Том 1. Стихотворения

О, рассвет после ночи бессонной,

И трава в оловянной росе,

И шлагбаум, как нож, занесенный

Над шершавою шеей шоссе!..

Мы шагаем — и головы клоним,

И знобит нас, и тянет ко сну.

В дачном поезде, в мирном вагоне

Лейтенант нас привез на войну.

Нам исход этой битвы неведом,

Неприятель все рвется вперед.

Мой товарищ не встретит Победу,

Он за Родину завтра умрет.

...Я старею, живу в настоящем,

Я неспешно к закату иду, —

Так зачем же мне снится все чаще,

Будто я — в сорок первом году?

Будто снова я молод, как прежде,

И друзья мои ходят в живых,

И еще не венки, а надежды

Возлагает Отчизна на них...

Там, на фото размером с открытку,

Госпитальный виднеется сад;

Пациенты — шинели внакидку —

У забора махоркой дымят.

А земля еще в снежных заплатах,

Но уже наступает весна,

Санитарочки в белых халатах,

Улыбаясь, стоят у окна.

И в беседке сидит на перилах

Мой товарищ с заплечным мешком,

В том саду, где мгновенье застыло,

Как у пропасти — перед прыжком.

Бывало, мне страшное снится,

Но я пробуждаюсь в ночи —

И рушатся сны-небылицы,

Громоздкие, как кирпичи.

И няня, склонясь над кроваткой,

Спокойные шепчет слова,

И, если все выразить кратко,

Родная планета — жива.

А после за мною глядела

Суровая няня — судьба;

Война меня в хаки одела,

Блокада взяла на хлеба.

Во сне не увидеть такого,

Что я повидал наяву,

И все-таки — пусть бестолково —

Доныне я в мире живу.

Всю книгу земных сновидений

Запомнив почти наизусть,

Я страшных боюсь пробуждений,

Я страшного сна не боюсь.

Утром

садясь в электричку на новом просторном вокзале,

на мгновение вижу

старый вокзал, где паутинами копоть

свисает с усталых железных конструкций;

поезд,

измученный дальним пространством,

прибыл под темные своды;

из облезлых вагонов,

где пробоины в крышах залатаны ржавою жестью,

все уже вышли,

слившись с толпой ожидавших;

паровоз серии «Н» сокрушенно вздыхает,

состав отводя на запасный.

Девушка с бедным букетом

одна стоит на перроне, не дождавшись кого-то,

угля частицы,

как черная изморозь, ложатся на платье в аккуратных заплатах...

Утром,

садясь в электричку,

перед тем как уткнуться в дорожное чтиво,

вижу в окно черный перрон опустевший;

там одиноко, в беспомощном ожиданье

девушка смотрит в туман;

перед ней, словно холм надмогильный,

тянется вдаль железнодорожная насыпь.

Спасибо, фотограф газетный,

Тебе доверяю вполне!

О днях и событьях бессмертных

Напомнил ты смертному мне.

Я вспомнил иные рассветы,

Я заново как бы возник;

Ведь суть фотографии — это

На вечность помноженный миг.

Былое становится близким

На снимках твоих, где война

Без ретуши и без подчистки

Бесхитростно отражена.

Я вижу землянок накаты,

Наплывы блокадного льда —

И тех, кто пред боем засняты

Единожды и навсегда.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Фотограф армейской газеты,

Поклон тебе и похвала!

Стареют стихи и поэты —

Твои не стареют дела.

Склонясь над трудами твоими,

Друзей фронтовых узнаю, —

Там мертвые рядом с живыми

Шагают в бессменном строю.

Идем через жилой вечерний Рим.

Почти всемирны и обыкновенны,

Из вертикальных омутов витрин

Глядят утопленники-манекены.

Но дальше город старше и темней,

Чем на парадно-лаковых буклетах;

Усталые сцепления камней —

Плотины, заграждающие Лету.

Поклонимся неведомым рабам,

Ночные впечатленья подытожим...

На Колизея смолкший барабан

Вселенная натянута, как кожа.

