Записки из «Веселой пиявки»

Редко нынче встречается

красивое слово «гонитва». Жаль, симпатичное слово. Правда, в украинском уцелело: Переслiдування з метою спiймати. И пример из Коцюбинского: Довго тяглася гонитва, аж дикi нетрi та комишi сховали недобиткiв у своïй гущi. А в великорусском языке почти исчезло, даже у Даля числится только в значении быстрой скачки и почему-то с пометкой «церковное» — где там у церковников скачки? Да еще у покойного Асара Эппеля, великого шалуна с языком, промелькнуло. А вот слово «ожеребляемость» почему-то живет. Кое-какие слова я на вкус пробую. Скажем, «кочевник» — соленый помидор, а его близнец «номад» отдает сливочной помадкой. С парочкой «подарок» — «гостинец» я еще в нежном детстве разобрался: подарок был в бархатном костюмчике и смотрел воловьим взглядом сквозь пушистые ресницы, а гостинец представлялся мне с длинным хрящеватым вечно простуженным носом и глазками-буравчиками и носил брючки в облипку. Так вот, при такой чувствительности, услышал я как-то раз изливавшееся из автомобильного приемника: «Я иду такая вся в Дольче и Габбана, я иду такая вся, на сердце рана». Рвотный рефлекс подавил, замурлыкал: «Я иду весь такой в Роберто Кавалли, в душу мою словно кошки насрали». Полегчало. Или вот, скажем, Перу. С ударением на «у». Услышать стоит мне Перу, как руки тянутся к перу — излить свой гнев. Давным-давно, казалось, было решено, эпохи нашей лучший бард, чуть ли не сотню лет назад, талантливейший наш поэт, зарифмовав «галеру» с «Пéру», провозгласил на целый свет, как это слово ударять, а вы куда, едрена мать? Со школы запомнил — что-то там про рабов, которые трудом выгребали галеру и пели о родине Пéру. Тогда предложенное Маяковским ударение принял и не могу от него отказаться.

Кстати, Владимир Владимирович оставил еще один след в моей пожухлой от времени памяти. В каком-то уж не помню классе вколотили в меня стихи о советском паспорте, да так, что не отскрести, особенно же — про грубую жандармскую касту, предположительно настроенную на причинение физических увечий нашему поэту. Слово это заковыристое, «каста», я тогда не разобрал и услышал его как «каску». После чего на уроке звонко продекламировал:

При этом я живо представлял себе, как краснорожий потный жандарм снимает с себя стальной шлем на манер немецких касок, знакомых по кино, и давай хлестать ею Владимира Владимировича. Конечно же чувства мои были целиком на стороне поэта, и читал я стихи со страстью, за что получил пятерку. Как уж наша литераторша не заметила подлог, до сих пор удивляюсь.