Но даже лучшее помещение и хорошая еда не очень-то помогали: у Майло держалась высокая температура, и был момент, когда начали сдавать почки. В конечном итоге он все же выкрутился и начал ворчать по поводу палаты и актрисы двадцати одного года от роду с официальным диагнозом «усталость». При этом специалист по детоксикации практически жил в ее палате.


Однажды два папарацци умудрились пробраться сквозь охрану, но были тут же вышвырнуты личными телохранителями актрисы.


Я тогда пошутил:


— Раз они не могут добраться до нее, может быть, удовлетворятся тобой?


— Да уж, конечно. «Пипл» и «Ас» не смогут выжить без крупного плана обширной полярной тундры, каковой является моя высокопоставленная задница.


Майло выбрался из постели, вышел в холл и уставился на полицейского, торчащего около его двери.


— Любопытный козел.


Он явно поправлялся.


После выписки Майло старательно делал вид, что все в порядке. Рик, Робин и я, а также все, кто его знал, делали вид, что не замечают его скованности и дефицита энергии. Врач подразделения настаивал, что ему необходимо отдохнуть, и его начальник отказался слушать любые возражения по этому поводу.


Что характерно, Майло и Рик обсуждали отпуск в тропиках много месяцев напролет, но когда настало время, по настроению моего друга можно было заключить, что его ждет тюремное заключение.


Он прислал мне одну-единственную открытку: гигантские самоанские борцы сумо возятся на белом песке. Подпись гласила:


«А.!


Окончательно обоспался. Это тебе местные. Еще немного местной жрачки, и прости-прощай мой контракт с модельным агентством.


Твой в примитивном смысле,


М.».


Сейчас он прикончил свою вторую кружку пива и сказал:


— Чего это ты кривишься?


— Разве?


— Я опытный наблюдатель. Ты кривился.


Я пожал плечами.


— Это по поводу рубашки, верно?


— Рубашка классная.


— Тебе повезло, что поблизости нет детектора лжи. Тебе что, не по душе настоящая, островная, высокая мода?


— Слоны на Оаху?


— Тебе все нужно уточнить, — Он потер кусок синтетики между похожими на сосиски пальцами. — Если бы мне встретилась рубашка с Фрейдом, анализирующим махимахи, я бы привез ее тебе в подарок.


— Австралийские орехи были что надо.


— Ну да, ну да.


— Завтра выхожу на работу. Этот отдых сводит меня с ума. Беда в том, что, как только я попаду в офис, выяснится, что делать нечего. Никаких новых дел, не говоря уж об интересных.


— Откуда ты знаешь?


— Вчера послал капитану письмо по электронной почте.


— Затишье в Западном Лос-Анджелесе.


— Затишье перед бурей или еще хуже.


— Что может быть хуже?


— Отсутствие бури.


Он настоял на том, чтобы расплатиться, и полез за бумажником, но тут зазвонил телефон и я воспользовался моментом, чтобы передать официантке свою кредитную карточку.


— Ловкач. — Майло нажал кнопку и послушал. — Ладно, Шон, почему бы и нет? Но если произойдет настоящее преступление, все ставки аннулируются.


Когда мы уходили, я спросил:


— У Шона поддельное преступление?


— Кража машины в Брентвуде. Сначала украли, потом вернули. — Как и большинство детективов из убойного отдела, он считал любой, менее серьезный повод, чем убийство, простой прогулкой.


— Почему же он тебе позвонил?


— Считает, что здесь что-то может быть, потому что на сиденье кровь.


— Действительно, что-то может быть.


— Да, но крови не ведро. Скорее ложка.


— Чья?


— Вот это большая тайна. Нервный малыш нуждается в моем мудром совете. Никто ему не подсказал, что до завтрашнего утра я вольная птица.


Я попридержал язык. Когда он в таком настроении, не до иронии.


Шон Винчи в своем обычном темном костюме, синей рубашке, галстуке и надраенных ботинках ждал нас напротив светлого дома. Он молодой, угловатый, рыжий детектив, бывший басист в панк-группе, одновременно обретший Иисуса Христа и полицейское управление Лос-Анджелеса. Майло покровительствовал этому парню: убрал подальше от начальства и перевел сначала в отдел краж, а затем в подразделение, занимающееся угонами автомобилей. По слухам, все эти передвижения имели отношение к отсутствию у Шона творческой жилки.


Дом за спиной Винчи был одним из тех величественных, роскошных домов мечты, которых в последнее время появляется все больше в богатых районах Лос-Анджелеса.


Мы находились в высокой части Брентвуда, к западу от Банди и к северу от бульвара Сансет, где улочки узенькие, а тротуары заменены травой. Большую часть улицы затеняли высокие эвкалипты. Прямо по соседству располагались одноэтажные ранчо, стоящие в очереди на казнь и ожидавшие разрушения.


Шон показал на широкую дорожку, ведущую к гаражу на две машины. Напротив одной из дверей расположился черный «бентли-арнейдж».


— Колеса для выдающихся, — заметил Майло. — Только этого мне не хватало.


— Привет, лейтенант. Привет, доктор Делавэр.


Майло не должен был заниматься пустяками.


— Как там Гавайи?


— Я привез тебе немного австралийских орехов, — ответил Майло.


— Спасибо. Красивая рубашка.


Майло перевел глаза на «бентли».


— Кто-то это спер и имел наглость оставить пятно крови?


— Или что-то очень похожее на кровь.


— Например?


— Я почти уверен, что это кровь. Экспертов еще не вызывал — хотел послушать, что вы скажете.


— Кто обнаружил?


— Хозяин. — Бинчи полистал свой блокнот. — Николас Губель. Почтенный гражданин, сразу не стал нам звонить.


Майло обошел «бентли». Солнце так светило на краску, что она казалась расплавленной смолой.


— Каким образом он ее нашел?


— Поездил по улицам и обнаружил в трех кварталах отсюда.


— Не очень-то они разъездились.


— Если вы полагаете, что мне следует об этом забыть, я так и сделаю. Я только хотел убедиться, что ничего не упустил.


— Машина не заперта?


— Ага.


— Дай мне какие-нибудь перчатки и покажи эту якобы кровь.

ГЛАВА 3


На внутреннее убранство пошло несколько лучших коровьих шкур плюс одно или два дерева — на фанеру.


Все это пахло частным клубом в Мэйфейр.


Салон «бентли» был молочного цвета с черным, поэтому не увидеть пятно было просто невозможно. Оно оказалось мазком примерно в дюйм площадью справа от сиденья водителя, где по направлению ко шву было уже не таким ярким. Или стекало, или кто-то его вытер.


Я предположил, что это может быть засохший кетчуп, но скорее всего кровь.


Майло сказал:


— Не очень впечатляет.


— Может, там и больше, — заметил Шон, — но ковер черный, на нем трудно заметить хоть что-то без специального оборудования.


— Что в багажнике?


— Бегло осмотрел. Такое впечатление, что там вообще никогда ничего не лежало. Я имею в виду буквально. Пара свернутых зонтиков в специальных креплениях. Хозяин говорит, что они предлагались в числе прибамбасов, стоили восемьсот баксов и он ни разу ими не воспользовался.


Майло натянул латексные перчатки на свои лапищи, наклонился, сунул голову в машину и приблизил голову к пятну, не дотрагиваясь до него. Он его изучал и обнюхивал. Затем проверил ковер, дверные панели, набор стеклянных приспособлений. Открыв заднюю дверцу, заметил:


— В ней пахнет новьем.


— Три тысячи миль на одометре. Похоже, владелец не пользуется не только зонтами.


— У него еще есть «лексус», — пояснил Шон. — Говорит, он не такой показушный и более надежный.


Майло снова пригляделся к пятну.


— Похоже на кровь, но я не вижу никаких следов столкновения на высокой или малой скорости. Какой-то придурок, возможно, ребенок соседей, решил покататься и порезался. Машину угнали из гаража?


— С дорожки.


— Такая тачка — и не взаперти?


— Похоже на то.


— И ключи были в зажигании?


— Владелец клянется, что нет. Я было хотел допросить его с пристрастием, но ему позвонили и он ушел в дом.


Майло сказал:


— Скорее всего они были оставлены в зажигании — никто ведь не хочет выглядеть дураком. Кража настолько заметной машины говорит о незрелости и импульсивности. Под эту категорию подходит соседская шантрапа. Поэтому ее и бросили поблизости. А ты что думаешь, Алекс?


— Звучит разумно.


Он повернулся к Шону:


— Если бы это было серьезным делом, я оцепил бы весь район, включая то место, где ее оставили, и выяснил, у кого из соседских подростков были проблемы с поведением. Но это «если» очень весомо.


— Короче, мне не стоит им заниматься, — подытожил Шон.


— Владелец настаивает на расследовании?


— Его расстроило кровавое пятно, но он говорит, что шум поднимать не хочет, так как машина не пострадала.


— На твоем месте, Шон, я бы посоветовал ему купить «Мидуяр» и забыть об этом.


— Это еще что такое?


— Лучший очиститель кожи.


— Ладно, я так и сделаю.


— Удачного тебе дня.


Когда мы направились к своей машине, дверь дома распахнулась и оттуда поспешно вышел мужчина.


Лет под сорок, может быть, чуть больше, шесть футов роста, длинные конечности, коротко стриженные темные волосы с сединой на висках и маленькие очки с овальными стеклами. На нем была серая футболка, синие вельветовые брюки и коричневые спортивные туфли без носков. На узком прямом носу сидели очки, а губы были сжаты и выдвинуты вперед, как будто кто-то нажал на его щеки.


— Лейтенант? — Он прошел мимо Шона и направился к нам, бросив оценивающий взгляд на разгул слонов на рубашке Майло и на мою черную спортивную рубашку с короткими рукавами и джинсы. Прищурился за очками, пытаясь определить, кто из нас старший.


— Майло Стержис.


Он протянул руку с длинными пальцами.


— Ник Губель.


— Приятно познакомиться, сэр.


Губель большим пальцем показал на «бентли»:


— Дичь какая-то, верно? Я уже сказал детективу Бинчи, что не хочу устраивать представление, но теперь передумал. Что, если этот плохой парень находится где-нибудь в округе и стремится не только к дешевым приключениям?


— Скорее дорогим приключениям, — заметил Майло.


Губель улыбнулся:


— Это был один из тех случаев, когда купишь, а потом пытаешься сообразить: о чем ты вообще думал? Поездишь на ней неделю и понимаешь, что это всего лишь машина, а все остальное — иллюзии… То есть я хочу сказать — что, если у нас по соседству завелся малолетний преступник с серьезными асоциальными наклонностями и эта кража — симптом?


— Чего, мистер Губель?


— Брать все, что захочется. — Глаза Губеля за стеклами очков были живыми и светло-карими.


Майло прищурился:


— Вы опасаетесь, что он вернется и попытается спереть что-нибудь еще?


— Я бы не назвал это опасением, — сказал Губель. — Скорее… наверное, беспокойством. Такая наглость, взять и просто уехать.


— Вы не представляете себе, когда это могло произойти?


— Я сказала детективу Бинчи, что это могло случиться в любое время между одиннадцатью вечера — когда я вернулся домой — и этим утром, когда я вышел из дома и не обнаружил машины. Я направлялся в магазин, чтобы позавтракать. На секунду я подумал, что поставил машину в гараж, но тут же сообразил, что никак не мог этого сделать, потому что там стояла моя вторая машина, а остальное пространство заставлено вещами. — Он закатил глаза. — Машина исчезла. Я не мог поверить собственным глазам.


— Когда в это утро вы вышли из дома, сэр?


— В семь сорок пять. Если вы хотите, чтобы я сузил для вас этот промежуток, то могу сказать, что сомневаюсь, что это случилось после пяти утра, потому что я уже встал и сидел в своем офисе, окна которого выходят в эту сторону. Так что я обязательно бы что-нибудь услышал. Хотя не уверен. Тут этой машине нужно отдать должное: работает она тихо.


— Пять утра, — повторил Майло. — Раненько встаете.


— Предпочитаю быть готовым к открытию рынков в Нью-Йорке. Иногда, когда меня интересуют иностранные биржи, я встаю еще раньше.


— Биржевой маклер?


— Балуюсь предметами потребления. Сегодня утром меня ничто не вдохновило, вот я и решил позавтракать и сделать несколько звонков.


— Похоже, баловство приносит неплохой доход.


Губель пожал плечами и почесал голову.


— Честным трудом столько не заработаешь. Но я сразу же сообщил о краже, а к тому времени как появился детектив Бинчи, я ее уже нашел.


— Прямо по соседству, — уточнил Майло.


— Тремя кварталами к западу, на вилла Энтрада.


— Есть какая-нибудь особая причина, почему вы направились именно туда?


Губель выглядел удивленно.


Майло пояснил:


— Может, вы случайно знали, что на вилла Энтрада живет неблагополучный подросток, способный на такие подвиги?


