Том 1. Стихотворения

Залетел недавно Демон

Познакомиться со мной,

Побеседовать на тему

О судьбе своей земной.

Помахав крылатой дланью

И ответив на поклон,

На людское невниманье

Начал жаловаться он.

Из поэм и из картин он

Нынче изгнан без суда —

А ведь как ему фартило

В стародавние года!..

Мол, и Лермонтов, и Врубель

Понимали, что к чему, —

Почему ж идет на убыль

Уважение к нему?!

«Разве есть меня кто хуже?! —

Крикнул он, впадая в раж. —

Разве более не нужен

Отрицательный типаж?!»

Я в ответ:

«Товарищ Демон,

Я желаю вам добра.

Вы стары душой и телом,

Вам на пенсию пора.

Ваша техника убога

И грехи невелики —

Пожилого педагога

Превзошли ученики.

Я — не самый злой на свете,

Но признаюсь без прикрас,

Что на нынешней планете

Даже я вреднее вас».

В скромном провинциальном музее

Умирает солдат на войне.

Клочья копоти давней осели

На потрескавшемся полотне.

Кто приложит немного старанья,

Кто присмотрится — тот разберет

Потускневшую надпись на раме:

«Вспоминайте пятнадцатый год».

Неизвестный солдат умирает

У воронки под мелким дождем,

Белый свет навсегда покидает

В год, когда я на свет был рожден.

Не помог ему крестик нательный

Разминуться с кровавой бедой, —

От осколочной раны смертельной

Умирает солдат молодой.

Умирает — а смерти не будет.

Пригвожденный к музейной стене,

Умирает, чтоб помнили люди

Всех погибших на давней войне.

Порою видится он мне

Не в камне и металле,

Не на могучем скакуне

И не на пьедестале.

Он предстает мне ямщиком

И зорким, и упрямым,

А путь — все в гору прямиком

По рытвинам и ямам.

И, если очень нелегка

Становится дорога,

Он спрыгивает с облучка —

Коням нужна подмога.

Забыв про свой высокий сан,

Решает дело просто —

Идет, подталкивает сам

Истории повозку.

Идет — не добрый и не злой,

И не священноликий,

Не возвеличенный хвалой,

А попросту — Великий.

Он приметил ее в весеннем саду

На берегу крутом.

«Кого ты ждешь?»

«Не тебя я жду,

А того, кто придет потом».

Ни о чем он больше ее не спросил.

Он ушел и, забыв покой,

Все просторы мира исколесил,

Но не встретил второй такой.

До сих пор он помнит ее ответ,

До сих пор он в нее влюблен.

Одиноко живет он на склоне лет,

И всё круче, всё круче склон.

И она одна, до сих пор — одна,

И не в радость ей отчим дом...

В весеннем саду не знала она,

Что никто не придет потом.

Я верю, что вверх я шагаю,

Взбираюсь на горный карниз, —

Но камни, меня обгоняя,

Всё катятся, катятся вниз.

Ввысь, на поднебесную крышу,

Сомненья и страхи гоня,

Взберусь я — и сразу услышу:

Внизу прославляют меня.

Взойду! Оседлаю вершину!

Итог невозможен иной!..

Но катятся камни в долину

В одном направленье со мной.

Не возвожу плохих на пьедестал,

Но мир без них намного б хуже стал.

Плохие люди для того нужны,

Чтоб знали мы, кем быть мы не должны.

В дни сплошного невезенья

Не сердись на белый свет.

Есть счастливые мгновенья,

Но веков счастливых — нет.

Всем дается бочка меда,

Бочка дегтя, день и тьма;

Каждый — сам себе свобода,

Каждый — сам себе тюрьма.

Не сутулься сиротливо,

Верь, что радость — впереди.

И, чтоб чаще быть счастливым,

Счастья вечного не жди.

Люди строят, в небо лезут,

Создают себе уют.

Скоро кровельным железом

Всю планету обошьют.

Но пока что в мире этом

Есть не только города, —

Есть пустынные рассветы,

Родниковая вода,

Есть бездомные ночлеги,

Птичий утренний галдеж...

Радуйся, что в этом веке,

А не в будущем живешь.

Лежит, обложенный подушками,

Полурасставшись с полусном;

Очки с расставленными дужками —

Как краб на столике ночном.

Читать и мог бы — да не хочется,

Ничто не манит, не влечет —

А память, вкрадчивая склочница,

Ведет обидам пересчет.

Он наугад включает радио

У изголовья своего...

Потерянное что-то найдено

Не им — но кем-то для него.

Того уж нет на свете гения,

А все ж мелодия — жива.

И льется умиротворение,

Не воплощенное в слова.

Плывет Земля на малой скорости

Сквозь медленные времена,

И ни болезней нет, ни горестей —

А только музыка одна.

В поэзии он не бунтарь и не пахарь,

Скорее — колдун, неожиданный знахарь;

Одним он казался почти гениальным,

Другим — будуарно-бульварно-банальным.

Гоня торопливо за строчкою строчку,

Какую-то тайную нервную точку —

Под критиков ахи, и охи, и вздохи —

Сумел он нащупать на теле эпохи.

Шаманская сила в поэте бурлила,

На встречи с ним публика валом валила,

И взорами девы поэта ласкали,

И лопались лампы от рукоплесканий.

И Слава парила над ним и гремела —

Но вдруг обескрылела и онемела,

Когда, его в сторону отодвигая,

Пошла в наступленье эпоха другая.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И те, что хулили, и те, что хвалили,

Давно опочили, и сам он — в могиле,

И в ходе времен торопливых и строгих

Давно уже выцвели многие строки.

Но всё же под пеплом и шлаком былого

Живет его имя, пульсирует слово, —

Сквозь все многослойные напластованья

Мерцает бессмертный огонь дарованья.

Нет, с Музою — не как с женой

Или с подружкой шалой, —

С ней — будто со своей виной

За час до трибунала.

И стоит ли кивать на рок,

Вникать в чужие козни, —

Без них приходит строгий срок

Самооценки поздней.

Откуда-то его окликнул кто-то.

Он обернулся — никого вокруг.

Молчит полузасохшее болото,

Безмолвна высь, безлюден летний луг.

Он испугался —

вдруг я сумасшедший?

И долго брел среди немых полей,

Все голоса живущих и ушедших

Перебирая в памяти своей.

Потом припомнил путник одинокий,

Смиренной благодарностью объят,

И отчий дом, и день былой, далекий,

И матери прощальный взгляд.