Склонясь над ее родниками,
Вкусив от печалей и благ,
Я к жизни всю жизнь привыкаю,
А все не привыкнуть никак.
Как первой любви откровенье,
Она необычна, нова, —
И в радостном недоуменье
Я к ней подбираю слова.
О Первая жизнь! Ты одета
В грозу и сияние дня,
Но к ночи ты скроешься где-то,
Ты первая бросишь меня.
Побудь же со мною подоле,
Уйдешь ты — и станет темно.
Я твой однолюб поневоле,
Мне встретить второй не дано.
Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте,
Вспомяните погибших за нас.
Там, в толпе, средь любимых, влюбленных,
Средь веселых и крепких ребят,
Чьи-то тени в пилотках зеленых
На окраины молча спешат.
Им нельзя задержаться, остаться —
Их берет этот день навсегда,
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.
Окликать их и звать их — напрасно,
Не промолвят ни слова в ответ,
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.
Молчит, сиротлив и обижен,
Ветлы искореженный ствол.
Заброшенный пруд неподвижен
И густ, будто крепкий рассол.
Порою, как сонное диво,
Из тьмы травяной, водяной
Лягушка всплывает лениво,
Блестя огуречной спиной.
Но мальчик пришел с хворостиной —
И нет на пруду тишины:
Вот каску, обросшую тиной,
Он выудил из глубины.
Без грусти, без всякой заботы,
Улыбкой блестя озорной,
Берет он советской пехоты
Тяжелый убор головной.
Воды зачерпнет деловито —
И слушает, как вода
Струится из каски пробитой
На гладкую плоскость пруда.
О добром, безоблачном небе,
О днях без утрат и невзгод,
Дрожа, как серебряный стебель,
Ему эта струйка поет.
Поет ему неторопливо
О том, как все тихо кругом,
Поет об июне счастливом,
А мне о другом, о другом...
Верю в добрых сердец бессмертие.
В солнце мира и тишины.
Милосердие! Милосердие!
Это слово старше войны.
В человечества годы ранние
Неизвестная медсестра
Над охотниками израненными
Хлопотала возле костра.
Милосердие! Слово вещее,
Ты и нам сияло во мгле, —
Наклонялись над нами женщины
Под огнем на ничьей земле.
И когда все войны забудутся,
Все оружье на слом пойдет,
Все надежды людские сбудутся, —
Милосердие не умрет.
...В гимнастерке ль, в платье заплатанном,
С горькой складочкою у рта,
Как нужна ты нам в веке атомном,
Терпеливая доброта!
Вибрируют балки над темным провалом
И стонут, от ветра дрожа.
Осенние капли летят до подвала
Свободно сквозь три этажа.
Осеннего дождика тусклые иглы
Летят сквозь холодную тьму, —
И те, кого бомба в подвале настигла,
Не снятся уже никому.
Сюда, где печалились и веселились,
Где бились людские сердца,
Деревья, как робкие дети, вселились,
Вошли, не касаясь крыльца.
Подросток осинка глядит из окошка,
Кивает кому-то во мглу,
И чья-то помятая медная брошка
Лежит на бетонном полу.
Бывает так не каждый год.
Но иногда со дна реки
Всплывает грузный донный лед —
Об этом знают речники.
Он отрывает ото дна
Все, что таила глубина.
Выносит он на белый свет,
Чтоб в море унести скорей,
Обломки ржавых якорей
От кораблей, которых нет.
Он не скрывает ничего,
Прозрачен он, как честный суд,
И тайны, вмерзшие в него,
Речными плесами плывут.
Неотвратимый, как закон,
Из глуби, где забвенья мгла,
Убийцы нож выносит он,
Обрез, что бил из-за угла.
Несет он по речной волне
На дне лежавший много лет,
Не побывавший на войне,
Но бывший в деле пистолет.
И, вмерзшая в прозрачный лед,
Серебреников горсть плывет —
Их в страхе бросила рука
Иуды и клеветника.
Давно истлели мертвецы,
Но причинивший много зла
И в воду спрятавший концы
Вдруг видит: Истина всплыла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чтобы чиста была река
Во все грядущие века,
Чтоб не мутнела глубина,
Всплывают истины со дна.