Там, на арене, в толще темноты,

Теперь приют четвероногих нищих;

Рассвета ждут бродячие коты —

Им римляне сюда приносят пищу.

Дряхлеет каменная красота,

Мирская слава — что песок сыпучий,

А тихая людская доброта,

Как кошка бесприютная, живуча.

При ходьбе набив мозоли,

Путь-дороженьку кляня,

Пешеход, кряхтя от боли,

Взял да выдумал коня.

Голый выдумал одежду,

Нищий выдумал суму,

Утопающий — надежду

(Чтоб тонуть не одному).

А меня, земного сына,

Не выдумывал Творец —

Просто вылепил из глины,

Взяв себя за образец.

На Земле, на круглом месте,

Я торжественно живу,

Ореол ночных созвездий

Увенчал мою главу.

Неплоха моя планета,

Ею правлю я, как бог,

Но уже мне тесен этот

Рай, простершийся у ног.

Снится мне, что к звездам взмыл я,

Пламя реет за спиной...

Нет, не ангельские крылья

Будут выдуманы мной!

«Да» и «Нет» — это две реки,

Их теченья противоположны, —

Но ведь есть на них островки,

Где всегда столковаться можно.

Мой друг, дорогой и прилежный,

От грусти меня разгрузи, —

В больницу, где лечат надежды,

Скорее меня отвези.

К скрипучим причалам яхт-клуба

Пройду, за тобою спеша, —

Ничто мне на суше не любо,

Когда бюллетенит душа.

Очнусь я, найдусь, успокоюсь,

Начнусь на неведомый лад,

Где, к новому рейсу готовясь,

На привязи яхты стоят.

Судьбе наступая на пятки,

Отбрыкнувшись от неудач,

На белой дощатой лошадке

По морю мы пустимся вскачь,

Чтоб ввериться ветру и качке,

Чтоб жить, о былом не скорбя...

Пусть парус, распятый на мачте,

Все беды возьмет на себя.

В уличном столпотворенье,

В строгие часы труда

Радость без предупрежденья

К нам приходит иногда.

По неведомым маршрутам

Счастие приводит к нам

Автономные минуты,

Неподвластные годам.

Из-за них, неотличимых

От своих минут-подруг,

Все без видимой причины

Изменяется вокруг.

Мы уловлены их сетью,

Взяты в праздничный полон,

На мгновенное бессмертье

Нам вручается талон.

Пусть богатства и удачи

Эти миги не дарят —

С ними все вокруг иначе

И прекрасней во сто крат.

Не надо, дружок, обижаться,

Не надо сердиться, ей-ей,

На сверстников и домочадцев,

На старых неверных друзей.

Давай лучше жизни дивиться

И в добрые верить дела,

Глядеться в знакомые лица,

Как в праздничные зеркала.

Обиды все — мелочь такая,

Обиды ничтожны стократ

Пред вечными теми веками,

Что всех навсегда разлучат.

Иду через квадратные миры,

Ищу на безответное ответа, —

Через чужие старые дворы

Шагаю в полдень в середине лета.

Обыденность висит на волоске,

Меж сном и явью выбирать не надо, —

Здесь мусорные баки в тупике

Стоят, как межпланетные снаряды.

У чьих-то заколоченных дверей

Шаги я замедляю виновато;

Таинственные травы пустырей,

К ногам сбегаясь, дышат горьковато.

Кругом царит вещественный покой,

И средь камней, в тени кирпичных зданий,

Пасется память — мой усталый конь —

На солнечных лугах воспоминаний.

Вот где-то здесь, средь будничных забот,

Не признавая пышных декораций,

Царевна Неразгаданность живет

И чудеса грядущие гнездятся.

Ночь приходит, как строгий хозяин,

Все подъезды закрыв на ключи, —

И от глаз, что глядели в глаза им,

Отдыхают мадонны в ночи.

Дремлют в рамах цари и вассалы,

Дремлют гении и простаки,

И цветы натюрмортов устало

Засыпают, сомкнув лепестки.

