Записки опального директора

71

Условия жизни нашей семьи в Могилёве в первое время оказались намного хуже, чем в Гомеле. Временная квартира была без всяких удобств, школа, куда мы определили наших мальчиков, была в нескольких километрах и размещалась во временном деревянном здании барачного типа и даже детский садик, куда мы стали водить Верочку, был совсем не такой, как в Новобелице.

Не всё складывалось благополучно и на работе у Анечки. Берта Лазаревна почему-то с первого дня приняла её недружелюбно и не скрывала своего недовольства предоставлением ей работы в отделе. Я не раз пытался разобраться, что тому послужило причиной, но так ничего и не понял.

Если в Гомеле мы жили в центре благоустроенного промышленного района со многими продовольственными и промтоварными магазинами, расположенными рядом с домом, а на рынок, в парк или на пляж можно было легко добраться троллейбусом, то здесь мы жили в чистом поле, где днём и ночью выли сторожевые собаки вневедомственной охраны мясокомбината.

Да и сам город был намного хуже Гомеля. Несколько его районов были отделены незастроенными пустырями, троллейбусов ещё не было, а автобусы ходили редко и были всегда переполнены.

Все эти и многие другие неудобства больше меня чувствовала Анечка и дети, но сносили их мужественно, никогда не жаловались и не упрекали меня в этом. Я, чем мог, старался облегчить их участь, но мои возможности были ограничены и им было нелегко.

Однако со временем понемногу обжились, попривыкли и как-то ко всему приспособились. Во многом на первых порах помогал Николай Иванович. То Анну Абрамовну попутно на работу подвезёт, то ребят, без моего ведома, в школу подбросит, то ребрышками, купленными в городе по дешёвой цене, поделится.

Честный и порядочный человек был Николай Иванович и работалось с ним как-то спокойно. Я не боялся, что он что-нибудь незаконно вывезет с комбината, за что пришлось бы нести ответственность, или какую-то сплетню запустит. Машину он содержал в идеальном состоянии и, хоть и ездил медленно, с ним я никогда не опаздывал. Не роптал он и когда приходилось допоздна работать или в командировках по нескольку дней находиться.

Мог Николай Иванович и рюмку-другую выпить, если где-нибудь заночевать приходилось. При этом он всегда произносил один и тот-же тост: “За общее благополучие!”.

На его приусадебном участке овощи созревали раньше обычного. Часто весной он старался молодым лучком или огурчиком угостить и, хоть я обычно отказывался от таких угощений, Николай Иванович умудрялся их передать нам через мальчиков или Верочку.

Был и у нас тогда небольшой огородик возле дома и выращивали мы на нём всякие овощи, но успехами в агрономии похвастать не могли. Урожай созревал поздно и урожайность была низкой, но на текущие нужды всё же хватало да еще для консервирования на зиму кое-что оставалось.

Я как-то не замечал бытовых неудобств, так как дома бывал только по нескольку часов в сутки. С раннего утра и до поздней ночи пропадал на комбинате, где работы было не впроворот. Директора мне так и не подобрали и приходилось заниматься, кроме инженерных вопросов, и экономикой, и финансами, и учётом, и хозяйственными делами. Много времени отнимали вызовы в городские, областные партийные и советские органы, всякого рода совещания, заседания, пленумы и сессии. На последних выборах в местные органы власти меня избрали депутатом городского Совета и ко всем должностным обязанностям и партийным поручениям горкома партии добавилась ещё депутатская деятельность.

Из всех этих и многих других дел, которыми приходилось заниматься, больше по душе были инженерные дела. Зиняев ими практически не занимался, а исполнявший обязанности главного инженера ветврач Сергиенко в них просто не разбирался. Он ограничивался утверждением документации цехового производственного учёта и участием в различного рода заседаниях комиссий и совещаниях.