В саду возле белой эстрады
Ты с мужем сидишь пожилым,
Твои дорогие наряды
«На чистые» куплены им.
Но взгляды парней примечая
И зависть во взорах подруг,
Ты зябко поводишь плечами —
Иль вьюгой повеяло вдруг?
Одел он, затрат не жалея,
Еще он не так нарядит, —
Но в ситце-то было теплее,
А шелк холодит, холодит...
Птицам ветер не нужен попутный:
Хоть помочь он старается им,
Но при нем им становится трудно
Управлять опереньем своим.
Пусть сидит себе век на болоте
Тот, кто ветра попутного ждет.
Ведь свободу и точность в полете
Не попутный, а встречный дает.
Не наживай дурных приятелей —
Уж лучше заведи врага:
Он постоянней и внимательней,
Его направленность строга.
Он учит зоркости и ясности —
И вот ты обретаешь дар
В час непредвиденной опасности
Платить ударом за удар.
Но в мире и такое видано:
Добром становится беда,
Порою к дружбе неожиданно
Приводит честная вражда.
Не бойся жизни, но внимательно
Свою дорогу огляди.
Не наживай дурных приятелей —
Врага уж лучше заведи.
Это северный ветер, ломающий старые вязы,
Как большой вентилятор, гудит за окошком моим,
Через море в тревоге шагает маяк одноглазый,
Чернокрылые тучи, как вороны, вьются над ним.
Выхожу за порог — и гвоздит меня ливень колючий,
И прозрачная тяжесть срывается на плечи мне, —
Я, сгибаясь, иду, я ночным ураганом навьючен,
Как волшебный мешок, я тащу этот мир на спине.
В нем трубят корабли, с непогодой вступая в сраженье,
В нем волну отбивают стальные борта лихтеров,
И сквозь рваные тучи луна к нам идет на сниженье,
Будто белый корабль, прилетевший из дальних миров.
Смотрите мультфильмы! Там действуют дети и звери,
Там к доброму егерю зяблик в окошко стучится.
Правдивая ложь, где всегда я заранее верю
Во все, что начнется, всему, что сегодня случится.
Там людям содействуют звезды, там движутся горы,
Там зло наказуется бесповоротно и сразу, —
Не надо часами блуждать там наемным актерам
В не ими придуманных рощах, и вздохах, и фразах.
Там реки и розы умеют грустить и смеяться,
Там клены и люди, как братья, пускаются в танцы,
Там добрые чувства и мысли впрямую стремятся
От пальцев художника в сердце мое — без инстанций.
Искусство грядущего, ты, как дитя на рассвете,
Наставника ждешь. И провижу я кинокартины,
Где гений карает пороки и чтит добродетель,
Шекспира с Рембрандтом сливая в себе воедино.
О песчинки познаний, осевшие в памяти нашей,
Вы навек откололись от Вечности — грузной горы!
Нам становится тесно под синей небесною чашей,
Из земной колыбели мы видим иные миры.
Мы мечтаем о звездах, к просторам и знаниям жадны,
Нас теперь не Дедал — Циолковский ведет в высоту,
И не крылья уже, а ракет раскаленные жабры
Над Землею свистят, вынося на орбиту мечту.
Много дальних дорог я прошел —
И надежды, и встречи, и лица...
Стол находок, мой письменный стол,
Нелегко за тобою сидится!
За тобою я в поте лица
Отделяю зерно от половы,
Чтоб весомой строкою свинца
Отлилось в типографии Слово.
Мне по-новому жизнь предстает
В час работы, под лампой ночною, —
Ты летишь, мой ковер-вертолет,
Над путями, что пройдены мною.
Вся земля у меня на виду,
Обведенная светом и тенью.
Может, чье-нибудь счастье найду —
И верну его по назначенью.
До обидного жизнь коротка,
Ненадолго венчают на царство, —
От глотка молока до глотка
Подносимого с плачем лекарства.
Но меж теми глотками — заметь! —
Нам немало на выбор дается:
Можно дома за чаем сидеть,
Можно пить из далеких колодцев.
Если жизнь не легка, не гладка,
Если в жизни шагаешь далеко,
То не так уж она коротка,
И бранить ее было б жестоко.
Через горы, чащобы, пески,
Не боясь ни тумана, ни ветра,
Ты пошел от истоков реки —
И до устья дошел незаметно.