И, минуя парадные входы,

Не спеша и шагая не в лад,

Живописцы без экскурсовода

Вдоль музейных бредут анфилад,

Их одежды немодные странны,

Разговор и невнятен, и тих,

И реле электронной охраны

Не уловит присутствия их.

Долго ходят, надвинув береты,

Про былые толкуют дела

И порой в свои автопортреты

Молча смотрятся, как в зеркала.

В этот город, что встал на болоте,

Белой ночью явились они

Погостить у знакомых полотен —

И опять раствориться в тени.

Стареют нынче вещи со скоростью зловещей,

Взяла, взяла их мода в безжалостные клещи.

Портной, дизайнер, зодчий на выдумки охочи —

А жизнь вещей с годами короче и короче.

Ах, мода-чаровница, коварная резвушка, —

С утра она девица, а к вечеру — старушка.

При первом одеванье стареют одеянья;

Устаревают зданья в процессе созиданья.

Служа людской гордыне, мелькают макси, мини;

Панбархат и дерюга спешат сменить друг друга.

Дряхлеют все предметы, отставшие от моды:

На свалках спят буфеты, на слом идут комоды.

В жилые кубатуры, блестя от политуры,

На ножках рахитичных вбегают гарнитуры.

Изделья-модерняги в дома вступают бойко —

Не ведают, бедняги, что всех их ждет помойка.

Вещей собачья старость, их ранняя усталость

Наводит на раздумья и может вызвать жалость.

Но все же я старенья предметов и строений

Оплакивать не стану в своем стихотворенье.

Портной, дизайнер, зодчий, бранить я вас не смею:

Стал век вещей короче — стал век людской длиннее.

Мы словно на подводы, на моды и на вещи

Свои сгружаем годы, чтоб нам шагалось легче.

На пустыре бугристом том,

Где мы играли в прятки,

Двенадцатиэтажный дом

Краснокирпичной кладки.

Я из весенней темноты

Гляжу в свое былое —

Крапиву вижу и кусты

Сквозь здание жилое.

Просвечивает сквозь фасад

Тропинка, где по снегу

Лет пятьдесят тому назад

Я без одышки бегал.

И слышу голос свой и смех

На пустыре косматом,

Где ты, невидимо для всех,

В минувшее впечатан.

...Здесь незнакомые живут,

Но вечно и всечасно

Все дети, что играли тут,

Присутствуют негласно.

Подмигни мне из вечности,

Друг забывчивый мой.

Из седой бесконечности

Просигналь по прямой, —

Не пора ль мне готовиться

В край, где встретимся мы,

Где ни сна, ни бессонницы,

Где ни света, ни тьмы?

Пусть в упрямости ослиной

Упрекнет меня иной, —

Мать святая Дисциплина,

До конца пребудь со мной!

На путях и бездорожьях

В боевые времена,

Где никто помочь не сможет,

Выручала ты одна.

И не раз ты, мне на благо,

В худшую из худших зим

Подбодряла доходягу

Грубым окриком своим.

Будь такою, как бывала,

Не чинись со стариком, —

От почетного привала

Отгони меня пинком!

Командирствуй безотказно

Средь житейской маеты

И над безднами соблазнов

Наводи свои мосты.

Без тебя мне будет горше.

Пребывай до склона дней

Беспощадной контролершей

Зыбкой совести моей, —

Чтоб вошел я ровным шагом

В ту таинственную тьму,

Где ни робость, ни отвага

Не помогут никому.

Ныне лекарства вступают на царство!

Дабы пресечь болезней коварство,

Лечится каждый, чуть занеможет;

Те, кто здоровы, — лечатся тоже.

В давние дни простуды и травмы

Сами лечили настоями трав мы, —

Ныне чуть что — надо ль, не надо —

Всяк вызывает лекаря на дом.

Стала царицей наук Медицина,

Скальпель в руках ее и вакцина;

Многие беды, многие хвори

Срезаны нынче ею под корень.