— О, — ответил Губель, — ничего подобного. Я просто ездил взад-вперед, даже не могу сказать зачем — ведь я, собственно, ни на что не надеялся. Наверное, просто хотелось делать что-то — ну, вы понимаете? Хотелось взять события под свой контроль?


— Прекрасно понимаю, сэр.


— Если бы вы предложили мне побиться об заклад, я бы сказал, что машина в Восточном Лос-Анджелесе, или в Уаттсе, или по пути в Тиджуану. Можете себе представить, как я удивился, когда заметил ее прямо у тротуара, с ключами в зажигании.


— Кстати, о ключах, — сказал Майло. — Каким образом…


— Знаю, знаю, ужасно глупо, — заторопился Губель. — Основные ключи в моем столе, но разве можно было предположить, что кто-то найдет запасные?


— Запасной комплект?


— Эти штучки с магнитом. Я хранил их в арке колеса на случай, если основной комплект потеряется. — Губель покраснел. — Глупо, верно?


— Кто знал, что они там?


— В том-то и дело, — сказал Губель, — что никто. Даже если еду на мойку, я проявляю осторожность и убираю их. Похоже, на этот раз я не был достаточно осторожен, и поверьте, урок усвоил.


— Все хорошо, что хорошо кончается, — заметил Майло.


— Точно, Но кровь вызывает беспокойство, не так ли, лейтенант? Я ее заметил, только когда приехал домой. — Он моргнул. — Это ведь кровь, так?


— Возможно, но даже если и так, нет никаких признаков насилия.


— В смысле?


— Ну, крови очень мало, а в случаях насилия мы наблюдает то, что называем разбрызгиванием, — подтеки, крупные пятна. Это больше похоже на то, что кто-то вытер порез об обивку.


— Понятно, — сказал Губель. — Но все равно, там из кого-то текла кровь, и это был не я.


— Вы в этом уверены, сэр?


— Стопроцентно уверен. Когда я вошел в дом, то первым делом проверил свои ноги — нет ли комариных укусов, которых я не почувствовал. Вряд ли, конечно, кровь протекла бы через джинсы — на мне были плотные джинсы, зимние, «Дизель», они очень плотные. — Он похлопал себя по бедру. — Я осмотрел ноги сзади и спереди, даже воспользовался зеркалом, но ничего не обнаружил.


— Вы здорово потрудились, — заметил Майло.


— Я был слегка взбудоражен, лейтенант. Сначала машину угоняют прямо из-под моих окон, затем я ее нахожу, а потом обнаруживаю в ней кровь. Полагаю, что, когда вы сделаете анализ на ДНК и он не совпадет ни с одной жертвой преступления, я смогу вздохнуть спокойно.


— Нет никаких оснований делать анализ на ДНК, сэр.


— Нет? — удивился Губель, — Я слышал, технология ушла далеко вперед по сравнению со старыми временами. И все эти тесты можно сделать очень быстро.


Майло взглянул на Шона. Тот сказал;


— Быстрее, но все равно требуется время. И анализ на ДНК очень дорогой.


— Понятно, — кивнул Губель, — этот случай для вас не из числа приоритетных.


— Дело не в том, что мы не хотим войти в ваше положение, сэр…


— Мы понимаем, вы испытали шок, — сказал Майло. — Ощущение осквернения.


— Вы правильно поняли, — согласился Губель. — Но самое главное — убедиться, что он не бродит рядом и снова ничего не замышляет.


Майло прочитал ему то, что сам называл лекцией на тему «Судебные меры борьбы с ущербом». В этом все чаще возникала необходимость, после того как по телевизору неделю за неделей вешали лапшу на уши.


Основные положения этой лекции следующие: искусство судебных экспертов весьма занимательно, но детали с места преступления играют роль только в десяти процентах случаев; ситуация с анализами на ДНК в Департаменте правосудия настолько тяжелая, что они попросили помощи у лаборатории в Нью-Джерси. А помощь эта оказалась настолько незначительной, что анализы на ДНК проводятся только в случаях убийств и сексуального насилия.


— Даже в случае серьезной кражи, мистер Губель, на это могут уйти месяцы.


— Bay! Каким же тогда образом, лейтенант, вы разбираетесь с преступлениями?


Майло улыбнулся:


— Шарим вокруг, иногда нам везет.


— Простите, я не хотел… вы говорите, десять процентов — и все?


— В лучшем случае.


— Ладно, я понял… Дело в том, что, когда человек живет в особом районе, он верит, что может быть относительно изолирован от… думаю, что это очередная иллюзия.


— Это действительно безопасный район, сэр. Один из самых безопасных в нашем подразделении. — Мой друг явно скрывал маленький уэстсайдский секрет. Насилие в дорогих районах и впрямь вещь не слишком обыденная, зато грабежи, включая угоны дорогих машин, случаются довольно часто. Как сказал один из пойманных угонщиков, «именно там крутые тачки».


— Выходит, я должен успокоиться и забыть, что это вообще произошло? — спросил Губель.


— Вот что я вам скажу, сэр. Когда у детектива Винчи будет время, он пригласит техников, которые сделают соскоб и по крайней мере убедятся, что это действительно кровь. Если у специалистов по осмотру места преступления выдастся свободная минута, они также смогут осмотреть машину целиком. Если вы пожелаете, конечно.


— Что они будут искать?


— Еще кровь, что-то необычное. На это может уйти много времени.


— И я на несколько дней останусь без машины?


— Все может быть.


— Ну, — протянул Губель, — лично я больше нигде ничего не вижу. — Он жалко улыбнулся. — Я ведь осматривал машину с фонариком, и боюсь, что испортил картину для экспертов.


— Вы не пылесосили машину, сэр?


— Нет, но отпечатки моих пальцев…


— Ваши отпечатки в машине повсюду, потому что вы водитель. А вот если вы не пылесосили ее, то есть вероятность найти какую-нибудь нитку или пятно, если таковые имеются.


Губель почесал глаз под стеклом очков.


— Десять процентов, это надо же! Я бы поклялся, что девяносто. Похоже, не моя это стихия.


— Поэтому мы и здесь, сэр. Хотите ли вы, чтобы детектив Винчи вызвал техническую поддержку?


— Тогда придется снимать дверные панели?


— Нет, сэр. Они используют тампоны, может быть, делают где-то незначительные соскобы, замачивают полученное в соляном растворе, добавляют некоторые химикаты — те, что реагируют на жидкости тела. Они могут сделать анализ на человеческий протеин прямо на месте, а если речь идет о крови, то определить группу и резус-фактор. Тут процедура займет несколько минут, но ждать этих экспертов придется значительно дольше — возможно, несколько дней, так что было бы неплохо, если бы вы это время на машине не ездили. Детектив Бинчи запишет все, что вы сообщили, и составит подробный отчет для нашего досье.


Шон щелкнул каблуками.


Губель сказал:


— У меня есть другая машина, я могу ездить на ней. Позвольте мне подумать.


— Выбирать вам, сэр.


— Приятно иметь выбор, — заметил Губель. — Или хотя бы иллюзию выбора.


Когда мы отъехали, я спросил:


— Подробный отчет? Что это, наказание Шону за то, что зря потратил твое время?


— Мне такая мстительность несвойственна.


— Решил помучить его и отобрать любимую игрушку?


Он засмеялся:


— Наоборот, прикрываю его задницу. Такой мужик, как Губель, вполне может быть знаком с мэром. А что мне — да и Шону — меньше всего нужно — это болтовня за коктейлем насчет того, что полиция относится ко всему наплевательски.


— А, — сказал я, — так ты защищал ребенка.


— Как и положено дяде Майло.


— И кто знает, — заметил я, — вдруг пятно и впрямь куда-нибудь приведет.


Он повернул голову в мою сторону.


— Ублажать богатеньких — одно дело, Алекс. Придумывать ретроготических и новомасонских вампиров, которые бродят по улицам Брентвуда, чтобы замочить торговцев розничными товарами, — совсем другое.


— Вообще-то изначально масоны рыскали по Беверли-Хиллз и Лос-Фелиц и мочили всех, кто попадется.


— Сейчас мы имеем автомобильный угон, не принесший вреда машине, причем угонщик, пожелавший весело прокатиться, оказался настолько тактичным, что оставил машину там, где владелец мог легко ее найти.


— Ладно-ладно, — смирился я.


— Не смей разговаривать со мной таким тоном, юноша, — буркнул он.

ГЛАВА 4


Если Шон и вызвал спецов по осмотру места преступления, об этом он Майло не сообщил.


Сообщений о новых убийствах в Западном Лос-Анджелесе не поступало целую неделю. Проклиная все психоэкономические и социальные факторы, которые привели к мирной осени, Майло погрузился в изучение старых «висяков». Документы по этим делам либо вообще отсутствовали, либо их было так мало и они были столь разбросаны, что пользы от них ждать не приходилось и он каждый раз оказывался в тупике.


На восьмой день после того, как мой друг вышел на работу, я позвонил, чтобы узнать, как у него дела. Его босс только что познакомил Майло с директивой начальника полицейского управления. Насильник и убийца Козман Джексон по прозвищу Каз, ожидавший смертной казни в Техасе, пытался избежать смертельного укола, признаваясь в убийствах по всей стране и обещая показать места захоронения жертв. Прежде чем снова начать расследование, в Техасе хотели, чтобы местные копы предоставили им какие-то факты.


В частности, Козман Джексон признавался, что убил в Калифорнии Антуана Беверли, пятнадцатилетнего пацана из Южного Лос-Анджелеса, который исчез в Калвер-сити шестнадцать лет назад. Он ходил от дома к дому и продавал подписку на журнал. Джексон тогда жил поблизости, в Венеции, и работал в приюте для животных в десяти милях от маршрута Антуана.


Досье на Беверли в центральном архиве не оказалось. Начальство желало, чтобы Майло поискал в Западном Лос-Анджелесе, и если найдет, снова допросил свидетелей.


Пока найти ничего не удавалось. Майло сказал:


— Самое время принести жирную жертву бюрократическому сатане. Хочешь, расскажу тебе, как все было? Дело должны были направить в специальное подразделение убойного отдела, но им нравятся богатство и слава, а здесь такое не светило, вот они и сунули его в Западный Лос-Анджелес. Босс же решил, что на нынешнем этапе я буду рад всему, что попало, и швырнул его мне.


— Ну, — заметил я, — по крайней мере здесь есть что-то новенькое.


— Что именно?


— Жалостливый босс.


— Мне пора, Апекс.


Висящее над ним серое облако никуда не делось. Возможно, дело в свинце, застрявшем в руке, и постоянной боли. Или в духовной эрозии после двадцатилетней службы гея детективом в полицейском управлении Лос-Анджелеса. Духовная концепция на этот счет менялась так медленно, что Майло так и не ощутил этой перемены как прогресса.


Когда был новичком, он тщательно скрывал свою ориентацию. Правда все равно вылезла наружу и привела к ухмылкам, слухам, вспышкам враждебности. Мой друг перестал скрывать, но и не выставлял это напоказ. Зачастую он открывал свой шкафчик в раздевалке и находил там злобные записки. Бригадная работа, составляющая основу деятельности убойного отдела, не подходила ему, так как множество напарников, напуганных грязными слухами, требовали перевода.


Он использовал свою изоляцию на сто процентов, работал сверх положенного и добился самой высокой в управлении раскрываемости. Не зная, что с ним делать, начальство домандражировалось по поводу нарушения гражданских прав до того, что поток благодарственных писем от семей жертв сделал преследование Майло крайне затруднительным.


Затем старое убийство вернуло его в те времена, когда он был совсем зеленым, и помогло раскопать некоторые шалости полицейского руководства. В результате была заключена сделка: Майло держит язык за зубами, а ему дают лейтенанта, освобождают от бумажной работы и позволяют и дальше расследовать убийства.


Из комнаты, где сидели все детективы, его выжили и перевели в офис размером с кладовку (который и в самом деле изначально был кладовкой), дали громадный старый компьютер и позволили выбирать дела по своему вкусу.


В переводе это означало: «Не путайся под ногами, мы ответим тем же».


Другой бы здесь засох, но Майло приспособился к обстоятельствам, завел второй офис в близлежащем индийском ресторане и щелкал одно дело за другим с удивительной легкостью. И все это время позволял себе только одно хобби: жаловаться.


Рейтинг его раскрываемости бросился в глаза новому начальнику, одержимому криминальной статистикой. К тому же капитану Реймонду Гранту было глубоко плевать, кто с кем спит. В результате Майло получил компьютер получше и больший доступ к базе данных, сохранив свободу в выборе дел.


Он никогда не находил в своем ящике приглашений на барбекю с участием всего подразделения, да и тусовок не любил — для Рика и то едва находил время. В общем, если его жизнь и стала легче, он это никак не показывал.


Вне всякого сомнения, семья Антуана Беверли и сегодня считала его дело столь же важным, как и в день исчезновения парня, но пессимизм Майло был вполне оправдан. Шестнадцать лет — достаточно долгий срок, чтобы исчезли все улики, а признание в убийстве под смертным приговором обычно никуда не вело.


