вернуться, —
В далеком детстве, в юности, вдали, —
По-прежнему ревнуют, и смеются,
И верят, что прибудут корабли.
У возраста туда не отпроситься, —
А там не смяты травы на лугу,
И Пенелопа в выгоревшем ситце
Все ждет меня на давнем берегу.
Сидит, руками охватив колено,
Лицом к неугасающей заре,
Нерукотворна, неприкосновенна —
Как мотылек, увязший в янтаре.
Вот здесь, в этом Доме культуры,
Был госпиталь в сорок втором.
Мой друг, исхудалый и хмурый,
Лежал в полумраке сыром.
Коптилочки в зале мигали,
Чадила печурка в углу,
И койки рядами стояли
На этом паркетном полу.
Я вышел из темного зданья
На снег ленинградской зимы,
Я другу сказал «до свиданья»,
Но знал, что не свидимся мы.
Я другу сказал «до свиданья»,
И вот через много лет
Вхожу в это самое зданье,
Купив за полтинник билет.
Снежинки с пальто отряхая,
Вхожу я в зеркальную дверь.
Не едкой карболкой — духами
Здесь празднично пахнет теперь.
Где койки стояли когда-то,
Где умер безвестный солдат,
По гладким дубовым квадратам
Влюбленные пары скользят.
Лишь я, ни в кого не влюбленный,
По залу иду стороной,
И тучей железобетонной
Плывет потолок надо мной.
...С какою внезапною властью
За сердце берет иногда
Чужим подтвержденная счастьем
Давнишняя чья-то беда!