Том 1. Стихотворения

Ракеты взлетают над лугом,

Над парком летят наугад.

Смотри, с каким детским испугом

За ними деревья следят.

Как будто сегодня не праздник,

И новый надвинулся бой,

Как будто готовятся к казни,

Не зная вины за собой.

Они улететь бы хотели

От этих веселых зарниц;

Трепещут их зыбкие тени

Крылами испуганных птиц.

Как будто в их памяти тайной

Под взлет карнавальных ракет

Зажегся тревожно-печальный

Военный, непраздничный свет.

В кинозал, в нумерованный рай,

Я войду и усядусь на место.

Я ведь зритель — мне что ни играй,

Все равно мне смотреть интересно.

Знаю, кончится дело добром,

И героя звезда не угаснет,

Но подальше, на плане втором,

Будет будничней все и опасней.

Вдруг возникнет болотная гать;

Напряженно-усталые лица.

Пулемет, не умеющий лгать,

Застрочит — и нигде не укрыться.

И покуда ведущий артист

Обзаводится нужною раной,

Нанятой за десятку статист

Упадет и не встанет с экрана.

И оттуда на теплый балкон,

И в партер, и в уютные ложи

Вдруг потянет таким сквозняком,

От которого холод по коже.

Дорога может быть проложена

Одним — его забудут имя.

А после сколько будет хожено

И езжено по ней другими!

Чем путь верней и несомненнее,

Следов тем больше остается, —

И тем трудней под наслоеньями

Увидеть след первопроходца.

Но пешеходная ли, санная

Или с фельдъегерскою прытью —

Дорога будет та же самая,

Меняться будут лишь событья.

Она булыгою оденется,

Потом гудрон на щебень ляжет —

Не раз ее одежда сменится,

Но суть останется все та же.

На ней делиться будут мыслями,

Спешить на свадьбы и сражения,

Смеяться, плакать — независимо

От способа передвижения.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Автомобильная механика

Придет на смену тяге конной —

А там следы босого странника

Лежат под лентою бетонной.

Воспеваем всякий транспорт,

Едущих на нем и в нем,

И романтикой пространства

Нынче век заворожен.

Но пока летаем, ездим

И других зовем в полет,

Кто-то трудится на месте

И безвыездно живет.

Он отцовского селенья

Не сменял на города,

И не ждет перемещенья,

И не мчится никуда.

По изведанным полянам

Он шагает, как в дому,

И травинки крупным планом

Открываются ему.

И пока спешим и спорим,

Одному ему слышна

Наливающихся зерен

Трудовая тишина.

Раньше всех он что-то понял,

Что-то в сердце уберег, —

И восходит символ Поля

Над символикой дорог.

Костер, похрустывая ветками,

Мне память тайную тревожит —

Он был зажжен в пещерах предками

У горно-каменных подножий.

Как трудно было им, единственным,

На человеческом рассвете,

На неуютной и таинственной,

На необстроенной планете.

Быть может, там был каждый гением

(Бездарность выжила б едва ли) —

С таким бессмертным удивлением

Они нам Землю открывали.

На них презрительными мордами,

Как на случайное уродство,

Посматривали звери, гордые

Своим косматым первородством.

Мы стали опытными, взрослыми,

А предки шли призывниками,

Как смертники, на подвиг посланные

Предшествующими веками.

...Еще не поклонялись идолам,

Еще анналов не писали...

А Прометей был после выдуман —

Огонь они добыли сами.

В грунт проселочной дороги

Тонкий вдавливая след,

Круторогий, круглоногий

Едет мой велосипед.

Автор стал бесплотной тенью,

Незаметностью земной,

Но его изобретенье

Мчится по лесу со мной.

По дорожке над болотом

Еду я на нем чуть свет,

Смазан маслом и тавотом

Памятник-велосипед.

Не поставлю у могилы

Поминальную свечу —

Я ногами что есть силы

Этот памятник кручу.

Он не ищет скучной славы,

Этот памятник стальной, —

Этот памятник в канавы

Часто падает со мной.

С ним весною у тропинок

Мну короткую траву,

С ним осенних паутинок

Ленту финишную рву.

И душа движенью рада,

И просторен белый свет.

Монументов мне не надо —

Мне б создать велосипед.

...И снилось мне, что я ученый,

Что не во сне, а наяву

Я на планете отдаленной

В ином созвездии живу.

И по ночам, раздвинув стену,

Слежу, наморщив мудрый лоб,

За дальней Солнечной системой

В сверхдальнозоркий телескоп.

И вижу в дивном приближенье

Сквозь галактический туман

Венеры скромные селенья,

Каналы мирных марсиан.

Но до восхода, до рассвета,

Который день, который год,

Земля — военная планета —

Душе покоя не дает.