И все же он должен был радоваться возможности поработать.


Может статься, я на него тоже благотворно подействовал, потому что этот год выдался у меня удачным. Несколько дел об опеке над детьми были благополучно разрешены, причем родители честно старались не есть своих потомков живьем, а адвокаты сдерживали стремление все порушить. Случалось, что мои отчеты даже попадали на столы интеллигентных судей, которые находили время, чтобы их прочитать.


Я представлял себе более добрый мир, возможно, в противовес жестокости газетных передовиц.


Когда я поделился своими мыслями с Робин, она улыбнулась и погладила собаку.


— Может быть, это положительный побочный эффект глобального потепления? Мы ведь его обвиняем во всех грехах.


Мы с ней снова были вместе после второго за десять лет расставания и жили в доме над Беверли-Грен, который она сама конструировала и который напоминал мне гробницу, когда Робин не было поблизости. Она получила от одного олигарха шестизначную сумму на создание квартета вручную вырезанных музыкальных инструментов — гитары, мандолины, мандолы и лютни. Этим проектом она собирается заниматься остаток года.


Потрясающая хохма: ее олигарху медведь на ухо наступил, и он не умел играть ни на одном инструменте.


Рыбки в нашем пруду вывели с десяток мальков, прошел хороший дождь, поливший растения в саду, и у нас была собака, которая умеет улыбаться по-настоящему: годовалый французский бульдог по имени Бланш, теплый, мягкий, блондинистый зверек, настолько приветливый и ласковый, что я подумывал, а не подарить ли ее хромосомы для исследования биологии всего хорошего. Хотя вряд ли кто-нибудь занимается изучением этой темы. Собака, которая не кусает человека, недостойна внимания.


А вот на девятый день работы Майло кое-кого покусали.


Это произошло на улице, где подобные вещи не случаются в принципе: на бульваре Санта-Моника, в южном районе Уэствуда, где над маленькими домиками нависает мормонский храм. Тихим воскресным утром, в шесть тридцать семидесятитрехлетняя учительница на пенсии по имени Элла Манкузи открыла дверь своего мятно-зеленого оштукатуренного дома, прошла футов десять, чтобы поднять газету, и оказалась лицом к лицу с вооруженным человеком.


Единственный свидетель, мучимый бессонницей работник рекламного агентства Эдвард Москоу, пил кофе и читал газету в гостиной двумя домами южнее. Он случайно выглянул в окно, увидел, как мужчина наносит удары ножом Элле Манкузи, и с ужасом наблюдал, как старушка падает в лужу крови.


Когда Москоу добрался до Эллы, она была мертва, а убийца сбежал.


Патологоанатом насчитал девять колотых ран, причем четыре из них — смертельные. По их глубине и длине можно было заключить, что преступник действовал тяжелым ножом с прямым лезвием — скорее всего охотничьим.


Любопытным было и описание убийцы, которое дал Москоу: высокий, крупный, седые волосы, в темной мешковатой одежде и синей клетчатой кепке.


— Такие шапки носят старики, да и вообще он был странный. Шел к машине напряженно, как ходят старики.


Пока мужчина в кепке разделывался со своей жертвой, машина эта стояла с работающим мотором и открытой водительской дверцей у обочины. Закончив, убийца вытер нож о штанину и уехал на средней скорости.


Орлиный взгляд Москоу заметил и детали машины.


— Последняя модель «Мерседес эс-шестьсот», черная, сверкающая, чистая. Эта их лучшая четырехдверная модель, если не считать «мейбаха». Я в этом уверен, потому что помешан на машинах. Тут больше миллиона цена. Номерной знак я видел мельком: одна буква, три цифры.


Прежде чем отправиться на место преступления, Майло объявил машину в розыск. Когда он позвонил мне, «мерседес» уже нашли.


— Угнали с престижного пункта аренды автомобилей в Беверли-Хиллз и вернули до его открытия в девять часов. Компания даже не заметила, что машины не было, пока я не позвонил. На одометре лишних сорок три мили.


— А парковка запиралась?


— Предположительно там имелась цепь.


— Угон в шесть тридцать, возврат через два с половиной часа, — повторил я.


— Та еще наглость.


— Большая черная роскошная машина угнана и возвращена.


Майло нахмурился:


— Второй случай.


— Шон продолжает работать по «бентли»?


— Губель разрешил только соскоб пятна, ничего технически сложного. Шон взял набор и сделал это сам. Человеческая кровь, нулевая группа, резус положительный. Но нам еще работать и работать, прежде чем мы привяжем «бентли» к этой истории. И никаких шуток насчет одного шанса на тысячу.


— Избави Бог.


— Я за него, когда он занят. Хочешь взглянуть на место преступления?


— Конечно. Увидимся через двадцать минут.


Тело Эллы Манкузи уже увезли в морг. Остались только кровавые пятна на булыжнике и траве лужайки.


На неровной почве трудно прийти к точным выводам, но за эти годы я повидал достаточно, чтобы различить артериальный выброс и медленное кровотечение. Тело старой женщины было обескровлено, сердце остановилось, и душа унеслась прочь.


Майло, который стоял значительно прямее, чем мне довелось наблюдать в последнее время, разговаривал с Шоном Бинчи. Черные пряди волос падали ему на лицо, и он безуспешно старался смахнуть их рукой. Чтобы потревожить короткую прическу Шона, уложенную гелем, потребовался бы ураган.


Я отошел от крови и двинулся к ним.


Шон был бледен.


— Старушка. Учительница.


Майло сообщил:


— «Мерседес» сейчас на пути в лабораторию. Шон поговорит с мистером Губелем, чтобы уговорить его добровольно предоставить «бентли» для осмотра. Если тот не согласится, значит, нам не повезло — придется обращаться к железобетонному районному прокурору.


— Может быть, если я расскажу ему об этом убийстве, он согласится. Он показался мне неплохим мужиком.


— Как раз наоборот.


— Что вы имеете в виду?


— Богатенькие избегают подобных ситуаций. — Майло двинулся в сторону.


— Эй, лейт, я все еще официально на учебе.


— Хочешь с кем-нибудь побеседовать?


Шон пожевал губу.


— Не уверен, что лейтенант Эскудо будет в восторге, а мне нужно его мнение по поводу моей стажировки.


Глаза Майло сузились.


— Что ты такое говоришь, Шон?


Бинчи снова взглянул на кровь.


— Если я чем могу помочь, располагайте мной.


Мы ждали, когда Майло рявкнет на него, но вместо этого он сказал:


— Давай посмотрим, как ты преуспеешь с Губелем, а потом поговорим.


Шон отсалютовал и зашагал прочь.


— Когда ему можно будет приходить домой попозже? — спросил я.


— Когда оценки улучшатся. — Мой друг повернулся и оглядел маленький зеленый домик. — Какие-нибудь внезапные озарения?


— Пожилая жертва, такой же убийца, все эти избыточные раны — здесь скорее всего что-то личное. Я бы проверил ее приятелей, бывших мужей, не было ли испорченных романтических отношений.


— Ссора престарелых любовников? Мой свидетель утверждает, что старушка была вдовой и, насколько он мог судить, навещал ее только один мужчина лет сорока, да и тот, как он считает, ее сын. Техники внутри. Когда закончат, я стану просматривать ее личные вещи.


Из бунгало в испанском стиле в двух домах к югу вышел мужчина. Он потер глаза и постарался не смотреть на кровь.


— Это он, — сказал Майло. — Почему бы тебе с ним не поговорить, пока я смотрю, как там идут дела в доме?


Эдварду Москоу оказалось далеко за пятьдесят, он был лыс, но носил пушистую седую бородку. Теплая рубашка вытерлась на обшлагах и на размер была ему велика, а штаны цвета хаки выцвели до белизны, почти сравнявшись по цвету с его босыми ступнями.


Я представился, хотя про должность упоминать не стал. Москоу кивнул.


— Ужасно на все это смотреть, — заметил я.


— Никогда не забуду. — Он прикоснулся колбу. — Просто врезалось сюда.


— Если вы вспомните что-то еще…


— Старый негодяй! — Голос свидетеля звучал тихо и хрипло. — Поверить невозможно. Казалось бы, в таком возрасте они уже должны утратить это желание.


— Чаще всего так и бывает.


Он взглянул на меня с таким видом, будто только что осознал, что мы с ним разговариваем.


Я пояснил:


— Это называется «криминальное выгорание». Иными словами, слишком устал, чтобы выступать.


Москоу слегка кивнул.


— Видел его всего несколько секунд, — сморщился он, бороденка встала дыбом, — да и то больше смотрел на руку. — Он поднял собственную конечность и изобразил удар сверху вниз. — Мне показалось, он ее бьет рукой, и я побежал, чтобы остановить мерзавца, но когда приблизился, он уже шел к машине, а миссис Манкузи лежала в луже крови. И кровь… все текла и текла… Я никогда ничего подобного не видел.


— В смысле его возраста…


— Ох, простите… Семьдесят? Шестьдесят пять? Семьдесят пять? Я определенно не могу сказать; просто он двигался как старый человек. Не то чтобы хромал, просто шел скованно. Как связанный.


— Медленно?


Москоу подумал.


— Он не бежал, но и не терял времени. Я ведь, по сути, видел только спину, когда он направлялся к машине. Наверное, это можно было бы назвать размеренным шагом. Нормальная ходьба, как у почтальона, только что доставившего пакет или посылку. И он не оглядывался. Я орал на него, но он как будто меня не слышал. Эта сволочь даже ни разу не обернулась — просто дошел до машины и уехал. Вот это меня больше всего достало — насколько нормально он себя вел.


— Похоже, для него это обычное дело.


Москоу подергал за нитку, свисающую с ворота рубашки.


— Значит, вы так и не видели его лица, — уточнил я.


— Нет. Безумие какое-то. Я ору что было сил, надеюсь, что кто-нибудь выглянет, но никто не показывается. — Он оглянулся на дома. — Город призраков. Настоящий Лос-Анджелес.


— Что вы кричали ему вслед?


— Разве запомнишь… наверное, что-то вроде «Стой, сволочь!». — Москоу подергал свою рубашку. — Миссис Манкузи лежит там вся в крови, а этот гад уходит как ни в чем не бывало. Я было побежал за ним, что, если подумать, было полным идиотизмом. Но в такие минуты не думаешь. Затем увидел нож и остановился.


Его глаза увлажнились.


— Каким образом вы увидели нож?


— Он вытер его о штанину спереди, над коленом. Спокойно так, как будто это вполне естественно.


— И что потом?


— Сунул нож в карман, сел в машину и уехал. Все заняло несколько секунд.


— Машина работала на холостом ходу?


— Я не припомню, чтобы он ее заводил, так что скорее всего. Вообще не помню звука работающего мотора, но, возможно, я просто не обратил внимания. Эта модель работает необыкновенно тихо.


— В какую сторону он поехал?


Москоу показал на юг:


— Как раз мимо моего дома.


Я познакомился с этим районом, еще будучи аспирантом в университете, когда искал более короткие пути в свою жалкую однокомнатную квартирку в Оверленде.


— Тут своего рода лабиринт. Все эти тупики…


Москоу застыл.


— Вы считаете, что он из местных?


— Нет, но он мог заранее наметить путь, которым удирать.


— Ну, я его в нашем районе никогда не видел. Машину тоже. Эта территория не для «шестисотых».


— Мало «бенцев»?


— Навалом, но не «шестисотых».


— Вы специалист по автомобилям?


— У меня было несколько списанных машин, которые я привел в божеский вид. — Он слегка улыбнулся. — Была у меня «делореан», это нечто… Так с кем мы тут имеем дело: с каким-нибудь престарелым мафиози?


— Почему вы так решили?


— Большая черная машина, убийство, похожее на казнь, возраст убийцы. Вот и приходит в голову, что он один из тех старых киллеров, который еще не выгорел. Из мафии.


Свидетель наконец оторвал нитку и потер ее между большим и указательным пальцами.


— И эта идиотская кепка…


— Как миссис Манкузи могла быть связана со старым мафиози?


— Никогда бы в голову не пришло ничего подобного. Только ведь кто мог ожидать такого?


— Вы ее хорошо знали?


— Да совсем не знал. Она жила тихо, казалась очень милой. Мы здоровались, желали друг другу доброй ночи, вот и все.


— Какая-нибудь общественная жизнь?


— Только тот тип, о котором я рассказывал лейтенанту.


— Как часто он появлялся здесь?


— Наверное, каждый месяц, вот почему я и решил, что он ее сын. Возможно, заходил и чаще — ведь я не могу сказать, что не сводил глаз с ее дома.


— Что-нибудь еще можете о нем сказать?


— Лет сорок, блондин, неряшливый на вид. Теперь, когда я пытаюсь вспомнить, мне пришло в голову, что я никогда не видел их вместе. Он стучал в дверь, она его впускала и никогда не провожала, когда он уходил.


— Ей было трудно ходить?


— Напротив, она казалась вполне здоровой.


