(ну вот, опять о ней родимой) особое место занимает речение «От мозолей и натоптышей и от прочих стоп-проблем вам поможет тра-та-тата тра-та-тата тата крем». Это произведение года два распевали на всех телеканалах, в результате чего случился мировой кризис, Россия овладела Крымом, и в долларе поместилось в два раза больше рублей. Такие вот стоп-проблемы. Осторожно, двери закрываются. Mind the doors. Next station... А-тахана а-баа. Nächste Haltestelle... Следующая остановка... Конечная?
В этой связи представляет интерес история электрического стула. Изобрел его, как выяснилось, американский стоматолог по имени Альберт Саутвик. Строго говоря, электростула как такового он не изобретал, но из человеколюбия, свойственного широким слоям американских стоматологов, предложил приговоренных к конечной остановке не вешать, а пропускать через них электрический ток достаточной силы. Однажды, гуляючи, он наблюдал, как пьяный старик случайно дотронулся до контактов электрогенератора и в мгновение ока дал дуба. Важно отметить, что этот дантист-гуманист приятельствовал с сенатором Дэвидом Макмилланом (по всей вероятности, Альберт ставил Дэвиду пломбы, и на этой почве меж ними возник духовный контакт — как у того пьяницы контакт с контактами же динамо-машины). И вот приходит Саутвик к Макмиллану и говорит: слушай, Дэвид, говорит он сенатору, сил моих нет, до того жаль мне бедолаг, которых удушают веревкой, так они корячатся и дергаются. У меня, говорит стоматолог народному избраннику, от такого огорчения родилась мысль: если правильным образом прислонить этих несчастных к контактам работающего генератора, то они мгновенно, безболезненно и опрятно отдадут Богу душу в строгом соответствии с приговором суда штата Нью-Йорк (того самого, где сенаторствовал Макмиллан). Дело было ни много ни мало сто тридцать с лишним лет тому, в 1881 году. Сенатор, тоже человек, отмеченный редкостным милосердием, мысль ухватил, покивал и переправил ее в заксобрание своего штата для дальнейшего рассмотрения, продвижения и внедрения в обиход практикующих заплечных дел мастеров.
Прошло лет пять, и вот тщанием сенатора и его коллег родилась комиссия для упомянутого рассмотрения-продвижения-внедрения гуманного способа умерщвления тех, чье дальнейшее существование признано нежелательным. И тут на арену весь в белом выходит светоч американского и мирового изобретательского дела Томас Алва Эдисон. Действуя с присущим ему размахом, Томас Алва переносит проблему на всеамериканский уровень. Уже в другом штате, Нью-Джерси, он приступает к экспериментам и как истинный человеколюб решает человеков пока не жарить, а начать с меньших братьев наших — кошек и собак. Помещает он некоторое количество Мурзиков, Грималкиных, Рексов и Шариков на металлическую пластину (накидав им мясца, чтобы сами шли туда с охотою) и врубает переменный киловатт. Опыт, очевидно, дал вполне положительный результат, поскольку вскорости помянутое выше заксобрание Нью-Йорка изваяло рекомендательную бумагу, согласно которой всех смертников штата надлежало казнить исключительно на электрическом стуле.
Тем временем научная работа продолжается. Собаки и кошки quantum satis поступают в лаборатории Эдисона, где их quantum же satis отправляют на тот свет во имя торжества милосердия. И вот, чуть не дотянув до светлого Рождества Христова 1888 года, ученые представляют Судебно-медицинскому обществу свой заключительный отчет-доклад, и аккурат с нового 1889 года вступает наконец в силу закон штата «Об электрической казни». С тех пор таким способом было угроблено более четырех тысяч человек — поговаривают, что плохих. Так что и жалеть их нечего.
Чего не скажешь про кошек и собак.
А Эдисону неймется. Поджарив достаточное количество мелкой живности и благословив применение этого метода к Homo sapiens, он предлагает свои услуги для казни животины покрупнее, слонихи Топси, приговоренной к смерти за превышение необходимой самообороны: она прикончила дрессировщика-изувера, который заставлял ее глотать зажженные сигареты. В отличие от кошек и собак Топси не клюнула бы на трюк с мясом, поэтому ей дали корзину моркови с фунтом цианистого калия, потом обули слониху в деревянные башмаки с медными стельками, после чего подручный Эдисона г-н Шарки присоединил к ней электроды и подал на них без малого семь киловольт переменного напряжения. Дотошный шеф электропалача аккуратно снимал процедуру на кинопленку. Полторы тысячи подонков, называемых почтенной публикой, пуская слюни от удовольствия, наблюдали за процессом.
Немного утешает, что через сорок лет нью-йоркский Луна-парк, где некогда выступала Топси и где ее казнили, сгорел к чертовой матери. Правда, сладкой парочки Шарки — Эдисона там, увы, уже не было — Господь прибрал их много раньше. Любопытная подробность из биографии прославленного инженера: для демонстрации одного из своих изобретений — кинетоскопа, который мог показывать на экране движущиеся картинки, — Томас Эдисон снял коротенький (одиннадцатисекундный) фильм. На какую тему? Правильно, «Казнь Марии Стюарт».
О сколько нам открытий чудных...
И правда, много. Вот жестокий романс «Окрасился месяц багрянцем», подаваемый и Руслановой, и Бичевской как народный с ног до головы, на самом деле написал франконемец Адальберт фон Шамиссо (больше известный как автор «Удивительной истории Петера Шлемиля»). Известный нам перевод этой вещицы сотворил Дмитрий Минаев в конце позапрошлого века. А совсем недавно своим переводом поделился со мной и мой добрый друг Даниэль Клугер — ну как его не записать?
Вечернее небо багрово,
И ветер играет волной.
«Подруга, что смотришь сурово?
Поедешь ли вместе со мной?»
«С тобою мне, право, в охотку
Промчаться дорогой морской,
Поднимем же парус, а лодку
Своей я направлю рукой!»
«Зачем же в открытое море
Ты гонишь наш легкий челнок?
Там волны бушуют на гóре,
Прогулка такая не впрок!»
«Открой свое сердце надежде,
Не думай, что ты на краю.
Поверь мне, любимый, как прежде
Я верила в верность твою!»
«Я верю, но ветер крепчает,
И туча тяжка и черна.
Беда, коль на нас осерчает
Крутая не в шутку волна!»
«А ветер меня не пугает,
И буря меня не страшит.
О нас тут никто не узнает
И с помощью не поспешит.
Прочь весла, приходит расплата,
Спасения нет за кормой!
Меня погубил ты когда-то,
И сам не вернешься домой.
Смятенье и трепет я вижу,
От страха сжимаешься — что ж,
Ведь с каждым мгновением ближе
Мой остро наточенный нож».
Изменника в грудь поражает
Безжалостное остриё,
И нож она вновь поднимает
И в сердце вонзает своё!
Вот утро волну привечает,
И чайки кричат вразнобой.
Тела равнодушно качает
Багровый от крови прибой.
Прибой, багровый или нет, меня всегда завораживал и пугал — механической беспощадностью, неотвратимостью, вроде марша каппелевцев из «Чапаева». Он велит: отбрось суетные мысли, думай только о высоком, нездешнем — думай хоть изредка.