Записки опального директора

114

Перед очередной отчётно-выборной конпанией меня пригласили в горком партии. Секретарь горкома Козлов сообщил, что в связи с ростом численности партийной организации и значимости комбината в экономике города и области, по решению ЦК КПБ учреждена должность секретаря парткома мясокомбината и порекомендовал кандидатуру Николая Владимировича Процкого - выпускника Высшей партийной школы и сына известного большевика-подпольщика, погибшего в Могилёве в годы оккупации города немцами.

Я не знал Процкого и не имел оснований возражать против его выдвижения на эту должность. Из листка по учёту кадров было видно, что ему едва исполнилось тридцать и на руководящей работе он ещё не был. Перед уходом на стационарную учёбу в Высшую партийную школу, он избирался однажды только секретарём комсомольской организации лентоткацкой фабрики, что не давало возможности судить о его организаторских способностях и человеческих качествах.

По действовавшему тогда положению, освобождённые парторги находились в штате партийных органов и наделялись большими правами. Это были глаза и уши партии на крупных предприятиях, от них во многом зависело отношение партийных органов района, города, области и республики к коллективу и его руководителю. Мне не хотелось рисковать и я предложил рекомендовать партийному собранию на должность парторга Ольгу Михайловну Крюковскую, которая избиралась секретарём нашей парторганизации полтора десятка лет. Она закончила мясо-молочный техникум в Полтаве, много лет работала мастером в различных цехах комбината, хорошо знала производство и пользовалась авторитетом в коллективе.

С этой кандидатурой в горкоме согласиться не могли из-за недостатка образования (требовалось высшее и желательно политическое). Других предложений у нас не было. Козлов сослался на просьбу Прищепчика, который считал, что молодому и неопытному выпускнику ВПШ нужно поработать несколько лет рядом с опытным руководителем и только в этом случае из него может получиться полезный работник. Он предложил встретиться с Процким и после этого окончательно решить вопрос о его выдвижении.

Мы встретились с Николаем Владимировичем на следующий день в моём кабинете и беседовали с ним долго и обстоятельно. Впечатление сложилось резко отрицательное: высокомерен, заносчив, с ограниченными умственными способностями и плохо скрытой манией величия.

Мои предупреждения о трудностях работы, сложном психологическом и нравственном климате в коллективе, хищениях продукции, ставших неизлечимым социальным злом, он воспринял с пренебрежением и заявил, что желает работать именно здесь и только здесь.

Своё мнение я высказал в райкоме и горкоме партии, но там продолжали настаивать на своей кандидатуре. Прищепчик отнёсся к моим возражениям как-то несерьёзно, заявив, что если Процкий со мной не сработается, ему не будет больше места в партийных органах. Он обещал об этом предупредить Процкого, а меня просил поддержать его кандидатуру на отчётно-выборном партийном собрании. Это был первый случай, когда я не получил поддержки Виталия Викторовича, но злого умысла в этом не усмотрел.

Сопротивляться дальше было бессмысленно и Процкого избрали секретарём парткома. Собрание было бурным. Коммунисты возражали против кандидатуры горкома и трудно было предсказать какими были бы результаты тайного голосования, если бы присутствовавший на собрании секретарь горкома Козлов не заставил меня выступить в поддержку предложения партийных органов.

Первое время Николай Владимирович вёл себя очень осторожно, избегал разногласий со мной и я даже усомнился в том, следовало ли мне осложнять свои отношения с горкомом по его кандидатуре перед выборами.

Но выдержки у него хватило на короткое время. Наверное, она была результатом предвыборного разговора с Прищепчиком, который предупредил его об ответственности за сохранение единства и сплочённости коллектива.

Уже через несколько месяцев работы Процкого на высоком посту до меня стали доходить слухи о его недостойном поведении. Он стал появляться на работе в нетрезвом виде, был замечен в хищении продукции. Заведующий гаражом жаловался на использование им служебных легковых автомобилей в нерабочее время и в выходные дни. Главврач профилактория сообщил, что парторг использует комнату Добровольной народной дружины для любовных свиданий. Он часто одалживал деньги у мастеров и экспедиторов и не всегда возвращал долги.

Такого не позволял себе никто из руководителей комбината. Малейшие нарушения этических и моральных норм, не говоря уже о хищениях продукции, строго осуждались, а виновные наказывались. Нельзя было допустить, чтобы второй после директора руководитель предприятия проявлял подобные вольности и оставался при этом безнаказанным.

Формально парторг директору не подчинялся и к ответственности его могли привлечь только партийные органы, но я решил им пока не сообщать о злоупотреблениях Процкого и ограничился беседой с ним в своём кабинете. Николай Владимирович воспринял мой разговор очень нервозно, большинство приведенных фактов отрицал и расценил моё предупреждение, как гонение и желание избавиться от неугодного руководителя.

И всё же наша беседа подействовала на Процкого. На какое-то время его как будто подменили. Он стал серьёзнее относиться к работе и не допускал явных злоупотреблений. Возникла даже надежда, что Николай Владимирович сделал для себя должные выводы и со временем займёт подобающее ему место в коллективе.