— Что-нибудь еще можете добавить об этом блондине?


— Довольно плотный. Когда я назвал его неряшливым, то хотел сказать, что он не заботился о своей наружности.


— Не знаете, как его могли звать?


— Никогда не слышал, чтобы она его как-то называла. Как я уже сказал, вообще ни разу не видел их вместе. В нем не чувствовалось радости от визита, так что, возможно, между ними не все было ладно. И когда он приходил в последний раз примерно месяц назад, он остался на пороге и говорил с миссис Манкузи через открытую дверь. Полагаю, это была она, потому что в доме больше никто не живет. Я не слышал, о чем они говорили, но по виду было похоже, что они спорят. Затем мужчина сделал вот так.


Москоу хлопнул ладонью по бедру, согнул ногу в колене и состроил гримасу.


— Это выглядело несколько… театрально, понимаете, что я имею в виду? Казалось нелепым: взрослый мужик, не слишком смахивающий на гея, и вдруг такое. Меня это удивило. Особенно когда ты разговариваешь с собственной матерью. Если, конечно, она его мать.


— Вы полагаете, что они могли ссориться?


— Послушайте, я вовсе не хочу навлекать на кого-то неприятности, — сказал Москоу, — и не могу за это поручиться. Просто мне так показалось.


— Вы так решили, наблюдая язык тела?


— Он так держался, вроде немного…


— Агрессивно?


— Скорее защищался, — сказал Москоу. — Вроде как миссис Манкузи сказала ему что-то, чего ему не хотелось слышать.

ГЛАВА 5


— Мафия — это потому что у нее фамилия Манкузи? — спросил Майло.


Мы сидели в кафе «Могул», что сразу у участка, за углом. Владельцы взирали на моего друга как на ротвейлера в человеческом облике и всегда были счастливы организовать для него особый шведский стол. Я наблюдал, как Майло расправлялся с карри из телятины, клешнями омара, окрой со специями, чечевицей и рисом. У его локтя стоял кувшин чая с гвоздикой и льдом.


Сам я после всей этой крови на дорожке Эллы Манкузи и мысленно нарисованной картины убийства рискнул только налить себе стакан чая.


Я сказал:


— Москоу скорее всего на верном пути. Вся постановка дела: знать, когда она выходит за газетой, оставить машину работающей на холостом ходу, разузнать, каким путем скрываться, — говорит о том, что мы имеем дело с профессионалом. Опять же поведение киллера: жесток и методичен, без излишней торопливости при уходе.


— Плохой дедушка, — заметил Майло. — Убить ее при ясном свете и потратить три часа, чтобы вычистить машину и вернуть на место, — это тебе работа профессионала? Не говоря уже о том, что он вел ее в Беверли-Хиллз при всем честном народе.


— А где этот пункт проката автомобилей?


— Алден-драйв, около Футхилл.


— Промышленный район, — заметил я. — Там в воскресенье довольно тихо.


— А еще это в пяти минутах езды от полицейского участка.


— Но черный «мерседес» не привлечет внимания. Равно как и машина, въезжающая на стоянку. Кровь в «бенце» обнаружена?


— На первый взгляд там ничего нет. Посмотрим, что скажет лаборатория.


— Этот парень вытер нож о штаны спереди, так что он изначально думал о том, чтобы не запачкать салон. Двух с половиной часов ему хватило, чтобы вычистить машину и вернуть. Может быть, у него есть перевалочный пункт, где-нибудь между местом преступления и пунктом проката.


— Это половина Уэст-Сайда, — сказал Майло. — Пожалуй, я привлеку к этому делу прессу. Престарелый мужик с ножом, сколько их таких может быть? — Нацепил на вилку омара, прожевал, проглотил. — К тому же наглец — проделывает все при ярком свете дня.


— Может, по его разумению, днем безопаснее, потому что ночью пришлось бы вламываться к жертве в дом. У вдовы была установлена охранная система?


— Паршивая. Передняя дверь и дверь черного хода. Без окон.


— Старому мужику трудно лезть в окно, — заметил я. — Он и прикинул: раннее утро воскресенья, большинство людей еще спят. Плюс жертва, которая вряд ли могла оказать серьезное сопротивление, да и орудие убийства бесшумное. Он напал на женщину так стремительно, что она не успела закричать. Если бы Москоу не забыл накануне выпить таблетку снотворного, никто вообще бы ничего не заметил. У каких-нибудь еще соседей есть информация?


Майло закрыл уши руками, потом повторил тот же жест с глазами и ртом.


— На самого Москоу ничего нет?


— Он безупречен. — Мой друг отодвинул тарелку. — Вытер нож о штанину? Это еще что за показуха?


— Возможно, так он выражает свое презрение, — предположил я.


— Эти артериальные раны… Парень обязательно оставил бы следы в машине.


— Ну явные пятна он вычистил, а остальное сделала компания, так что наш убийца спокойно сидит дома.


— Мне кажется разумной твоя версия о жесте презрения. Возможно, тут присутствует и ярость. Вопрос в том, что такого сделала престарелая учительница, чтобы возбудить в нем все это?


— У людей есть тайны.


— Ну, пока ничего не объявилось. Домик аккуратный, чистый, бабушкин. — Он снова придвинул тарелку и принялся есть.


Я сказал:


— Горячая ярость и холодное планирование. Кто знает, может, он не был уж так аккуратен в последний раз.


— Что ты имеешь в виду?


— Пятно в «бентли».


— Но с «бентли» не связано никакое убийство, Алекс. Я не готов объединить эти два дела.


Я промолчал.


— Да-да, безусловно, есть параллели, — не вытерпел Майло. — Теперь найди мне еще одно убийство, которое свяжет эти два случая вместе, и объясни, каким образом такой осторожный парень умудрился оставить пятно у всех на виду.


— Когда он возвращал «бентли» на стоянку, было темно, вот он и не заметил. Или что-то ему помешало, пришлось быстро сматываться.


— Неубедительно, доктор.


— Другой вариант: он оставил его там специально.


— Еще один презрительный вызов?


— «Взгляните, что мне сходит с рук». Возможно, угон «бентли» был просто репетицией сегодняшнего убийства.


— Пожилой психопат, который любит играть в игры. — Майло побарабанил вилкой по столу. — Или «бентли» не имеет никакого отношения к Элле.


— Возможно.


— Но ты в это не веришь.


— А ты?


Он вздохнул.


— Я просмотрел отчеты касательно преступлений, связанных с насилием, на тот период, когда «бентли» был неизвестно где. Пока ничего. — Зачерпнул ложкой чечевицы и добавил: — Такой старый человек. Странно…


— Знаешь, как говорят: в семьдесят тебе снова пятьдесят.


Майло взял клешню омара:


— А верх — это низ и низ — это верх.


— Если мы имеем дело с организованной преступностью, — предположил я, — то это может быть работа команды. Один крадет машину, передает ее убийце и потом помогает ее почистить, а возможно, и отгоняет назад. Вспомни, что киллер старательно ограничивает свой контакт с машиной только водительским сиденьем, и станет ясно, что времени на уборку требуется не много.


— Убойная команда, — хихикнул Майло. Разломав клешню по суставу, он некоторое время просидел молча, как будто прислушиваясь к звуку. — После Микки Кохена таких красавчиков поубавилось, но остались еще акулы-ростовщики, которые обретаются в Валли и на Кэнон-драйв в Беверли-Хиллз.


— Кэнон совсем рядом с прокатным пунктом.


— Правильно. — Он извлек из клешни полоску мяса, прожевал, повторил процедуру с другой клешней. — Так что, у нашей маленькой учительницы на пенсии темное прошлое помощницы гангстера?


— Или тайный порок. Вроде игры.


— Она исхитрилась влезть в большие долги, играя на свою пенсию? Ерунда, Алекс. Даже если и так, то последнее, что сделает акула, — это съест рыбку и покончит со всякой надеждой вернуть долг.


— Если только акула уже не отчаялась что-то вернуть, — заспорил я. — Или сама Манкузи не была игроком, задолжал кто-то другой, а ее убили — его припугнуть.


Я рассказал о неприятном разговоре между Эллой и блондином — предположительно ее сыном, — который наблюдал Москоу.


— Ссорились, — протянул Майло.


— Ничто так не способствует ссоре, как деньги. Возможно, младшенький попросил у матери денег, а она ему отказала.


— Что у меня не укладывается в голове, так это злодейское убийство крупной акулой старушки, дабы вселить страх в ее непутевого сына.


— Скорее всего ты прав, — согласился я, — но мы живем в новом, более жестоком веке.


— В смысле?


— Просто взгляни на новости.


Он снова занялся едой.


Я сказал:


— Можно повернуть и иначе: этот блондин вовсе не сын, а сборщик долгов.


Сняв синий пластиковый чехол с папки, Майло протянул ее мне. Внутри оказался предварительный отчет по преступлению, который еще нужно было заполнить, несколько бумаг, показавшихся мне личными документами Эллы Манкузи, и конверт с фотографией три на пять дюймов.


На фотографии крошечная женщина в цветастом платье с поясом и в туфлях на высоких каблуках стояла рядом с обрюзгшим светловолосым мужчиной лет сорока. Снимались они на фоне зеленого домика. У Эллы Манкузи было птичье личико и блестящие темные глаза. Губы накрашены, ногти тоже. Она улыбалась, но чего-то в ее улыбке не хватало.


Блондин стоял, опустив руки по швам. Плечи напряжены, как будто необходимость позировать для фотографии его напрягала.


Я сказал:


— Совпадает с тем человеком, которого описывал Москоу.


— Прочитай на обороте.


Я перевернул снимок.


Я и Энтони, мой день рождения. Я испекла шоколадный торт.


— Заботливый сын позволяет ей самой печь себе торт ко дню рождения, — заметил я.


Я еще внимательнее вгляделся в улыбку Эллы и сообразил, чего там не хватает. Материнской гордости.


Майло сказал:


— Я решил, что он единственный ребенок, потому что на всех немногочисленных фотографиях в доме только он, по большей части маленьким или в начальной школе. У нее нашлось его свидетельство о рождении и школьные табели за двенадцать лет. Школу окончил с тройками. В графстве всего один Энтони Манкузи, а у него всего один привод, не повлекший судебного наказания. Если у парня и есть проблема с алкоголем, то она не генетического свойства: единственное спиртное, найденное в доме Эллы, — непочатая бутылка шерри.


Он потер лицо.


— Особого имущества у нее не было, Алекс. Все деловые бумаги хранились в трех коробках из-под сигар, стоящих около кровати. Манкузи ушла на пенсию восемнадцать лет назад, а непосредственно перед этим преподавала общественные науки в средней школе Луиса Пастера. Они написали ей милое письмо. Незадолго до этого она овдовела, Энтони тогда был еще подростком. Муж, Энтони-старший, работал надсмотрщиком на молочной ферме в Санта-Фе-Спрингс, умер прямо на работе от сердечного приступа. Кредит за дом выплачен уже одиннадцать лет назад, так что пенсии и того, что она получала за мужа, ей вполне хватало. Нормальная женщина, средний класс, проживала в районе с низким уровнем преступности. Какого черта она так закончила свою жизнь?


Я еще раз взглянул на фотографию.


— День рождения матери, а ему явно хочется быть где-нибудь еще. Вспомни о рассказе Москоу насчет раздраженного разговора, и что мы получаем? Завещания в коробках не нашлось?


Майло задумался.


— Нет. Младшенький пришил ее ради наследства?


— Такое не раз случалось.


— Разумеется, случалось, но каким нужно быть животным, чтобы порезать родную мать, как воскресный ростбиф?


Он попросил жестом принести счет. Улыбающаяся официантка в очках, которая всегда его обслуживала, поспешно подошла и спросила, доволен ли он обедом.


— Все было невероятно вкусно, — ответил мой друг, передавая ей деньги. — Сдачи не надо.


— Слишком много, лейтенант.


— Пустяки.


— Я даю вам кредит, — сказала она, — на следующий раз.


— Не стоит беспокоиться.


— Стоит.


Выйдя из ресторана, Майло поддернул брюки и взглянул на часы.


— Самое время побеседовать с Тони Манкузи-младшим, нашим потенциальным пьяницей.


— Отсутствие данных все же не исключает наличия игорной проблемы, — заметил я.


— Зачем связываться с живыми и дышащими акулами, когда можно найти более простые пути?


— Зачем кинозвезде, остановившейся в «Четырех временах года», снимать тридцатидолларовую проститутку на бульваре Сансет, когда он может воспользоваться услугами девушек по вызову, которые выглядят лучше, чем героини его фильмов? Грязь и опасность — часть удовольствия.


— Игры, — поправил он. — Ладно, давай поболтаем с этим джокером. По крайней мере я смогу сообщить ему действительно плохие новости.


Телефон Энтони Джеймса Манкузи-младшего был отключен, и это подогрело желание Майло отыскать его.