Из бездны мировой вторженья

Не ждут земные племена, —

Но мощь их всевооруженья

Так ослепительно видна!

И к сердцу подступает жалость.

Я стар. Я знаю лучше их,

Чем это иногда кончалось

В иных системах мировых.

Мы живем на крыше Земли,

Мы живем на зеленом куполе.

Далеко мы в глубь не ушли —

Только сверху землю ощупали.

Из вулканов едкой золой

Обдает нас ее котельная;

Весь наш древний культурный слой —

Для нее лишь белье нательное.

А быть может, горы и лес,

Города и наше величество —

Упаковка иных чудес,

Оболочка тайны космической?

Снимая тела и конечности,

И лица недобрых и добрых,

У всепобеждающей вечности

Мгновенья ворует фотограф.

Ты здесь посерьезнел, осунулся,

Но там, словно в утренней дымке,

Живешь в нескончаемой юности

На тихо тускнеющем снимке.

Там белою магией магния,

Короткою вспышкой слепою

Ты явлен из времени давнего

На очную ставку с собою.

Вглядись почестней и попристальней

В черты отдаленного брата —

Ведь все еще слышится издали

Внезапный щелчок аппарата.

Двери — настежь, песни спеты,

Счетчики отключены,

Все картины, все портреты

Молча сняты со стены.

Выехали все живые,

Мебель вывезли — и весь

Этот дом вручен впервые

Тем, кто прежде жили здесь.

Тем, кто в глубину погоста

Отошли на все века...

(А под краской — метки роста

У дверного косяка...)

В холодке безлюдных комнат

Не осталось их теней,

Но слои обоев помнят

Смены жизней и семей.

Здесь покоя не ищите

В упаковке тишины —

Здесь взрывчаткою событий

Этажи начинены.

Здесь — загадка на загадке,

Свет и тьма, добро и зло...

Бьет мальчишка из рогатки

В запыленное стекло.

Мне сон приснился мрачный,

Мне снилась дичь и чушь,

Мне снилось, будто врач я

И бог еще к тому ж.

Ко мне больные реки

Явились на прием,

Вползли ручьи-калеки

В мой сумеречный дом.

К ногам моим припали,

Чтоб спас я от беды,

От едких химикалий

Ослепшие пруды.

Явились мне на горе

За помощью моей

Тюльпаны плоскогорий

И лилии полей.

Топча мою жилплощадь,

Пришли, внушая страх,

Обугленные рощи

На черных костылях.

Я мучился с больными,

Ничем помочь не мог.

Я видел — горе с ними,

Но я ведь только бог.

И я сказал:

«Идите

Из комнаты моей

И у людей ищите

Защиты от людей».

Природа неслышно уходит от нас.

Уходит, как девочка с праздника взрослых.

Уходит. Никто ей вдогонку не послан.

Стыдливо и молча уходит от нас.

Оставив деревья в садах городских

(Заложников иль соглядатаев тайных?),

Уходит от камня, от взоров людских,

От наших чудес и от строчек похвальных.

Она отступает, покорно-скромна...

А может, мы толком ее и не знали?

А вдруг затаила обиду она

И ждет, что случится неладное с нами?

Чуть что — в наступленье пойдут из пустынь

Ползучие тернии, им не впервые,

И маки на крыши взлетят, и полынь

Вопьется в асфальтовые мостовые.

И в некий не мною назначенный год

В места наших встреч, и трудов, и прощаний

Зеленое воинство леса войдет,

Совиные гнезда неся под плащами.

Преддверия, предчувствия, предзнания...

Еще себя не окрылил Дедал —

А кто-то уж во сне летал заранее

И с высоты Итаку повидал.

Еще и парусов на свете не было,

Но, побеждая древний океан,

Ладья с косоугольниками белыми

Уже вплывала в сны островитян.

Преддверия, предчувствия, предвестия,

Предвиденьем рожденная мечта...

Кому-то внеземные путешествия

Теперь ночами снятся неспроста.

К далеким звездам путь еще не вычислен,

Полна Земля непознанных чудес —

А чьи-то сны со скоростью космической

Уже летят за тридевять небес.

Фараон воздвигал пирамиду,

Приближаясь к преклонным летам.

Пирамиду он строил для виду,

А устроился вовсе не там.

Он гробницу секретную сделал

И с собою не взял ни гроша —

И, легко отделившись от тела,

Рядом с ним поселилась душа.

Он своих повелений не помнит,

Он ушел от войны, от жены,

От парадных раскрашенных комнат

В потаенный чулан тишины.

Он теперь — только мелкая сошка.

Хорошо отдыхать одному.

И душа, как домашняя кошка,

Что-то тихо мурлычет ему.