Однако, как вскоре выяснилось, мои надежды оказались преждевременными и ошибочными. Если Процкий и сделал для себя какие-то выводы, то не те, на которые я расчитывал. Он затеял против меня войну. У него хватило ума понять, что открыто и честно воевать ему со мной будет трудно и в борьбе были использованы тайные сговоры, анонимные жалобы, ложные доносы.

В ЦК партии, республиканский Комитет народного контроля, прокуратуру поступило ряд жалоб о крупных хищениях и злоупотреблениях на мясокомбинате, приписках в статистической отчётности, семейственности и кумовстве. Они подписывались от имени инженерно-технических работников, коммунистов, молодых специалистов без указания фамилий и должностей.

По содержанию и характеру жалоб чувствовалось, что их авторами являются грамотные специалисты, хорошо знающие специфику и особенности производства. Как потом выяснилось, Процкий сколотил вокруг себя группу обиженных работников из числа тех, которым было отказано в расширении жилплощади, или наказанных за допущенные нарушения, хищения и злоупотребления. Одними из его активных помощников стали главный технолог Зинаида Аверьянова и её муж Михаил Александрович, работавший ветеринарным врачём и являвшийся председателем группы народного контроля. Им было отказано в выделении трёхкомнатной квартиры из-за отсутствия на то должных оснований.

В жалобах приводились цифры недостач и хищений, пересортиц при отгрузках продукции, указывалось о списании десятков тонн мясопродуктов на естественную убыль, приводились примеры выдвижения на руководящие должности по семейным и национальным признакам. Называлось при этом несколько работников с еврейскими фамилиями.

Проверки по анонимным жалобам продолжались долгие месяцы, однако никакой крамолы при этом не подтверждалось. Хищения имели место, но они не скрывались и по ним принимались действенные меры. Недостачи при инвентаризациях выявлялись, но их объёмы, как правило, не превышали норм естественной убыли, а в отдельных случаях они относились в начёт на виновных. Подобным же образом рассматривались и пересортицы при отгрузках. Евреев-руководителей было мало и все они соответствовали занимаемым должностям и хорошо работали.

Оснований для привлечения директора к ответственности не было и жалобы “закрывались”, как лишённые оснований.

Накал тайной войны снизился и, казалось, наступило затишье. Так продолжалось до случая задержания вневедомственной охраной грузового автомобиля с деловой древесиной, которую намеревались вывести, как дровянные отходы. Груз предназначался для Процкого. Был составлен акт и машину возвратили на склад.

Николай Владимирович просил не отражать этот случай в учёте и не предавать его гласности. Выполнить его просьбу было невозможно. По всем случаям хищения принимались меры, а когда такое допускали руководители любого ранга, они наказывались более строго, чем рабочие. Когда Процкому в его просьбе было отказано, он пригрозил мне, что я об этом пожалею.

О неблаговидном поступке парторга стало известно в райкоме партии, и он стал предметом рассмотрения бюро. Вместо признания своей вины, Николай Владимирович представил дело так, что это не что иное, как провокация, придуманная с целью скомпроментировать его, как партийного руководителя, чтобы избавиться от неугодного человека, вскрывающего недостатки и злоупотребления.

Мне пришлось рассказать о других проступках Процкого и заявить о его несоответствии занимаемой должности. Ему объявили выговор и предупредили, что если подобное повторится, он будет освобождён от работы.

Предупреждения не подействовали. В различные органы посыпались новые анонимные жалобы. На сей раз они содержали более резкие обвинения в мой адрес. В них сообщалось, что я жулик и аферист, который подкупил не только местные партийные органы, но и министерства республики и Союза. Указывались конкретные “доказательства” подкупа. Приводились, например, номера автомобилей, на которых вывозилась мебель, якобы отправленная мною министру и его заместителю в качестве взятки. Вновь сообщалось о приписках, незаконных премиях и других злоупотреблениях, имевших место на комбинате. Анонимщики требовали исключить возможность участия в проверках городских и областных организаций и министерства.

Рассчёт был прост: приведенные “факты” непременно вызовут новые проверки, которые что-нибудь вскроют. Не может же быть всё гладко.

И проверки не заставили себя долго ждать. Одна комиссия сменяла другую. В них участвовали работники прокуратуры и МВД республики. В первую очередь проверялись личные злоупотребления директора и факты подкупа им должностных лиц. Допрашивались многие работники комбината и других организаций, проверялись документы, но найти корыстные преступления и злоупотребления не могли. Долго возились с вывозом мебели в Минск. Такой случай действительно имел место. Заместитель министра Гончаров с помощью Мигурского купил мебель в магазине Райпотребсоюза. Он за всё расчитывался сам и я об этом даже не знал. Жалобы о корыстных злоупотреблениях и на этот раз были признаны необоснованными.

Что же касалось приписок и незаконного получения премий, то ими занялся Комитет народного контроля БССР, председатель которого - Лагир давно намеревался вывести меня “на чистую воду”. Проверку этой части жалоб он взял под личный контроль и привлёк к ней самых грозных и придирчивых контролёров республики.

На комбинат прибыла представительная комиссия контрольно-ревизионного управления Минфина республики, которая приступила к документальной ревизии финансово-хозяйственной деятельности комбината за 1976-й год. К работе привлекли и старого моего недруга Журова, которому представился шанс реабилитировать себя за постигшую неудачу в предыдущей проверке.