В бумагах на его восьмилетнюю «тойоту» был указан адрес на Олимпик, в четырех кварталах от Фэйерфакс. По этому адресу оказался розовый дом на шесть квартир, построенный на ухоженной зеленой лужайке. Увитый виноградом, кругом цветы, идеально чистые дорожки. Если не обращать внимания на транспортный рев поблизости, от которого плавились мозги, то совсем недурно.


Хозяин, азиат лет шестидесяти по имени Уильям Парк, жил в одной из квартир на первом этаже. Он открыл нам дверь, держа в руке журнал «Смитсониан».


— Тони? — удивился он. — Он съехал примерно три месяца назад.


— Это почему? — поинтересовался Майло.


— Его арендный договор закончился, и он хотел найти что-нибудь подешевле.


— Проблемы с деньгами?


— Здесь квартиры на две спальни, — объяснил Парк. — Может быть, Тони решил, что ему так много не нужно?


— Иными словами, проблемы с деньгами.


Парк улыбнулся.


Майло спросил:


— Как долго он здесь жил, сэр?


— Он уже был среди жильцов, когда я купил дом. Это было три года назад. Я не знаю, что было до этого.


— Хороший жилец?


— По большей части. Он что, попал в беду?


— Его мать умерла, и нам необходимо его разыскать.


— Умерла… надо же. — Домовладелец присмотрелся к нам. — Как-то… неестественно?


— Боюсь, что так, мистер Парк.


— Это ужасно… Подождите, у меня есть адрес, по которому я должен был пересылать почту. Иногда я что-то получаю на его имя.


— А в данный момент что-нибудь подобное у вас имеется?


— Нет. Я пишу «переслать», и почтальон забирает почту. — Парк скрылся в своей квартире, предоставив нам разглядывать через открытую дверь чистую белую комнату.


Майло сказал:


— Сначала наблюдательный мистер Москоу, теперь этот. Правосудие и граждане действуют рука об руку. Может быть, мир все же не так уж подл.


Странно говорить подобное, после того как только что видел лежащую в луже собственной крови Эллу Манкузи. Но все равно приятно было услышать от него хоть что-то положительное.


— Глобальное потепление, — заметил я.


— А?


— Проехали.


Вернулся Парк и протянул Майло листок бумаги.


«Номер почтового ящика. Лос-Анджелес, 90027.


Восточный Голливуд».


Майло скрыл разочарование за улыбкой и поблагодарил.


— Всегда готов помочь. Бедный Тони.


— Значит, он был хорошим жильцом, — сказал Майло. — По большей части.


Парк пояснил:


— Иногда он задерживал квартплату, но всегда платил пени без лишних разговоров.


— На что он жил?


— Он как-то сказал, что раньше работал на студии, вроде чернорабочим, двигал что-то, но несколько лет назад повредил спину и вынужден был жить на пенсию по инвалидности. Иногда ему помогала мать. Порой она платила за квартиру. Кто-то убил ее?


— Насколько хорошо вы ее знаете, мистер Парк?


— Я? Совсем не знаю, я только получал деньги по ее чеку.


— Тони о ней рассказывал?


— Никогда. Тони вообще мало разговаривал.


— Тихий парень?


— Очень тихий.


— Как часто матушка платила вместо него за квартиру?


— Гм-м… Я сказал бы, примерно в половине случаев. В последние месяцы чаще.


— Насколько чаще?


— Мне помнится, что из последних шести месяцев она заплатила за четыре.


— Она посылала вам чеки по почте?


— Нет, мне передавал их сам Тони.


— А что за травма была у Тони?


— Вы имеете в виду, был ли он калекой или что-нибудь в этом роде? Нет, выглядел он нормальным, но это же ничего не значит. Несколько лет назад у меня был поврежден диск. Очень больно, но я никому этого не показывал.


— Тони страдал молча?


— Вы ведь его не подозреваете, верно? — спросил Парк. — Он никогда не был буйным.


Ему явно неприятно было думать, что он мог сдавать квартиру убийце.


— Мы просто задаем вопросы, сэр, — утешил его Майло.


— Надеюсь. От Тони в самом деле не было никакого беспокойства.


Почтовые ящики размещались на замусоренном участке Вермонта, прямо над бульваром Сансет, и представляли собой мини-сейфы, пахнущие металлом, с рядами ящиков, ключи от которых были у снимавших их клиентов. Доступ — круглосуточно.


Объявление на окне гласило: «В случае проблем обращайтесь в „Сухую чистку Авакиана“, дверь рядом».


В чистке мужик — усы в стиле Уильяма Сарояна, ловкие руки — переместил кипу мятых рубашек и спросил, не поднимая головы:


— Да?


— Полиция. Мы ищем одного из ваших арендаторов ящиков, Энтони Манкузи.


Самое время поднять голову.


— Тони? Он приносит сюда всю свою стирку. Если учесть стоимость воды и мыла, то мы делаем это настолько дешево, что нет никакого смысла покупать стиральную машину. Что там с Тони?


— Его мать умерла, мистер?..


— Бедрос Авакиан. — Он прищелкнул языком. — Умерла, надо же! Плохо. А почему здесь полиция?


— Это не была естественная смерть.


— О… скверно!


— Не могли бы вы дать нам его адрес?


— Да-да, конечно. Подождите, сейчас найду.


Авакиан прошел к маленькому письменному столу и кликнул мышкой ноутбука.


— Ручка есть? Передайте Тони мои соболезнования.


Новая берлога Энтони Манкузи-младшего была в старой трехэтажной коробке на Родни-драйв, недалеко от универмага. Никаких лужаек, очарования, объявлений, направляющих к фирме по продаже недвижимости в Доуни.


Передняя дверь оказалась заперта на ключ. В списке значилось восемнадцать жильцов, для каждого имелось почтовое отверстие. В квартире А, где жил Манкузи, никто не отозвался.


— Явное падение в статусе по сравнению с прошлым местом, — заметил я. — К тому же мать оплачивала почти постоянно его жилье.


Майло еще раз безрезультатно нажал на кнопку звонка, затем вытащил свою визитку и бросил в щель почтового ящика Манкузи.


— Пойдем к пункту проката.


Когда мы направились к машине, мое внимание привлекло движение на улице. Мужчина в коричневых брюках и белой рубашке с короткими рукавами двигался в нашем направлении.


Меньше волос, чем два года назад, да и те искусственно высветлены, к тому же он набрал вес во всех предсказуемых местах. Но это был тот самый человек, которому не хотелось фотографироваться вместе со своей матерью.


Майло велел мне стоять на месте и направился к нему. Блеск золотого жетона заставил голову Тони откинуться назад, как будто он получил пощечину.


Майло что-то сказал.


Манкузи схватился за голову обеими руками.


Рот его открылся, и донесшиеся до меня звуки напомнили мне животных, которых ведут на бойню.


Конец надежде.

ГЛАВА 6


Тони Манкузи трясущимися руками попытался вставить ключ в замочную скважину. Когда он уронил его во второй раз, я взялся помочь. Как только мы оказались в мрачной маленькой комнате, которую он называл домом, Тони прислонился к стене и заплакал. Майло, бесстрастный, как садовый гном, наблюдал за ним.


Есть детективы, которые очень полагаются на первую реакцию человека на плохие новости, подозревая выдержанных людей так же, как и тех, кто закатывает театральную истерику.


Я не брался судить, правы ли они, поскольку мне довелось видеть жертв насилия, демонстрирующих легкомыслие, невинных свидетелей, корчившихся от чего-то, что можно было принять за вину, психопатов, устраивавших такие представления, изображая шок и скорбь, что хотелось обнять их и кормить с ложки супом.


Но было трудно не впечатлиться вздыманием округлых плеч Манкузи и его рыданиями, которые едва не сносили его с видавшего виды дивана, за которым у стены стояла раскладушка.


Элла Манкузи сама пекла себе торт в день рождения. Может быть, ее сын сейчас вспоминал об этом?


Когда он остановился, чтобы отдышаться, Майло сказал:


— Мы сочувствуем вашему горю, сэр.


Манкузи с трудом поднялся на ноги. Перемена в цвете лица была резкой и убедительной: от здоровой свежести почти до зелени. Он поспешно прошел шесть футов до крошечной кухни, где его вырвало в раковину.


Когда спазмы прекратились, Тони плеснул несколько пригоршней воды налицо и вернулся на диван с мокрыми глазами и прилипшими к жирному лбу прядями волос. Кусок блевотины попал ему на рубашку, чуть пониже смятого воротника.


Майло начал:


— Я знаю, время не слишком подходящее для разговоров, но если вы что-либо можете нам сказать…


— Что я могу вам сказать?


— Нет ли кого-нибудь — вообще кого-нибудь, — кто хотел бы причинить вашей матери зло?


— Она была учительницей, — сказал Манкузи.


— И ушла на пенсию…


— Они ее наградили. Она была строгой, но справедливой, все ее любили. — Он помахал пальцем. — «Хочешь хорошую отметку? Работай!» Такой у нее был девиз.


Я задумался, как все, что он говорил, могло увязываться с человеком, который жил на пенсию по инвалидности и брал у старухи матери деньги.


Троечник. Его бы никуда не взяли.


— Значит, нет никого, на кого вы могли бы подумать? — не отставал Майло.


— Нет. Это… настоящее безумие.


Кусочек блевотины упал на ковер в нескольких дюймах от ботинка моего друга.


— Безумие и кошмар. — Манкузи опустил голову и тяжело задышал.


— Вы в порядке, сэр?


— Небольшая одышка. — Тони выпрямился, начал медленно дышать. — На меня так стресс действует…


Майло сказал:


— Если не возражаете, у нас есть еще несколько вопросов.


— Что?


— После того как умер ваш отец, у вашей матери были какие-нибудь романы?


— Романы? Она любила читать. Иногда смотрела сериалы. Вот и все ее романы. — Он тряхнул волосами, склонил голову и отвел со лба мокрую высветленную прядь.


Эта симфония движений напомнила мне о том, что рассказывал Эд Москоу.


— А близкие друзья у нее были? Мужчины или женщины?


Манкузи покачал головой, заметил блевотину на полу и поднял брови. Ковер был весь в пятнах, а сверху засыпан крошками и пылью. Когда-то он был светло-бежевым, но со временем потемнел, как зубы у курильщика.


— Значит, никакой светской жизни? — спросил Майло.


— Никакой. Уйдя на пенсию, мама полюбила одиночество. Слишком долго ей пришлось проработать в шумной школе. Она мирилась с этим тридцать лет.


— Выходит, она жила сама по себе.


— Она всегда жила сама по себе. Теперь она может быть собой. — Манкузи подавил рыдание. — Ох, мама…


— С этим нелегко справиться, — посочувствовал Майло.


Молчание.


— У вашей матери были какие-нибудь хобби?


— Что?


Майло повторил вопрос.


— Почему вы спрашиваете?


— Я хочу представить ее себе.


— Хобби, — повторил Манкузи. — Она любила пазлы, кроссворды. Судоку. Судоку она любила больше всего. У нее был диплом математика, но преподавала она общественные науки.


— Какие-нибудь еще игры?


— Что вы имеете в виду? Она была учительницей. Ее не… это случилось не из-за ее хобби. Это сделал какой-то… псих.


— Значит, никаких хобби, из-за которых она могла бы влезть в долги?


Водянистые глаза Манкузи остановились на лице Майло.


— О чем таком вы толкуете?


— Есть вопросы, которые мы должны вам задать, мистер Манкузи. Ваша мать покупала лотерейные билеты, играла в покер по компьютеру или делала что-то другое в этом роде?


— У нее даже не было компьютера. Как и у меня.


— Значит, она не выходила в Интернет?


— Почему вы задаете такие вопросы? Вы же сказали, что ее даже не ограбили.


— Простите, — сказал Майло. — Мы не должны ничего упустить.


— Моя мать не играла.


— Она всегда следовала своим устойчивым привычкам?


— Что вы имеете в виду?


— Ну например, выходила ли она за газетой в одно и то же время?


Манкузи сидел не двигаясь, уставившись в пространство.


— Сэр?


— Она рано вставала. — Он схватился за живот. — Ох… опять тошнит.


Еще один забег к раковине. На этот раз сухие спазмы привели к кашлю и одышке. Тони открыл маленький холодильник, достал оттуда початую бутылку с чем-то прозрачным, отпил глоток. Вернулся, все еще держа бутылку в руке.


Диетический тоник.


Он схватился за живот, крепко сжал, помассировал.


— Слишком жирный. Раньше пил джин с тоником, теперь — только тоник без сахара. — Он еще раз отпил из бутылки, не сумев сдержать отрыжку. — Мама-то как замуж вышла, так ни одного фунта не прибавила.


— Она соблюдала диету? — поинтересовался Майло.


Манкузи улыбнулся:


— Ей это было не нужно. Она могла есть пасту, сладкое — все, что угодно. Я пошел в отца. Он умер от сердечного приступа. Я должен следить за собой.


— Это все холестерин, будь он неладен.


Манкузи покачал головой.


— Мама… они сделали ей больно?


— Они?


— Не важно. Она мучилась? Скажите мне, что она не мучилась.