Вот и кончен далекий поход —
Не лекарство ты пьешь из стакана:
Это губы твои обдает
Горьковатая зыбь Океана.
Один человек мною примечен —
В залив выезжает он каждый вечер.
Он лодку ведет от речного устья,
Он смотрит на воду с тайной грустью.
И чайка, летящая над камышами,
Что-то кричит, его утешая.
Он тихо гребет к заливу, к заливу;
Вода расступается молчаливо.
Ни всплеска весла, ни скрипа уключин,
У лодки ход, как во сне, беззвучен.
Потом он тихо опустит весла,
Сидит — и вьется дым папиросный.
Чего он ждет в тишине залива —
Какого чуда, какого дива?
Зачем не спешит он к устью речному,
К вечернему крову, к тихому дому?
Неужто ждет он, неужто верит,
Что с кем-то вдвоем вернется на берег?
Залив расступается шире, шире,
Стоят маяки в бессонном дозоре...
Кого потерял он в огромном мире?
Кого потерял он в осеннем море?
Давно он не был здесь — и снова
Пришел почувствовать простор.
И вот у озера большого
Разводит маленький костер.
На берегу темно и сыро,
Звезда в воде отражена,
Из вечереющего мира
Струится в сердце тишина.
...Ведерко с рыбой, запах тины,
Тепло живого огонька,
Кофейный привкус никотина
От старенького мундштука...
Покинув сыновей и внуков,
Старик пришел сюда опять,
Чтоб перед вечною разлукой
Богатство мира подсчитать.
Глядя в будущий век, так тревожно ты, сердце, не бейся:
Ты умрешь, но любовь на Земле никогда не умрет.
За своей Эвридикой, погибшей в космическом рейсе,
Огнекрылый Орфей отправляется в звездный полет.
Он в пластмассу одет, он в сверхтвердые сплавы закован,
И на счетных машинах его программирован путь, —
Но любовь есть любовь, и подвластен он древним законам,
И от техники мудрой печаль не легчает ничуть.
И, сойдя на планете неведомой, страшной и дивной,
Неземным бездорожьем с мечтою земною своей
Он шагает в Аид, передатчик включив портативный,
И зовет Эвридику, и песню слагает о ней.
Вкруг него подчиненно нездешние звери толпятся,
Трехголовая тварь перепончатым машет крылом,
И со счетчиком Гейгера в ад внеземных радиаций
Сквозь леса из кристаллов он держит свой путь напролом.
...Два зеленые солнца, пылая, встают на рассвете,
Голубое ущелье безгрешной полно тишиной, —
И в тоске и надежде идет по далекой планете
Песнопевец Орфей, окрыленный любовью земной.
Мы все, как боги, рядом с небом
Живем на лучшей из планет.
Оно дождем кропит и снегом
Порой наш заметает след.
Но облачное оперенье
Вдруг сбрасывают небеса, —
И сквозь привычные явленья
Проглядывают чудеса.
...И лунный свет на кровлях зданий,
И в стужу — будто на заказ —
Рулоны северных сияний
Развертываются для нас,
И памятью об общем чуде
Мерцают звезды в сонной мгле —
Чтобы не забывали люди,
Как жить прекрасно на Земле.
Любовь ведет через пустыни
И через горные хребты,
И на ветру она не стынет,
И не боится высоты.
Порою с поворота глянет —
И вдаль с улыбкою зовет,
И, обнадеживая, ранит,
И жаловаться не дает.
Куда б ни ехал, где б ни шел ты,
Всегда с тобой она в пути —
Не та, которую нашел ты,
А та, которой не найти.
Никакою тропой не вернуться к тебе, невидимке,
Но, проглянув сквозь годы тревог и нежданных потерь,
У лесного ручья на случайно удавшемся снимке
Ты стоишь под черемухой в платье, не модном теперь.
В этот утренний лес не вступили еще лесорубы,
В этом небе еще довоенные спят облака.
Вот сейчас улыбнутся по-детски припухлые губы,
И движением легким прическу поправит рука.
Может, все-таки можно к тебе на минутку вернуться,
И со снимка сманить, и войти с тобой в нынешний год?
...Платья новые шьются, и новые песни поются,
И на старых тропинках полынь молодая растет.