Живешь ли, о себе трубя,
Или молчишь угрюмо, —
Припоминай, каким себя
Ты в юности задумал.
Ты можешь стать на склоне дней
Святым иль святотатцем, —
Но, может быть, всего трудней
Самим собой остаться.
Я кто? Придаток я двуногий
Четвероногого стола.
Предугадать свои итоги
Судьба мне права не дала.
Но мой напарник, мой читатель,
Оценщик неподкупный мой,
Бессменный мой работодатель
Стоит незримо за спиной.
Весь мир, тревожный и раздольный,
Дан во владение ему, —
И лампа — мой маяк настольный —
Не мне сияет одному.
У Времени времени нет,
Жестоки его повеленья.
Едва появившись на свет,
Как спички, сгорают мгновенья.
И дни, подчиняясь ему,
К закату идут торопливо,
И падают годы во тьму —
Как будто каменья с обрыва.
И пятятся в вечность века,
И тысячелетья стареют,
А Время — кнутом с облучка:
«Скорее! Скорее! Скорее!»
Само себя гонит оно
Как будто — к неведомой встрече.
И знать только смертным дано,
Что этот маршрут — бесконечен.
Склонясь над раскрытой тетрадью,
Сидит одинокий старик.
О голоде и о блокаде
Ведет он вечерний дневник.
Без вычерков и многоточий,
Печальною правдой томим,
Потомкам поведать он хочет
О том, что испытано им.
Мерцает коптилка во мраке,
И тени теснятся толпой,
Бредет карандаш по бумаге,
Петляя, как странник слепой.
И длится с грядущим беседа,
И нижутся в строки слова,
И светлая вера в победу
В душе летописца жива.
А в небе — гуденье, гуденье,
Винтов нарастающий звук,
И в «юнкерсе» через мгновенье
Раскроется бомбовый люк.
Полмига осталось, полмига.
Ты слышишь свистящий полет?..
Но все еще пишется книга,
Которой никто не прочтет.
Время — тьма и время — свет,
Время — это чудо.
Вроде бы его и нет,
А оно — повсюду.
Всю-то ночь и день-деньской
Рядом с нами, рядом, —
Но не взять его рукой,
Не окинуть взглядом.
Иногда оно течет
Ручейком по склону;
Иногда, как вездеход,
Прет сквозь все препоны.
Всё ему подчинено
Вечно и всечасно.
Если ж вдуматься — оно
Нам с тобой подвластно.
Исчисляется оно
Нашими годами,
Измеряется оно
Нашими трудами.
Я точной не предсказываю даты,
Не знаю, через сколько лет и зим
Народы мира станут так богаты,
Что деньги не понадобятся им.
Но верю я: когда владыкой мира
Навеки станет мирный, добрый труд,
Уйдут в отставку строгие кассиры
И дверцы сейфов настежь распахнут.
И люди всех материков и наций,
Эпохи новой празднуя рассвет,
В утиль отправят кипы ассигнаций,
На переплавку — россыпи монет.
Так деньги перестанут быть мерилом
Людских надежд, деяний и щедрот, —
Доверие навеки вступит в силу,
Счастливое безденежье придет.
И пусть для всех племен и поколений
В День Будущий дорога нелегка, —
Но на весах сегодняшних мгновений
Не взвешены ль грядущие века?
Есть надежды неосуществимые.
Мне в пути помогают они —
И становится зримым незримое,
И ничтожное тонет в тени.
Пусть мечта не сбылась и не сбудется.
Пусть жар-птицу сыскать не пришлось, —
Что не сбудется — то не забудется,
Забывается то, что сбылось.
Юноша хотел быть зодчим.
Против был ученый-отчим,
Покровитель волевой.
Убоясь семейной ссоры,
Юноша на уговоры
Сдался, путь избрал не свой.
Встал он на стезю иную —
Не блатную, не дурную,
Не враждебную уму.
Жил не горько и не хмуро —
Но во сне архитектура
Часто виделась ему.
Обращал он камня глыбы
В лебединые изгибы
Легких арок — и в тиши
Строил город белостенный;
Был тот город сокровенный
Двойником его души.
Эта жажда созиданья,
Загнанная в глубь сознанья,
Пробуждаемая сном,
В час рассвета отлетала,
Забывалась, выцветала
В освещении дневном.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он уже — в чинах научных;
Издан ряд благополучных
Добросовестных трудов...
Он не будет строить дивных,
Сказочно-гостеприимных
Беспечальных городов.
Но порою тайный гений
Созидательных видений
Вновь склоняется над ним —
И во сне старик почтенный
До утра возводит стены,
Жаждой творчества томим.
Строит он немые склепы
И безрадостно-нелепый
Дом, похожий на тюрьму,
И трагические башни,
Под углом крутым и страшным
Наклоненные во тьму.
Хорошо мне иль худо,
Враг со мной или друг —
Это всё-таки чудо —
Всё, что вижу вокруг.
Мир земной, повседневный,
Мир, где был я рожден, —
Мир необыкновенный,
Будто сбывшийся сон.
Пусть обиды, напасти,
Пусть негладко живу, —
Это все-таки счастье —
Жизнь прожить наяву.