— Все произошло очень быстро, — сказал Майло.


— О Господи! — Снова слезы.


Мой друг протянул ему бумажный платок из пачки, которую всегда носил для таких случаев.


— Мистер Манкузи, мы так подробно расспрашиваем о личной жизни вашей матушки, потому что свидетель описал нападающего как человека примерно ее возраста.


Пальцы Манкузи разжались, салфетка упала на пол.


— Что?


Майло повторил описание убийцы, которое дал нам Эдвард Москоу, включая синюю клетчатую кепку.


— Чушь какая-то, — сказал Манкузи.


— Он вам никого не напоминает?


Манкузи снова тряхнул волосами:


— Конечно, нет. У папы было много таких кепок. После того как облысел, он не хотел, чтобы солнце пекло ему голову. Это настоящее безумие.


— А как насчет черного «Мерседеса эс-шестьсот»? Тоже ничего знакомого?


— Я не разбираюсь в машинах, — помотал головой Манкузи.


— Это большой четырехдверный седан, — объяснил Майло. — Последняя модель.


— Мать не могла знать никого с такой машиной. Она же была учительницей, Господи!


— Пожалуйста, не обижайтесь на следующий вопрос, мистер Манкузи. Могла ваша мать знать кого-нибудь, даже отдаленно связанного с организованной преступностью?


Тони рассмеялся и пнул кусок блевотины.


— Потому что мы итальянцы?


— Мы должны и это проверить…


— Знаете, что я вам скажу, лейтенант? Мать вовсе не была итальянкой. Она была немкой, и ее девичья фамилия — Хошвелдер. Итальянцем был отец, но он вырос в Нью-Йорке и хвастался, что, когда был маленьким, знал всяких типов из мафии. Рассказывал разные истории.


— Какие истории?


— Тела, выброшенные из машин, парни, застреленные в креслах у парикмахера. Но увы, все это были выдумки, глупые рассказы, и мать их ненавидела, называла грубыми. Ей нравился сериал «Она написала убийство», а не «Клан Сопрано».


Он снова пошел на кухню и поставил бутылку на стол.


— Игра, гангстеры — смех, да и только.


— Может быть, так оно кажется, но…


— Нет никакой причины для ее смерти, ясно? Никакой причины, никакой гребаной причины. Это бред, безумие, такого не должно было случиться… Не могли бы вы встать?


— Извините?


— Встаньте, — повторил Манкузи. — Пожалуйста.


Майло послушался. Манкузи зашел ему за спину и опустил кровать. Еще не закончив дела, он резко вдохнул, положил ладонь на поясницу и выпрямился.


— Диск.


Майло помог ему разобрать кровать, и мы увидели тонкий матрас и серые простыни, которые когда-то были белыми.


Манкузи попытался сесть. По его щекам тек пот.


Майло протянул руку, чтобы помочь ему.


— Нет-нет, я сам.


Мы наблюдали, как он поэтапно опускался на кровать, а потом свернулся на ней калачиком, прижав колени к груди и все еще тяжело дыша.


— Я ничего не могу вам рассказать. Я ничего не знаю.


Майло спросил его насчет родственников.


Манкузи покачал головой, сдвинув тонкий матрас:


— У мамы после меня был выкидыш, так что на этом все закончилось.


— Как насчет тетей, дядей…


— Она ни с кем не была близка.


Майло ждал.


— Никого, — помотал головой Манкузи.


— Нет никого, кто бы мог вам помочь?


— Как помочь?


— Пережить все это.


— Джин с тоником хорошо помогал раньше. Может быть, я к нему вернусь. Думаете, стоит? — Он резко рассмеялся.


Майло не ответил.


— Может, послать все к такой-то матери? — протянул Манкузи. — Есть и пить все, что захочется. Наверное, мне пора пытаться произвести на кого-то впечатление. — По щекам его опять побежали слезы. — Но кого теперь впечатлять?


Он повернулся на спину.


— Не могли бы вы дать мне таблетку алива — в шкафчике над плитой?


Я нашел бутылочку, вытряс таблетку и налил стакан воды из-под крана, но Тони сказал:


— Мне нужно две.


Когда я вернулся, он схватил таблетки из моей руки и отмахнулся от воды:


— Я глотаю их всухую, — что и продемонстрировал. — Такой у меня редкий талант… Мне нужно отдохнуть.


Он повернулся к нам спиной.


— Мы очень вам сочувствуем, — сказал Майло. — Если что-то вспомните, звоните.


Молчание.


Когда мы уже почти вышли за дверь, Манкузи сказал в пустоту:


— Мама всегда ненавидела эти кепки.


Выйдя из здания, Майло спросил меня:


— Думаешь, это представление?


— Москоу назвал его поведение театральным, но кто знает?


— В каком смысле театральным?


Я рассказал ему про хлопок ладонью по бедру и взмахивание волосами.


Он нахмурился:


— Отчасти он и сейчас такое проделывал. Но блевал натурально.


— Людей тошнит по самым разным причинам, — заметил я. — Включая вину.


— Символический катарсис? Или как вы, ребята, там это кличете?


— Я называю это рвотой. Он единственный ребенок, никаких близких родственников. Мне бы очень хотелось знать, существует ли завещание.


— Согласен, — кивнул Майло. — Весь вопрос в том, как его найти.


— Может быть, эти родственники, с которыми она не была близка, могут что-нибудь подсказать?


— Думаешь, Тони не стал вдаваться в подробности, потому что не хотел, чтобы я с ними разговаривал?


— Семейные ценности, — сказал я. — Вот где все начинается.


Проехав три квартала, Майло открыл багажник, надел перчатки и принялся рыться в личных вещах, которые собрал в спальне Эллы Манкузи.


Никакого упоминания о родственниках, кроме Тони, но имеется визитка адвоката в стопке карточек, перетянутых резинкой: «Джин Барон, Экс. Бульвар Уилшир, Санта-Моника».


Остальные визитки были от сантехников, электриков, ремонтных рабочих по теплоснабжению, службы доставки продуктов на дом.


Мужчины, которые посещали дом и, возможно, были знакомы с жизненным распорядком Эллы Манкузи. Если не появится никаких других зацепок, придется начать проверять их.


Майло позвонил Джин Барон, и она, когда оправилась от шока, подтвердила, что составляла завещание для миссис Манкузи, но предпочитает не обсуждать такие вопросы по телефону.


Когда мы направились в Санта-Монику, мой друг усмехнулся:


— Возможно, все дело во мне, но она прямо сгорала от нетерпения.


Джин Барон встретила нас в маленьком пустом холле своего здания, двухэтажного строения к западу от Яле. Холл срочно требовалось подкрасить.


Эта средних лет брюнетка с вьющимися волосами, плотно упакованная в потрясный костюм от Шанель цвета павлиньего хвоста, выглядела так, будто только что обновила свой макияж. Проверив у Майло удостоверение, она провела нас в лифт и далее в свой офис, состоящий из двух помещений. На простой белой двери только ее имя. Ниже — ученая степень и дополнительные дипломы нотариуса и сертифицированного специалиста по налогам.


В офисе пахло хорошими духами. Джин Барон села за темный, вроде бы деревянный стол.


— Такие ужасные новости о миссис Манкузи. Вы знаете, кто это сделал?


— Пока нет. Не могли бы вы нам что-нибудь рассказать о ней, мэм?


— Не слишком много. Я всего лишь составила для нее завещание, а это случилось пять лет назад.


— Кто ей вас порекомендовал?


— «Желтые страницы». Я тогда только закончила учебу, соответственно никаких рекомендаций. Она была практически моим единственным клиентом за полгода. Завещание было простым, такие составляются по шаблону.


Она выдвинула ящик и достала оттуда лист бумаги.


— Вот ваша копия. Конфиденциальность на умерших клиентов не распространяется.


— Мы не нашли копии в доме миссис Манкузи.


— Она ее не взяла, — пояснила Барон. — Сказала, пусть лежит у меня.


— Это как?


Адвокат пожала плечами:


— Может быть, она не хотела, чтобы кто-нибудь ее нашел?


Майло просмотрел завещание.


— И это все?


— В ее ситуации не нужно было ничего изобретать. Вся собственность — это дом и немного денег в банке. Никаких долгов, никаких осложнений, никаких приложений.


— И всего один наследник.


— Ее сын, — кивнула Барон. — Я предложила миссис Манкузи принять какие-то меры, чтобы снизить налог на наследство, который ему придется платить. Например, поместить дом в двойное владение с сохранением за ней права пользоваться им пожизненно. Но она не заинтересовалась.


— Почему?


— Она не сказала, а я не стала допытываться. Ее больше интересовало, сколько я беру в час. Ей явно не хотелось тратить лишний пенс.


Майло протянул мне завещание. В случае если Энтони Манкузи-младший умрет раньше своей матери, все доставалось «Армии спасения».


Мой друг спросил:


— Она говорила что-нибудь о своем сыне?


— Вы его подозреваете?


— Мы интересуемся всеми, кто был с ней близок.


— Готова поспорить, толпа тут не соберется.


— Почему вы так решили?


— Миссис Манкузи была вежливой, — сказала адвокат, — но немного… у меня было такое ощущение, что общительной она не была. Пустая болтовня ее не интересовала. Или, возможно, она старалась сократить время своего пребывания здесь. Вы знаете этих людей, они деньги берегут.


— Не то что нынешнее поколение, — заметил Майло.


— У двух моих детей прекрасная работа, но они постоянно перебирают по своим кредитным картам.


— Возможно, миссис Манкузи считала своего сына безответственным, поэтому не хотела передавать ему дом.


— Она бы и не передала ему дом, просто… — Барон улыбнулась. — Функционально это то же самое, так что, вероятно, вы правы. Но если она и не доверяла сыну, мне она об этом не говорила. Я все время хочу подчеркнуть, насколько она была сдержанной, но очень вежливой, настоящая леди. Странно представить себе, что ее убили. Это был грабеж?


— Непохоже.


— Вы думаете, сынуля хотел ускорить события?


— Мы пока не пришли ни к каким выводам.


— Как скажете. — Барон похлопала ресницами.


Майло встал.


— Спасибо за копию. И за бесплатное время.


— Разумеется, — сказала она, касаясь его руки. — Наверное, все дело в форме… ой, но ведь вы не носите форму.


— Нет, это все мой одеколон. «Eau de schmo».


Было уже около четырех, когда мы направились к пункту проката престижных автомобилей в Беверли-Хиллз. По дороге Майло позвонил в лабораторию. В «мерседесе» нашли пару непонятных волосков, а также различные шерстяные, хлопчатобумажные и льняные нитки, но никакой крови или иных телесных жидкостей. Машина недавно была обработана пылесосом кем-то, кто потрудился не оставить отпечатков пальцев. Работники лаборатории собирались на следующий день снимать дверные панели, но они предупредили Майло, чтобы слишком многого не ждал.


— История моей жизни, — сказал он и прибавил газу. — У Эллы был, по сути, только ее дом. Сколько он, по-твоему, может стоить?


— В этой части Уэствуда? — спросил я. — Как минимум миллион триста.


— И я так думаю. Неплохой подарок для такого неудачника, как Тони.


Я напомнил:


— Элла не собиралась помогать ему снизить налоги, а также не вмешалась, когда он потерял квартиру на Олимпик и попал в эту дыру.


— Мамочка считала его лузером, и он это знал.


— Ничто так не питает ненависть, как презрение к самому себе, — сказал я. — А здесь мы имеем дело со здоровой семидесятитрехлетней женщиной, которая вовсе не собиралась умирать в ближайшее время. Что означало продолжение нищенского существования для Тони.


Заверещала рация, требуя связаться с участком.


— Стержис. Я еду… кто? Ладно, скажи им… завтра. Днем. Я позвоню утром и уточню время… обращайся с ними осторожно.


Клик.


— В участок пришли родители Антуана Беверли. Хотят меня видеть. Им сказали, что я на задании. Хочешь поприсутствовать? Ситуация вполне может потребовать психологической чувствительности.


— Разумеется, только предупреди меня за два часа.


— Спасибо, — сказал он. — Ох, ты только взгляни на весь этот хром!


Пункт проката престижных автомобилей представлял собой растрескавшуюся бетонную площадку под брезентовым тентом. Небольшая вывеска мелкими буквами, пара десятков машин, сгрудившихся нос к бамперу, и небольшая будочка в качестве офиса сбоку.


«Весь этот хром» представлял собой несколько «порше», «феррари», «ламборджини», гигантский «роллс-ройс фантом» и парочку «бентли»-купе — младших кузенов величественного седана Николаса Губеля. Спереди — три «Мерседеса S600», два серебряных и черный. Рядом с черным пустое место.


С обеих сторон въездной дорожки — железные столбики, между ними — вялая цепь, змеящаяся по бетону. На правом столбике кольцо с замком. Все блестит, но дешевка.


Майло рассмеялся, но без всякого веселья:


— Тачек тут на много миллионов, а они замок в ближайшей аптеке купили! Я могу его открыть в любом состоянии.


