«Что появилось раньше — курица или яйцо?» — казалось бы, тоже нет. А я нашел его буквально в самом начале, в первой главе Бытия: на четвертый день творения сотворил Бог «всякую птицу пернатую по роду ее» — стало быть, и курицу, а отнюдь не яйцо...
Ладно, оставим кур, мы о собаке говорили. Вот что написал мне мой добрый друг Рафаил из города Иерусалима.
Лотта вошла в нашу дверь и в нашу жизнь из распахнутой двери соседей и стала нашим другом — увы, не надолго. Она была уже стара, доберманы редко доживают до такого возраста, а потом она вообще заболела и не могла удерживать мочу, приходилось то и дело менять ей памперсы и подтирать за ней лужи, но видели бы вы, сколько страдания и мольбы было при этом в ее умных, понимающих глазах — и сколько невыразимой, молчаливой благодарности, когда мы выводили ее, уже измученную болезнью, погулять. Она брела медленно, опустив черную голову, осторожно переступала негнущимися ногами, то и дело поглядывая, не сердимся ли мы, не в тягость ли она. И в глазах у нее стояли слезы.
А как она умела слушать! Чуть подняв бровь, с напряженным вниманием, стараясь ухватить главное. Да, это я про тебя, Лотта, ты полежи, я скоро закончу, а потом мы пойдем с тобой гулять — по нашей любимой дорожке, уходящей вверх по холму, прямо в голубое небо.
Тот же добрый (и к собаке Лотте) иерусалимский друг снабдил меня любопытными сведениями о нетрадиционном сексуальном поведении разного рода тварей. Вот, скажем, долгоносики — такие козявки с хоботками, что живут в крупе или муке, — ведут себя весьма любопытно: в какой-то момент долгоносик начинает прикидываться, что принадлежит к противоположному полу. Козявка-самец притворяется самкой не ради карнавала: она так приманивает другого самца, чтобы тот зря израсходовал свое семя, слившись в любовном экстазе с ним, а не с самкой, на которую положил глаз сам притворщик. А долгоносиха начинает топтать другую самку, чтобы привлечь к этой сцене (и к себе, естественно) внимание праздношатающихся самцов.
Но что там козявки! Любовные игры однополых партнеров встречаются — как заметил и описал канадский биолог Брюс Бейджмил — сплошь и рядом. Гривастые цари зверей трутся головами и катаются в обнимку, киты и дельфины нежно пошлепывают друг друга хвостами, самцы жирафов сплетаются шеями и при этом испытывают наслаждение, переходящее в оргазм, самцы орангутангов балуются оральным сексом, а когда летучие мыши-вампиры чистят и облизывают друг друга, у них нередко возникает эрекция.
В живой природе, неподвластной религиозным установлениям и благостным парламентским депутатам, нет конца гомосексуальным проявлениям. Чайки-лесбиянки живут в одном гнезде и вместе воспитывают птенцов (к вопросу об усыновлении детишек однополыми парами), слоноподобные ламантины предаются гомосексуальным оргиям, но особых высот в этом деле достигли карликовые шимпанзе бонобо: те вообще занимаются сексом постоянно и независимо от пола и возраста. При этом (и, как считают авторитетные ученые, благодаря этому!) в их стаях наблюдаются исключительный порядок и миролюбие: успокаивающий, примиряющий секс разрешает любые конфликты, ни тебе ссор, ни, Боже упаси, драк. Стоит кому-то найти вкуснятину — скажем, сахарный тростник или гроздь бананов, — вся группа на радостях предается свальному греху: восторг тут же переходит в сексуальное возбуждение, которое сопровождается выражением самых искренних братских и сестринских чувств и завершается совокуплением всех со всеми. Вырывать кусок друг у друга — ну уж нет, никогда, это ж мой миленок (моя милашка), надо поделиться, такое безобразие мы оставим людям...
