Записки из «Веселой пиявки»

Уж так распорядилась судьба,

что я с мая по октябрь вполне благополучно обитаю в деревенском доме, снабженном кличкой «Веселая пиявка» (для своих Merry Leech Manor). Кличка имеет историю. Мой старший внук Кира, в нежном еще возрасте приезжая из Лондона в нашу деревеньку, со страстью необыкновенной ловил в близлежащем прудике головастиков, лягушек и особенно пиявок, помещал их в банку с водой и задумчиво наблюдал за извивающимися черными тельцами. По этому поводу на свет появилось такое произведение:

Так вот, живу я там со своей рыжей клеенчатой тетрадью в окружении не менее рыжей жены Лены, столь же рыжего карликового пуделя Ларсика и четырех еще более рыжих кур, загнанных в резервацию, также снабженную английской табличкой: Ginger Hen Farm. Такой англоман. Одно, впрочем, перенять у англичан не могу: говорлив, в то время как английским способом беседовать Гейне называл молчание. Так вот, а с курами этими связаны, помимо приятных ежедневных приношений яиц, совсем уж неприятные наши с Леной размышления об их судьбе после завершения сезона и вынужденного возвращения семьи на зимние квартиры. Разумеется, кур можно было просто съесть, но...

— Ну да, — бурчал я, — в благодарность за все эти яйца ты хочешь оттяпать им головы и сожрать.

— А у тебя есть другие предложения?

Птички были приняты в семью пятимесячными подростками. Они поселились в заблаговременно построенном курятнике, и через месяц в доме отмечали праздник первого яйца. Куры оказались крайне тупыми, неопрятными и прожорливыми созданиями. Каждый день помимо положенной пайки комбикорма они сжирают миску запаренной смеси овсянки, картофельных очисток и хлебных корок, а Лена еще подкармливает их всякой нарубленной ботвой, выкопанными из грядок червяками и отловленными мухами. Стоит кому-то выйти на крыльцо, как все пять кур собираются у сетки своего прогулочного загона и тянут шеи — давай, давай! Помимо всех прочих занятий, Лена ввела в обиход визиты в курятник, не связанные с кормлением. Она ловит ближайшую курицу и чешет ей спину на манер топчущего петуха. Оргазм не оргазм, но явное удовольствие птица испытывает. Я же выполняю функции ассенизатора — каждую неделю чищу домик от помета и забрасываю пол свежей смесью опилок и сухой травы. Такая идиллия продолжается до октябрьских холодов, когда настает пора собираться в город. Вот тогда-то смутные мысли о дальнейшей судьбе кур получили словесное выражение.

— Но ты сама с ними сроднилась, неужто зарежешь?

— Зачем же, это твоя работа.

— Ни за что! Давай подарим их кому-нибудь.

Подумать только, эти куры — единственная живность в деревне, а ведь когда-то... Да, когда-то был здесь немаленький колхоз. Имени Карла Маркса. В соседней избе пришла в негодность крыша, ее (крышу) разобрали, стали ладить новую, а с чердака повыкидывали старую рухлядь: ржавые керосиновые лампы, утюг — из тех, что работал на углях, обрывки упряжи, неведомые части неведомого огородного инвентаря. Охочая до старинных штучек Елена Ивановна все это собирала, чистила и волокла в свой музей — стенку в коридоре, увешанную подобным хламом. Тогда-то она и наткнулась на грязнющую желтоватую книжонку с гордым названием «Трудовая книжка колхозника». Чем только не занималась Любовь Константиновна Гусева — скорее всего, родня живущего здесь мужика с золотыми руками и злобным нравом Витьки Гусева — в тысяча девятьсот сорок седьмом году в колхозе Карла Маркса! Об этом повествуют хрупкие страницы с расплывшимися трудно различимыми словами. Лён она колотила, теребила, вязала, била, расчесывала и совершала с ним еще какие-то действия, не поддающиеся расшифровке из-за неразборчивых слов с очень индивидуальной орфографией. Доставалось также овсу и ржи. С клевером совершали загребку и копнение. Сено Любовь Константиновна тоже загребала и копнила, а также трясла, ворошила, навивала и скирдовала. А еще она нарывала навоз, возила удобрения, сажала и окучивала картошку, била валы (Бог знает за что и какие), возила гравель, косила, бороновала, корчевала, гоняла быков, пилила, ездила за керосином, возила уполномоченного и давала коням... И за весь 1947 год не случилось у Любови Константиновны Гусевой ни одного свободного от труда на колхоз дня. Ну вот, а теперь в нашей деревеньке ни льна, ни овса, ни ржи, ни быков, ни коней — одни куры в количестве четырех штук.

В конце концов Лена нашла доброго человека, который согласился взять птиц на зиму и кормить их, если будут нести яйца, а по весне вернуть домой.

— А если не будут нестись? — спросил я доброго человека.

— Тогда посмотрю.