В офисе мы обнаружили мелкого мужчину лет тридцати, который сидел за складным столом и слушал радио. На бейдже, приколотом к его синей рубашке, значилось «Гил». Татуировки, покрывавшие его шею и руки, свидетельствовали о высоком болевом пороге, черные волосы были идеально причесаны. На стенах офиса висели календарь компании, производящей инструменты, и развороты из журнала «Плейбой», которые заставили меня почувствовать себя десятилетним ребенком.


Майло сверкнул своим жетоном.


— Ага, они меня предупредили, что вы приедете.


Мой друг сказал:


— Вы сбились с проторенного пути, мистер…


— Гилберт-Чакон.


— Как к вам относятся клиенты, мистер Чакон?


— А мы не имеем дела с клиентами. Пункт проката на Ла Сиенега. Эта площадка с ультрароскошными машинами. Мы получаем заказы из гостиниц и занимаемся доставкой.


— Гость желает машину, вы ее ему подаете?


— Ага, — подтвердил Чакон, — но только мы ни с какими гостями не общаемся, только с гостиницей, им же счет выставляем.


— Похоже, у вас не слишком много работы.


— Сюда никто не приходит.


— Но кто-то все же приходил прошлой ночью.


Чакон скривил рот:


— Никогда раньше такого не было.


— Как тут у вас с охраной?


— Цепь и замок.


— И все?


Чакон пожал плечами:


— Полиция в минуте езды. Это же Беверли-Хиллз, здесь по копу на квадратный акр.


— А ночной сторож есть?


— Не-а.


— Сигнализация?


— Не-а.


— У всех этих дорогущих тачек? — удивился Майло.


Чакон протянул руку назад. Пальцы коснулись фанерной стены. Видимо, ему понравилось ощущение, потому что он принялся поглаживать дерево.


— У всех машин есть сигнализация.


— Включая тот «мерседес», который угнали?


— Сигнализацию ставит изготовитель, — кивнул Чакон, — так что у всех.


— И она сработала?


Рука Чакона оставила в покое стену и улеглась на стол, а глаза поднялись к отштукатуренному потолку.


— Должна была.


Майло улыбнулся:


— В идеальном мире.


Гилберт Чакон заявил:


— Я дневной дежурный, прихожу в девять, ухожу в половине пятого. Ночью за все отвечает главный пункт проката.


— На Ла Сиенега?


— Ага.


— У кого ключ от замка?


— У меня. — Дежурный полез в карман и вытащил цепочку с ключами.


— У кого еще?


— На главном пункте. Может, еще у кого, не знаю. Я тут начал работать всего пару месяцев назад.


— Значит, копии ключей могут быть у кого угодно?


— Это было бы глупо, — заявил Чакон.


— Замок выглядит новым, — заметил я.


— Ну и что?


Майло сказал:


— Кто-то сумел открыть цепь, угнать «бенц», прогонять его сорок три мили, вычистить и вернуть сюда до девяти часов, при этом положив цепь на место. Если, конечно, она была на месте, когда вы здесь появились.


— Была.


— И сколько было времени?


— Как я уже сказал, мне велят приходить сюда в девять. — Чакон снова поднял глаза к потолку.


— Может быть, вы слегка опоздали?


— Это было бы глупо.


— Короче, вы прибыли вовремя?


— Ага.


— Когда вы появились здесь в девять, ничто необычное не заставило вас приглядеться?


— Не-а.


— Кто должен был запереть цепь в половине пятого?


— Я. — Чакон облизал губы. — И я запер.


— Что, если машину возвращают после половины пятого?


— Если она с главного пункта, то они отпирают цепь и ставят ее.


— Такое часто случается?


— Бывает.


— А прошлой ночью?


Чакон встал и открыл шкаф рядом с холодильником для воды. Пока он пролистывал папки, мисс Январь улыбалась ему со стены.


— Вчерась не было возвратов. Сейчас у нас нет только одной машины — черный «фантом» отправлен в «Эрмитаж» на Бартон-стрит. Какой-то арабский шейх с водителем ездят на нем уже три недели.


— Бизнес не процветает?


— То пусто, то густо. — Глаза Чакона снова задвигались, на этот раз из стороны в сторону.


— Кто-нибудь в последнее время приходил, интересовался машинами? — спросил Майло.


— Не-а.


— Вы понимаете, почему мы задаем вам все эти вопросы, сэр?


— Не-а. Сэр.


— Машина использовалась в убийстве.


Чакон дважды моргнул.


— Шутите? А кого убили-то?


— Милую старушку.


— Какой ужас!


— Действительно ужас, — подтвердил Майло. — И вполне вероятно, что убил ее далеко не такой же милый старичок. — Он описал убийцу в синей клетчатой кепке.


— Надо же, — заметил Чакон.


— Вы считаете, что старый человек не может сделать что-то подобное?


— Нет, я хочу сказать, что никогда такого человека не видел.


— А как насчет человека, который бродил по площадке и присматривался к тачкам? Было такое?


Чакон покачал головой:


— Здесь довольно тихо; кто-нибудь появляется, если машина ломается, и с главного пункта присылают механика.


Майло выключил музыку. Тишина заставила Чакона несколько раз моргнуть.


— Никто не бродил? Или все-таки болтался рядом? Кто-нибудь — может быть, бездомный?


— Наверняка нет.


— Уверены?


— Если бы кто-то был, я бы сказал. — Чакон протянул руку к радио. Потом передумал.


— Потому что вы хотите с нами сотрудничать?


— Ага.


Мы вернулись к машине. Проверили Чакона по компьютеру, получили его адрес в Бойл-Нейтсе. Ничего особенного, три ареста десять лет назад: два нападения в составе банды и один грабеж, который посчитали мелким воровством. Все в участке Рэм парт.


— Старый гангстер, — сказал я.


— И они поставили его присматривать за роскошными тачками.


— Он переехал в другой район, нашел себе честную работу.


— Перековался?


— Случается.


— Но ты сомневаешься, — уточнил мой друг.


— Что ты хочешь этим сказать?


— Этот вопрос про новый замок. Ты подумал, что он забыл запереть цепь, обнаружил это утром и купил новый замок.


— Надо же, просто мысли читаешь, — усмехнулся я. — Еще у него глаза постоянно бегают.


— Может, все обстоит хуже и кто-то заплатил ему за то, чтобы не запирать цепь на ночь?


— Или киллер сам открыл замок, — сказал я. — Дешевая дрянь.


Майло взглянул на будку.


— Парень с прошлым Чакона имеет хорошую подготовку, ему нет никакого смысла что-то рассказывать. Если я подберусь поближе к плохому парню, у меня будет с чем сюда вернуться и предложить ему сделку в обмен на помощь.


«Когда», не «если».


Было приятно ради разнообразия видеть, что он думает о будущем.

ГЛАВА 7


Встреча с родителями Антуана Беверли была назначена на завтра в полдень.


Когда я подошел к офису Майло, то увидел на двери бумажку, на которой было написано: «А: ком. 6».


Исконная комната была побольше и находилась в конце коридора. На дверной ручке болталось еще одно объявление: «Идет интервью. Просьба не беспокоить».


Я постучал один раз и вошел.


Напротив Майло через стол сидела чернокожая пара. Перед женщиной лежала небольшая фотография мальчика из тех, что носят в бумажнике. Она взглянула на меня и снова уставилась на фотографию.


На мужчине, сидевшем рядом, был строгий коричневый костюм, белая рубашка и золотистый галстук с серебряной заколкой. На отвороте его пиджака красовался американский флажок. Седые, коротко подстриженные волосы спереди сильно поредели. Улыбка, которой он одарил меня из-под седых усов, была формальной.


Вьющиеся волосы в высокой прическе его жены были на тон темнее, чем ее темно-серый костюм. Она неохотно оторвалась от фотографии и положила руки ладонями вниз на стол.


Майло сказал:


— Мистер и миссис Беверли, это наш психолог, доктор Делавэр. Доктор, Гордон и Шарна Беверли.


Гордон Беверли слегка приподнялся, потом снова сел. Его жена сказала:


— Приятно познакомиться, доктор.


Пожатие прохладной сухой руки. Я сел рядом с Майло.


Он сказал:


— Мистер и миссис Беверли принесли мне фотографию Антуана.


Я смотрел на фотографию, наверное, дольше, чем необходимо. Улыбающийся мальчишка с ясными глазами и щелью между передними зубами. Короткие волосы, синяя рубашка, клетчатый галстук.


— Доктор, я только что объяснял, что вы были привлечены к делу из-за его сложности.


В разговор вступила Шарна Беверли:


— Нам может понадобиться психиатр, потому что если это не был тот маньяк из Техаса, то все равно какой-то маньяк. Я с самого начала знала, все время говорила детективам. — Палец с серебристым ногтем коснулся фотографии. — Это было так давно. Никто ничего не сделал.


— Они пытались, — поправил ее муж. — Но у них не было зацепок.


Взгляд Шарны Беверли дал ему понять, что он богохульствует. Она повернулась ко мне:


— Я пришла, чтобы рассказать вам, каким был Антуан. Чтобы вы поняли, что он не мог сбежать.


— Никто этого и не подозревает, мэм, — сказал Майло.


— Шестнадцать лет назад точно подозревали. Все твердили: он сбежал, он сбежал. Антуан мог пошутить, но он был хорошим мальчиком. Другие наши сыновья поступили в колледжи, то же самое собирался сделать и Антуан. Он особенно старался подражать своему старшему брату, Бренту. Брент получил степень инженера по звуку и работает на студии. Гордон-младший — бухгалтер в конторе по снабжению водой и электричеством.


— Антуан хотел стать врачом, — добавил Гордон Беверли.


— Вы, вероятно, слышали это тысячи раз, — сказала его жена, — но хуже всего не знать. Доктор, будьте со мной честным. Учитывая все, что вы знаете о маньяках, есть ли шанс, что этот дьявол в Техасе говорит правду?


— Мне хотелось бы дать вам точный ответ, миссис Беверли, — сказал я, — но тут не угадаешь. Однако проверить его рассказ, безусловно, стоит. Со всех сторон.


— Вот видите, — кивнула она, — со всех сторон. Именно это я и говорила тем детективам шестнадцать лет назад. Они же сказали, что больше ничего не могут сделать.


Я посмотрел на фотографию. Мальчик, застывший во времени.


Шарна Беверли сказала:


— Они должны были хотя бы вежливо отвечать на наши звонки.


— Сначала они отвечали, потом перестали, — заметил Гордон.


— Они перестали довольно быстро. — Шарна явно вызывала мужа на спор.


Майло сказал:


— Мне в самом деле очень жаль.


— Незачем извиняться, лейтенант. Давайте лучше сделаем что-нибудь сейчас.


— Возвращаясь к тому, о чем мы начали говорить, мэм, — произнес Майло, — не могли бы вы пояснить, каким образом Антуан получил эту работу?


— Подписка на журнал, — вступил в разговор Гордон. — Милый белый район, считался безопасным.


Его жена перебила:


— Он не спрашивает, какую работу, он спрашивает — как. Антуан узнал об этом в школе. Кто-то прикрепил листовку к доске объявлений как раз перед летними каникулами. Антуан обожал работать.


— Антуан был амбициозным, — добавил ее муж. — Все говорил, что станет хирургом. Ему вообще наука нравилась.


Шарна Беверли продолжала:


— Если верить листовке, это был легкий заработок: журналы-де продают сами себя, просто прыгают людям в руки. Я сказала Антуану, что это глупость, но не смогла его убедить. Он переписал номер и в субботу пошел на собрание, взяв с собой двух друзей, которые тоже хотели получить эту работу. Их направили в Калвер-сити, который в те дни был населен сплошь белыми. Они проработали пять дней, и Антуан продал больше всех подписок. В следующий понедельник он не вернулся домой.


— У Антуана или его друзей были какие-нибудь неприятные инциденты во время их работы? — спросил я.


Шарна сказала:


— Антуан рассказывал, что два мужика по-всякому их обозвали и захлопнули двери у них перед носом.


— Слово на «н», — пояснил Гордон. — И остальное в том же духе.


— Зачем они послали этих мальчишек в белый район? — спросила Шарна. — Никак не пойму. Люди в Греншоу тоже читают журналы.


— Считалось, что там безопаснее, — ответил ее муж.


— А оказалось с точностью наоборот, — огрызнулась она. Он коснулся ее локтя. Она отодвинулась и провела ладонью по фотографии.


— Они бросили этих детишек в незнакомую среду.


Майло спросил:


— Детективы шестнадцать лет назад опрашивали людей в том районе, где ходили эти мальчики?


— Они утверждали, что поговорили со всеми, — фыркнула Шармы. — Но даже если это и не так, разве бы они признались?


Она сложила руки на груди.


— Как называлась компания, которая наняла Антуана? — поинтересовался Майло.


— «Молодежь в действии», — ответила Шарна. — Они закрылись сразу после исчезновения Антуана. Во всяком случае, в Лос-Анджелесе.


