Записки опального директора

168

Пока Иринка только догадывалась о возможности нашего отъезда, она относилась к этому довольно спокойно. У нас возобновились прежние отношения, мы нередко бывали у неё в Минске и, как могли, помогали ей. Она отказалась от квартирантов, произвела капитальный ремонт своей квартиры, обставила её с нашей помощью добротной импортной мебелью и полностью посвятила себя детям. Работа в финотделе облисполкома её вполне устраивала и ею там были довольны. Зарплата была небольшой, но, с учётом полагающейся им части Мишенькиной пенсии, денег на жизнь хватало и материально они были вполне обеспечены. Нуждались больше в моральной помощи и поддержке, которая им оказывалась. Одно то, что мы жили рядом и к нам можно было в любое время обратиться, было для Иринки очень важно.

Известие о нашей поездке на интервью вызвало настоящий шок в семье Зуськовых (такую теперь фамилию носили и дети) и они не считали нужным скрывать от нас своёго отношения к этому. Больше всех возмущалась Алёнка. Ей стукнуло уже тринадцать лет и рассуждала она не по-детски серьёзно.

Когда я, как-то, гуляя с ней по лесу возле нашей дачи, попытался высказать свои тёплые чувства, она грубо прервала меня и совсем по-взрослому заметила:

-Своё отношение к детям, дедушка, нужно подтверждать делами, а ты с бабушкой бросаешь нас одних на произвол судьбы.

Тяжело было слушать такие слова от любимой внучки, которая так рано стала сиротой, но, к сожалению, в них была и доля правды. Я попытался тогда объяснить Алёнушке, что мы вовсе их не бросаем, а только на какое-то время расстаёмся, что делаем это, чтобы иметь возможность оказывать им реальную помощь. Я добавил, что мы с удовольствием взяли бы их с собой, но мама об этом даже слушать не хочет и заявила, что о её выезде из Белоруссии и речи быть не может, а мы уже слишком стары, чтобы нам можно было доверить воспитание малолетних детей.

Даже маленький Андрюшка, которому только шесть лет исполнилось, принимая от нас в подарок автомобиль “Москвич”, на котором он мог самостоятельно ездить, нажимая ножками на педали, спросил меня в день своего рождения:

-Если ты меня так сильно любишь, то зачем же ты от меня насовсем уезжаешь?

Ему, самому маленькому из шести внуков, которого мы все очень любили, я и не пытался что-нибудь обяснять, а только твёрдо пообещал:

-Мы расстаёмся не насовсем, Андрюшка. Мы скоро обязательно снова будем вместе, мой мальчик.

Иринка, хоть и не скрывала своего недовольства, старалась в разговорах избегать этой темы. Только раз, когда мы как-то за столом, в присутствии друзей и родственников, в очередной раз коснулись возможности их отъезда сейчас или в недалёком будущем, она вновь наотрез исключила такой вариант для себя, но то ли в шутку, то ли всерьёз заметила, что детей своих она могла бы доверить только Вовочке и никому другому. Больше мы с ней эту прблему не обсуждали.

Очень болезненно восприняла известие о приглашении нашей семьи на интервью сестра Анечки -Полина, которая очень страдала от своего одиночества. После развода с Петей она так и не создала новой семьи и жила одна с сыном Ариком. Теперь, когда ей было уже за шестьдесят, сын женился и она осталась совсем одна. Мы стали для неё единственной опорой и надеждой. Полечка просила не оставлять её одну и обратилась с просьбой в американское посольство приобщить её к нашей семье. Было мало надежд на успех этой затеи, но мы решили сделать всё возможное, чтобы ей помочь. В нашем обращении в службу иммиграции и натурализации были убедительные доводы и, к обшей радости, перед самым выездом в Москву, мы получили сообщение об удовлетворении нашего ходатайства. Сестра Анечки могла ехать на интервью, как член нашей семьи.

Труднее было с моей Полечкой. Хоть она и не была одинокой и формально считалась вполне материально обеспеченной (пенсия отставного подполковника была выше моей директорской зарплаты), её нельзя было оставлять без нашей моральной поддержки и помощи во всё осложняющейся ситуации в стране. Несмотря на то, что её сыновья к тому времени уже успели защитить диссертации, занимали довольно высокие должности и получали вполне приличную зарплату, она не прекращала о них заботиться и на это уходила значительная часть их семейного дохода. На этой почве продолжались разногласия с Володей и семья не вылезала из долгов. Ни ссоры с мужем, ни наши уговоры, ни убеждения её детей в том, что они уже способны прожить без её помощи, на неё не действовали.

У нас были серьёзные основания беспокоиться о прочности их брака с Володей. Полечка могла в любое время остаться одна, без достаточных средств к существованию и необходимой моральной

поддержки. Расчитывать, что её, на старости лет, приютят дети не приходилось. В их семье только она была полной еврейкой и сполна получала всю жизнь полагающиеся по этому статусу дивиденды.

Володя, хоть и имел полуеврейское происхождение по матери, гордо носил отцовскую фамилию. Валера и Борик считались по паспорту русскими и это сыграло свою роль в их образовании и росте служебной карьеры. Их жёны были русскими и не следовало ждать, что у них когда-нибудь появится желание привлечь постороннее внимание к полуеврейскому происхождению своих мужей. Да и сама Полечка позволяла себе пользоваться своим правом семейного гостя не более одной недели, пока ещё сохранялись запасы привезенного продовольствия и достаточные для покупки подарков денежные средства.

Наше предложение о смене местожительства застигло семью Елизаровых врасплох. К этому они тогда оказались совсем неподготовленными. Володя, который к тому времени ещё оставался непоколебимым патриотом советской страны, считал выезд изменой Родине и категорически исключал такую возможность по отношению к себе. Он заявил, что никуда не поедет, а если этого захочет Полечка, то он препятствовать не будет. Что касается детей, то они, по его мнению, должны были сами рещать эти вопросы. Позднее Володя уточнил, что Борик в любом случае останется с ним и переедет с семьёй в Ейск, в их двухкомнатную квартиру в центре города. Ехать одна Полечка не решалась.

В сложной ситуации тогда оказались и наши одесские родственники. Полуеврейская семья Бори была на распутьи. Жена Люся, чистокровная украинка, всеми своими корнями была привязана к селу Евтодия, где она родилась, жили и умерли её родители, и поблизости от которого теперь жила её сестра Лиля с семьёй. Никакие уговоры Бори на неё не действовали и об их отъезде тогда не могло быть и речи.

Старшая дочь Светочка, ровесница наших мальчиков, по паспорту была украинкой, муж её Саша, русский, и потому они не испытывали дискриминации, несмотря на еврейское происхождение отца-Бори. Покидать родину они ещё не собирались.

Кто в их семье давно созрел к отъезду - дочь Аллочка и её муж Лёва. Он, кроме еврейской фамилии Гишвалинов, обладал всеми другими отличительными особенностями настоящего еврея и был по уши сыт антисемитизмом, который, несмотря на его кандидатскую степень и большие способности, не позволял ему подняться выше должности старшего научного сотрудника в исследовательском институте пишевой промышленности. Они готовы были воспользоваться любой возможностью покинуть страну, но помочь им это сделать сейчас по степени родства мы не могли.

Складывалось так, что на интервью мы должны были ехать только с Верочкой и примкнувшей к нам тётей Полей, а все другие наши родственники оставались здесь в ожидании других возможностей для отъезда или в процессе созревания к этому.