Вот и забродил в умах биологов вопрос, а нет ли у гомосексуализма положительной роли в развитии разных сообществ, всяких там табунов, стад, отар, роев, стай, прайдов и прочих косяков, нет ли в нем свойства, которое уравновешивает его отрицательную в биологическом смысле черту — непродуктивность? А как же! — отвечает, например, американский ученый (и оч-ч-чень авторитетный, основатель социобиологии) Эдвард Уилсон. Гомосексуальные члены разных популяций, сами не производя потомство, помогают размножению своих гетеросексуальных собратьев и сосестер, давая им возможность иметь больше детей. Вот и в примитивных человеческих обществах свободные от родительских забот геи и лесбиянки помогали соплеменникам в охоте и сборе пищи, в домашних работах, в уходе за детьми. А еще принимали на себя роль шаманов, духовидцев, хранителей племенных традиций... Да и почему только примитивных? А такая штука, как адельфопоэзис — по-нашему, братотворение? Старая христианская традиция объединения двух мужчин в благословленный церковью дружественный союз. Таким союзом и святые не брезговали, скажем, Сергий и Вакх. Но тут надо признать: может, и правда союзы эти вполне духовные, хотя в наше грязноватое время братотворение это то и дело всплывает в спорах сторонников и противников однополых браков. И хотя Джон Босуэлл, американский историк, вообще утверждал, что цель адельфопоэзиса — создание однополой семьи, нешто можно этим американцам верить...
Надо бы, конечно, трепетным нашим ревнителям традиций подсунуть книжку-другую Бейджмила, Уилсона и Босуэлла и посмотреть на результат. А таковых может быть два. Либо (невероятно) такой ревнитель, бия себя в грудь, возопит: «Простите, братья и сестры! Напутал я что-то по невежеству своему!» Либо — скорее всего — воитель с содомитами тут же предложит законопроект «О пропаганде педофилии, мужеложства, лесбиянства, бисексуализма и трансгендерности среди несовершеннолетних жирафов, ламантинов, обезьян бонобо и жуков-долгоносиков». Для борцов с педофилией к трудам вышепоименованных ученых неплохо добавить томик Александра Пушкина, подчеркнув в нем дышащие юношеской любовью строки: «Вам восемь лет, а мне семнадцать било. И я считал когда-то восемь лет; они прошли..» — исключительно для укрепления бойцовского духа
Смех и слезы.
Комедия — человеческая, отнюдь не Божественная. Вот и Данте никогда не назвал бы свое творение так напыщенно — это работа Боккаччо, сам автор к той поре уже давно упокоился, а был бы жив... Но не властны мы над временем, и эта не шибко глубокая мысль тоже произрастает из Библии: «Не ваше [стало быть, не наше] дело знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей власти». Где уж нам.
Нет, ребята, все не так, все не так, ребята. Дело было не в Пенсильвании на I-78, а на Новорижском шоссе, и вовсе не Каспер, а Виталий Иосифович Затуловский, сухопарый старик за семьдесят, не дурак выпить, мужчина задумчивый и нудный, но не вредный, возвращался из «Веселой пиявки» в Москву с внуком — а не внучкой, ехал он не на «форде», а на «девятке», со встречной полосы выскочил не «тахо», а «Святогор» (тогда еще были такие), и из него вышел не поджарый рыжий парень в джинсах, а потрепанный мужик с пивным брюхом в синтетических трениках, завитой дамы не было вообще, но самое главное: из магнитофона (а вовсе не CD-плеера) звучал не Энди Уильямс со своим сладким Feelings, а Фрэнк Синатра с мужественным Му Way. И вполне можно было оставить водителя в живых, а рассказик назвать «ДТП без жертв».
Ну да ладно.
А что, если Шуберт на воде — намек на «вода примером служит нам», а птичий гам привязан к Моцарту посвистыванием его волшебной флейты? Ну а мальчик, который на самолеты смотрел, — это ж из «Люди, годы, жизнь» Эренбурга. Или нет?
Однако пора прерваться.
Я зашаркал на кухню, вытащил из подвесного шкафчика графин с косорыловкой. Плеснул в чашку из-под вечернего кефира, оглядел мутную жидкость, добавил, поставил графин на место. Выпил, помянув Каспера. Подождал, когда косорыловка преодолеет гематоэнцефалический барьер. Подумал о Лене с нежностью. Вернулся за стол, вытянул на отлет руку с толстой тетрадью в клеенчатой рыжей обложке (в дальнейшем ТТКРО), обозрел страницу, почмокал. Шлепнул тетрадь на столешницу. Ну, вот он, коротышка.