и лучшей доли не ищу. И правда, зачем ее искать? Вот, скажем, Диоклетиан, ci-devant император, жестокий гонитель христиан и вообще, судя по всему, премерзкая личность (а кто из них, императоров, личность светлая?), тоже на склоне лет успокаивал нервишки, хозяйствуя на своей ферме (ну да, этот анекдот про капусту). А Цинциннат — не тот, что плачет в ожидании смерти, а, наоборот, диктатор, который Луций и Квинкций? Стоило ему улучить свободную недельку, отвлечься от управления Римом и казней восставших плебеев, как он тут же принимался что-то там копать, бороновать, окучивать. Такое вот поветрие среди широких слоев римских правителей. Вот и я за ними следом лущу себе фасоль, хожу за курами да починяю все, что покосилось. Нрав в результате обрел ровный, покладистый, пристрастия невинные (разве поесть и выпить горазд, но — простим обжорство, разве это сокрытый двигатель его), изжил зависть и охоту к перемене мест, в который раз отказываюсь ехать в Шеффилд, куда брат зовет погостить, а ведь там сам Джо Кокер родился, неистовый рокер и электромонтер, спевший в Вудстоке битловскую With a Little Help from Му Friends и тем обретший славу — от которой и отказывается Виталий Иосифович ради радости лущить фасоль... Хотя никто ему этой славы не предлагал.
Вот и живут Виталий Иосифович и Елена Ивановна в «Веселой пиявке», тихо и благостно, что твои старосветские помещики, — разве победнее да живности поменьше: четыре, как уже говорилось, курицы с карликовым пуделем Ларсиком. Елена Ивановна в непрестанных трудах по саду-огороду, да кухня, да розарий, да газон побрить и горку сложить альпийскую — к искусству тянется Елена Ивановна, а бочки для полива так расписала, что вся деревня ахнула и д-о-о-олго рот закрыть не соглашалась: по зеленому полю цветы диковинные, бабочки порхают, жуки ползают, кроты да ежики глазки таращат. Виталий же Иосифович, напрочь лишенный изобразительного дара, решил предаться литературным занятиям и придумал двух пожилых одесских евреев, в общении с которыми избывает свои многочисленные комплексы. И нещадно эту парочку использует в корыстных интересах: чтобы вспоминать. Сладостное занятие — воскрешать забытое. Ну да. «Как жаль, поверь мне, что ты забыл и это время, и то, каким ты был». Жернова машины времени. Они это самое время перемалывают, выплевывая нелепости. Вот одна, пока опять не позабыл: Магда Геббельс, еще не будучи Геббельс, увлекалась сионизмом и была возлюбленной уже довольно известного в Германии сиониста Хаима Арлозорова.
Или вот, из колодца времени выудил старика вахтера. Давно было дело, свежевылупившимся инженером испытывал на опытном заводе одну штуку — блок стабилизации напряжения питания, причем в ночную смену. Засунул схему в термокамеру и, чтобы время убить и сон разогнать, заговорил с этим старичком о погоде — стал прогнозы охаивать, а в ответ услышал: да ты, сынок, чем прогнозы слушать, к знающим людям подойди, поинтересуйся, значит. И такого мне наплел, такого наплел — до сих пор не позабыл и даже пользуюсь на благо нашего скромного сельхозпроизводства в «Веселой пиявке»:
С весной, сынок, у нас какие деда? О весне уж на Федосью известно. Федосья, — дедуля назидательно поднял коричневый палец, — это по-вашему, по-теперешному, двадцать четвертого января будет. На Федосью тепло — весна ранняя. А чтоб ошибки не получилось — еще Макария да Ефимия спросить: если на Макария ясно да на Ефимия в полдень солнце, весне точно ранней быть, ну а на Трифона небо в звездах — к поздней, стало быть, весне. — Я только рот разинул, а старик как горох сыплет: — Про лето мы с Крещения понятие имеем: ясно да холодно — к засухе, снеговерть — к урожаю. Хорошо и Татьяна скажет, снег на Татьяну — быть лету гнилым. А Евдокия подтвердит: теплый ветер на Евдокию мокрое лето кажет, северный ветер — жары не жди. Теперь про Мефодия, это день особый. Мефодий, надо тебе знать, на третье июля выпадает. На Мефодия дождь — сорок дней ему не переставать. И следить надобно за пауками, жабами да муравьями. Если паук паутину не плетет, ленится, точно к дождю, а сеть свою штопает — жди тепла и солнца. Жаба на траву выползла, мураши в кучки собираются — к грозе и ветру. Теперь — к Михею. Тихо на Михеев день — к ясной осени, ветродуй — в сентябре мокнем. Ну а с Семена бабье лето начинается, каков Семен, такая осень. Если на Арину журавли полетят — на Покров жди первого морозца, а нет — так до Артемия тепло простоит. И про зиму загодя знаем. На Воздвиженье птица в отлет двинулась — жди, что Астафий скажет: северный ветер на Астафия — к стуже, южный — к теплу, западный — к мокроте, восточный — к вёдру. Точный знак Сергий дает. Если на Сергия, когда капусту рубят, первый снег упадет, зима установится на Михайлу. А на Покров уже все яснехонько: упадет лист с дуба чисто — к легкому году, а не чисто — к лютой зиме...
Цепляюсь за прошлое, как Гете на смертном ложе за арнику. Уж очень он уважал это целебное растение, Бог весть почему. Мы, правда, знаем от Бориса Леонидовича, как от нее, родимой, небо спекалось. С этими травками много любопытного. Вот, скажем, Гавриил (из старших ангелов) пользовал кофеем занедужевшего пророка Мухаммеда. А уж целебные свойства ядов вообще наталкивают на философские обобщения. Яды входят в лекарства и творят добро, ибо благоразумная дозировка отравы ослабляет ее действие, на манер прививки. И вот Ларошфуко переносит эту идею на пороки: те включаются в добродетели (друг без друга они и вовсе не существуют, как Бог и Дьявол), а благоразумие, смешивая их, ослабляет действие пороков и умело пользуется ими для противостояния жизненным невзгодам.
Забавно, кстати, что еще одно лекарство-яд, наперстянка, на латыни называется точно так же — дигиталис, ибо digitus по-латыни палец, то есть перст, по форме цветка.
Ну вот, до латыни добрались. Подобно ослику Иа-Иа с великой печалью смотрю в зеркало: душераздирающее зрелище. Сие есть тело мое.