Несмотря на то, что комбинат строился уже в послевоенные годы и был оснащен современным оборудованием, многие технологические операции осуществлялись вручную и требовали больших затрат труда. Особенно тяжёлым и непривлекательным был труд в цехах обработки субпродуктов и консервирования шкур. Эти работы выполнялись тогда вручную не только на Могилёвском комбинате, но и на других предприятиях мясной промышленности.

В Орше, Молодечно и Гомеле, где я раньше работал, эта проблема решалась за счёт увеличения числа рабочих на этих операциях и потому не так чувствовалась. По крайней мере необработанные субпродукты на улице не складировались и их порча не допускалась. Здесь же набрать дополнительных рабочих в сезон массового поступления скота было невозможно. На других предприятиях пищевой и лёгкой промышленности города были свободные рабочие места. Там и зарплата была выше и условия труда лучше.

Нужно было либо значительно повысить зарплату на этих процессах, либо механизировать труд. Поскольку первый вариант был абсолютно неприемлемым из-за отсутствия фонда зарплаты и низких тарифных ставок, оставался только второй путь - повышение производительности труда.

Из всех производственных процессов самыми трудоёмкими были операции по обработке свиных голов. Их шпарили в чанах, скребками вручную очищали от щетины, после чего производили опалку паяльными лампами. Норма выработки на одного человека была 35 голов. Нетрудно подсчитать сколько рабочих должно было работать только на этом процессе, если в смену для обработки поступало примерно семьсот голов.

Подолгу наблюдал я за работой женщин на этом участке в поисках путей механизации их труда. С этими мыслями я засыпал поздно ночью и просыпался рано утром. Десятки набросков возникающих идей после тщательной проработки оказывались в урне, пока, наконец, один из вариантов показался приемлемым и с ним я поделился со слесарем-самоучкой Луговнёвым. Именно с ним, рабочим с семилетним школьным образованием, не способным читать чертежи или грамотно излагать свои мысли, а не с главным механиком или другими специалистами с высшим образованием. Нравился мне Фёдор Тимофеевич своим трудолюбием, светлой головой, а главное - золотыми руками.

Когда случались неисправности на самом сложном оборудовании, в том числе импортном, туда неизменно направляли Луговнёва, который всегда находил причину поломки и устранял её. Только ему удавалось в кустарных условиях ремонтной мастерской изготавливать необходимые запчасти, а порой и целые узлы машин, требующих ремонта.

Ему и поручил я изготовление экспериментального образца устройства для обработки голов, освободив его от других работ и придав в помощь ещё двух рабочих.

Как потом выяснилось, я в своём выборе не ошибся. Фёдор Тимофеевич не только усердно трудился, но и внёс ряд ценных предложений по совершенствованию машины. К сезону массовой переработки скота работу, наконец, завершили. Был изготовлен, испытан и введён в эксплуатацию экспериментальный экземпляр агрегата для обработки свиных голов производительностью семьсот голов в смену. На нём работал один рабочий, который насаживал головы на штыри конвейера, далее они перемещались через шпарильную ванну, бильную машину для снятия щетины, газовые горелки и полировочный барабан с устройством для орошения водой, после чего автоматически сбрасывались на ленточный транспортёр, отводивший их в накопительные ёмкости.

Это была настоящая революция на самом трудоёмком участке производства. Нам самим не верилось, что казавшаяся неразрешимой проблема решена, что высвобождено от тяжёлого физического труда около двадцати рабочих и нет больше опасности порчи продукции в субпродуктовом цехе.

Своей властью я премировал Фёдора Луговнёва месячной зарплатой и бесплатной путёвкой в дом отдыха. На агрегат для обработки свиных голов была подана заявка в Комитет по делам изобретений и открытий. Фёдор Тимофеевич Луговнёв стал моим соавтором. Это было первое наше изобретение. Были потом многие другие и, наверное, не менее важные разработки, но никогда больше я не испытывал такой радости от достигнутого успеха в техническом творчестве, как в эти дни.