Тысячи слуг у нее безупречных,

Высится трон из полок аптечных;

С нею на троне том повседневно

Гордо сидит Гигиена-царевна.

Рыщут хворобы, как злые волки, —

Но в них вонзятся шприцы-иголки,

Вирусы вьются вспугнутой стаей —

Трудные годы для них настали.

Пусть погибают злыдни микробы,

Пусть покидают наши утробы!

Пусть все бациллы взвоют в испуге,

Пусть нас не жалят змеи-недуги!

О докторица, добрая мати!

О медсестрица в белом халате!

Вы нам несете выздоровленья —

Мы исполняем ваши веленья!

Стыд за другого — странный стыд,

Загадочный, особый,

В себе он вовсе не таит

Ни горечи, ни злобы.

Знакомый, сидя в кресле, врет

Безвредно и подробно;

Нелепостей — невпроворот,

И хоть бы голос дрогнул.

Стыдись — но слушай, верь не верь,

Но оборвать — неловко:

Вы ложью связаны теперь,

Как желтою веревкой.

Вы с собеседником своим,

Бесспорно, в чем-то схожи.

Ты вдруг краснеешь, будто с ним

Ты обменялся кожей.

Не дружим со змием зеленым.

Шашлык мы сегодня запьем

Дешевым вином некрепленым,

Почти не пьянящим вином.

Подвала прохладные своды

Не давят, а наоборот —

Дарят ощущенье свободы,

Забвение мелких невзгод.

Бухгалтер в отсеке фанерном

Сидит за стаканом вина,

Он пьет его нелицемерно —

Все знают, что не допьяна.

Гроссбухи пред ним и бумажки;

На тоненькие стерженьки

Лоснящихся счетов кругляшки

Нанизаны, как шашлыки.

И праздничная, цветная

Колышется жизнь предо мной —

Так пленка блестит нефтяная

Над черной морской глубиной.

Мечтал когда-то он о лучшем...

Увы, уже не первый год

Среди друзей своих везучих

Он неудачником слывет.

С утра до вечера в заботах

Он в учреждении своем —

Все согласовывает что-то

За дряхлым письменным столом

В какой ему забиться ящик,

В какой запрятаться овраг

От требующих и просящих,

От телефонов, от бумаг?

И впрямь — кому какое дело,

Что от него ушла жена,

Что шевелюра поредела,

Что жизнь — на каждого одна?..

Сидит стареющий, недужный,

В табачном мается дыму...

Всем от тебя чего-то нужно —

Лишь ты не нужен никому.

Странник сушит онучи

У развилки дорог.

Он ничем не навьючен

И как перст одинок.

Погорельцем бродячим

Он живет, незлобив,

О минувшем не плача,

О грядущем забыв.

В неуюте и стуже

Он не помнит обид.

«Все могло быть и хуже», —

Он тебе говорит.

И, глубинкой, глубинкой

Обходя города,

Со Вселенной в обнимку

Держит путь в никуда.

Приметы счастливые лживы,

Исход не написан на лбу,

Играю не ради наживы —

Я экзаменую судьбу.

Безумные мечутся числа,

Хихикает хитрый партнер,

И ангелы здравого смысла

Летят в межпланетный простор.

И вновь я в нужде и уроне,

Обобран и поднят на смех;

Все мною проиграно, кроме

Бессмысленной веры в успех.

Глаза виноватые прячу,

Грущу при оплывшей свече —

А серый бесенок удачи

Сидит у меня на плече.

Человек, взрастивший дыню,

Торжествует и поет, —

Как святыню, как святыню

На руках ее несет.

Он несет ее любимой

Мимо сплетен и времен;

Через горные вершины

Перепрыгивает он.

А вокруг добром и злобой

Мир обыденный живет;

Смотрит танк широколобый

На него из-за ворот;

С колокольни накрененной

Звуки медные летят,

Но не ведает влюбленный —

Благовест или набат.

Он идет по белу свету

В самодельных башмаках,

Он шагает через Лету,

Смерть оставив в дураках, —

И, как желтая планета,

Дыня светится в руках.