— Из-за того, что Антуан исчез?


— После этого случая школа запретила им афишировать стой предложения. Я пошла в библиотеку, села за компьютер, чтобы разузнать о них, и не нашла ни малейшего упоминания. Сделала то же самое вчера, когда узнала, что мы должны прийти сюда. Единственный человек, чье имя я помню, был мистер Зинт. Он мне звонил, чтобы сказать, как сожалеет. Мне показалось, он боится, что мы подадим на него в суд. Он тоже ничего не знал.


— Антуан работал с двумя приятелями, — напомнил я.


— Уиллом и Брэдли, — сказала она. — Уилсон Гуд и Брэдли Майсонетте. Они дружили с детского сада. Оба плакали, как маленькие дети. Говорили, что Антуан продавал больше всех. — Она улыбнулась. — Антуан кого угодно мог уговорить.


Майло записал имена.


Шарна Беверли взяла фотографию и прижала к груди. Ее пальцы закрыли верхнюю часть лица Антуана. От его вечной улыбки у меня появилась резь в глазах.


Я спросил:


— Брэд и Уилл рассказывали о чем-нибудь необычном за эти пять дней?


— Нет, а я их спрашивала. Фургон отвозил их в Калвер-сити и высаживал по очереди в разных местах. Антуан вылез первым, а забрать его должны были последним. Когда наступило время, на месте его не оказалось. Фургон прождал час, потом поездил по округе, разыскивая его. Затем мистер Зинт отвез Брэдли и Уилла в школу, откуда он их всегда забирал, и позвонил в полицию. Брэдли и Уилл очень переживали. Особенно Брэдли, он уже пережил одно нападение из проезжающего автомобиля.


— Но не в нашем районе, — вставил Гордон. — Когда он навещал двоюродного брата в Комптоне.


— Дали бы мне волю, — заявила Шарна, — я поехала бы прямиком в Техас и подступила к этому дьяволу с раскаленной кочергой, использовала бы один из тех детекторов лжи, которыми они проверяют членов «Аль-Каиды» в Гуантанамо. Мы бы все быстро выяснили.


Она посмотрела на мужа. Он потрогал пальцем свою булавку с флажком. Тогда Шарна вновь обратилась к Майло:


— Лейтенант, у вас есть какое-нибудь ощущение по поводу того, что говорит этот дьявол?


Тот развел руками:


— Мне бы очень хотелось, миссис Беверли. Печальная правда заключается в том, что эти подонки врут так же легко, как дышат, и они готовы на все, чтобы избежать смерти.


— Тогда что вы собираетесь делать?


— Наверное, это вас огорчит, мэм, но я собираюсь начать с самого начала. Поскольку Брэдли Майсонетте и Уилл Гуд были ближе всего к Антуану и последними видели его, давайте начнем с них. Не можете подсказать, где я могу их разыскать?


— Разве этого нет в досье?


— Досье, мэм, не совсем полное.


— Гм-м… Ну, Уилл работает футбольным тренером в католической школе, точно не знаю в какой.


— Святого Ксавьера, — подсказал Гордон Беверли.


Шарна удивленно уставилась на мужа.


— Это было в «Сентинеле», Шар. Несколько лет назад он работал тренером в Риверсайде, потом перебрался сюда. Я ему звонил, спрашивал, не вспомнил ли он что-нибудь еще насчет Антуана. Он сказал — нет.


— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнула Шарна. — Что еще ты от меня скрыл?


— Какой смысл рассказывать, когда нечего сказать?


Миссис Беверли продолжала:


— Брэдли Майсонетте не слишком удался. Говорили, что он большую часть времени провел в тюрьме. У него никогда не было хорошей семьи.


— У нас очень дружная семья, — добавил Гордон. — Антуан тогда пришел домой радостный, хвастался, как много он заработает. Я был рад за него.


Шарна передразнила кого-то:


— «Журналы продают сами себя, люди любят журналы больше, чем саму жизнь». Я тогда сказала ему: «Антуан, это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой». Я сказала ему, что должна поговорить с типами, которые этим занимаются, убедиться, что они не используют моего мальчика. Антуан устроил истерику, прыгал вверх-вниз, умолял: «Доверься мне, мама. Не ставь меня в глупое положение. Никто из родителей не сует свой нос в это дело». Я возразила: «Если все остальные глупы, почему я тоже должна быть дурой?» Но он продолжал умолять, подкупил меня этой своей особой улыбкой. — Она бросила взгляд на фотографию и сжала губы. — Я сказала ему: «В этом вся беда, никто не хочет ввязываться». Но мальчик продолжал уговаривать меня, сказал, что, если я покажусь в школе, Уилл и Брэд, да и все остальные, будут избегать его все лето. Затем он принес свой табель. Половина пятерок, половина четверок, поведение идеальное. Он хотел этим доказать, что умный и ему можно доверять… — Плечи ее опустились. — И я сдалась. Самая большая ошибка в моей жизни, за которую я расплачиваюсь по сей день, вот уже шестнадцать лет.


— Милая, — сказал Гордон, — я все время тебе повторяю, что нельзя…


Ее глаза сверкнули.


— Ты мне это повторяешь и повторяешь! — Она встала, пошла к двери и ухитрилась закрыть ее за собой тихо.


— Простите, — опустил глаза Гордон Беверли.


— Не за что просить прощения, сэр, — ответил ему Майло.


— Она хорошая жена и мать. И не заслужила того, что выпало на ее долю.


— Что выпало на вашу долю.


Лицо Гордона Беверли задрожало.


— Может быть, матери труднее.


— Что ж, — подытожил Майло, когда мы остались одни в офисе, — удовольствие ниже среднего. Теперь у меня в сердце маленькие рыболовные крючки, за которые дергают приличные люди. Самое время поинтересоваться этой «Молодежью в действии» на тот случай, если они все еще функционируют, а миссис Беверли это упустила.


Оказалось, что она ничего не упустила. Тогда он принялся разыскивать друзей Антуана.


Имя Уилсон Гуд было связано с несколькими футбольными матчами подготовительной средней школы имени Святого Ксавьера в Южном Лос-Анджелесе. Гуд не только работал тренером, но еще и руководил Департаментом физического образования.


Криминальная биография Брэдли Майсонетте оказалась обширной. Десяток раз его сажали за наркотики плюс связанное с этим пристрастием воровство.


В последний раз Майсонетте был освобожден условно одиннадцать месяцев назад. Жилье ему предоставило государство. Майло позвонил надзирающему за ним офицеру, но нарвался на автоответчик и оставил послание. Потом вытащил сигару из кармана рубашки, сорвал целлофановую обертку, облизал кончик, но продолжал держать сигару в руке.


— Как ты думаешь, что еще я должен сделать?


— Почему бы Техасу не перевезти Джексона сюда и не заставить его показать, где могилы?


— Потому что они очень боятся, что он сбежит. Он сделал четыре попытки, один раз едва не преуспел и в процессе ранил охранника. Они ни за что не выпустят его из-под своей крыши, пока какое-нибудь местное управление не найдет достаточных подтверждений. Пока что три из заявлений Джексона оказались враньем: он ссылался на преступления, которые уже были раскрыты, а он об этом не знал. Эта сволочь наверняка лазит по Интернету и ищет всякие ужасы, к которым могла бы примазаться. К сожалению, его пока нельзя полностью списать, слишком велики ставки. Если бы мне удалось найти это клятое досье Антуана, я бы мог хоть что-то сделать.


— А где те детективы, которые когда-то работали над этим делом?


— Один умер, другой живет где-то в Айдахо. Во всяком случае, туда отсылают его пенсионный чек. Но на телефонные звонки он не отвечает. А тем временем у нас едва остыло тело Эллы Манкузи. Почему я беспокоюсь, что могу разбить сердца четы Беверли?


Он положил вновь заведенную папочку по делу Антуана в ящик. Затем передумал и положил ее рядом с компьютером.


— Я установил слежку за Тони Манкузи. Мне дали трех новеньких полицейских в форме, которые думают, что им проще в гражданской одежде. До сих пор нет никаких сведений о насильственных преступлениях в ночь, когда угоняли «бентли», и мистер Губель уже вымыл и вычистил свою машину сразу же после того, как Шон сделал соскоб, так что шансы найти в ней что-то новое меньше чем нулевые. Я положу эту папку на самое дно моего ящика.


— Не удалось поместить статью об Элле в прессе?


— Ты же знаешь «Тайме» — может, да, может, нет. Наш отдел по связям с общественностью пообещал, что что-то будет сегодня в шестичасовых «Новостях».


Тут зазвонил его телефон. Послушав, Майло что-то записал и отключился.


— Пришло послание от одного из якобы незаинтересованных родственников Эллы, кузена. Хочет побеседовать. Он близко, работает в ламповом магазине на углу Олимпики Баррингтон. Может быть, боги начали улыбаться.


Магазин «Сверкающий хрусталь и свет» представлял собой тысячу квадратных футов ослепительного сияния.


Арон Хошвелдер встретил нас у дверей и сразу объявил, что является хозяином этого великолепия и что отправил своих работников попить кофе. Он провел нас в заднюю часть демонстрационного зала. Жар от десятков люстр жег мне шею. Этот слепящий свет напоминал о впечатлениях людей, переживших клиническую смерть.


Хошвелдеру на вид за шестьдесят, но волосы его все еще были темными. Этот худой, высокого роста, с лошадиным лицом и хитрыми глазами мужчина был облачен в зеленую рубашку с короткими рукавами, клетчатые брюки и сверкающие «оксфорды».


Он сказал:


— Спасибо, что так быстро приехали. Может быть, я не знаю ничего важного, но мне показалось, что я должен с вами поговорить. Я до сих пор не могу поверить, что такое могло случиться с Эллой.


— Она была вашей кузиной?


— Да. Ее отец был старшим братом моего. Элла нянчила меня, когда я был маленьким. — Внимание Хошвелдера привлекла потухшая лампа в венецианской люстре. Он протянул руку, повернул, лампа снова зажглась. — Вы хоть имеете представление, кто мог это сделать?


— Пока нет. Нам будет полезно услышать все, что вы сможете рассказать.


Арон Хошвелдер пожевал свою щеку.


— Я не уверен, что вообще должен об этом говорить, но вы знакомы с ее сыном, Тони?


— Да.


— И что вы думаете?


— Насчет чего?


— Его… личности.


— Такое впечатление, что ему сейчас крупно не везет.


— Это предполагает, что ему везло когда-то.


— Трудная жизнь? — поднял брови Майло.


— По своей собственной воле. — Костлявые плечи Хошвелдера напряглись. — Я не хочу что-либо будоражить, но…


— Что-то насчет Тони вас беспокоит?


— Трудно говорить такое о членах семьи, но вам стоит к нему присмотреться.


— Как к убийце?


— Это болезненная мысль. Я не говорю, что он в самом деле способен на нечто подобное…


— Но?.. — подсказал Майло.


— Но он может знать плохих людей. Я не говорю, что он действительно знает. Просто… нет, это сложно. Я чувствую себя предателем. — Хошвелдер вдохнул через нос и шумно выдохнул через рот. — Я только хочу сказать, что Тони — единственный, на кого я могу подумать. В семье.


— Кстати, он заявил, что никакой семьи, собственно, нет.


— Потому что он предпочитал ни с кем не общаться.


— С кем «ни с кем»?


— Со мной, моей женой, нашими детьми, моим братом Леном и его женой и детьми. Мой брат — зубной врач, он живет в Палос-Вердес. Никто из детей не поддерживает близких отношений с Тони. Что, если честно, меня вполне устраивает.


— Дурное влияние?


Хошвелдер щелкнул костяшками пальцев.


— Я не хочу, чтобы вы думали, что у меня какая-то вендетта против Тони. Просто… он позвонил мне сегодня утром, чтобы рассказать, что случилось с матерью. Вот так я и узнал. Это был его первый звонок за несколько лет. Он сказал, что у него нет сил звонить кому-то еще. Я должен сделать это за него. Всегда старался избавиться от ответственности. Он также намекнул, что хотел бы, чтобы я позаботился о похоронах. С финансовой точки зрения и во всем остальном.


— Какое у него было настроение, когда он звонил?


— Не плакал, не рыдал. Скорее… отстраненное.


— В каком смысле?


— Где-то далеко, в космосе.


— Тони когда-нибудь баловался наркотиками?


— Когда был мальчишкой. Во всяком случае, так говорили мои дети. Я также думаю — вся семья думает, — что он голубой, так что тут тоже возникает много вопросов.


— Почему ваша семья так думает?


— Он так и не женился, да и вообще никогда не встречался с девушками. Во всяком случае, мы об этом не слышали. А иногда он становится, как бы это сказать, не то чтобы женоподобным… но внезапно делает что-то женское, вы понимаете? Какой-то жест… Мы об этом много говорили. Как-то так получалось, что вдруг Тони проделывал одну из этих вещей — откидывал волосы, хлопал ресницами. И сразу же — бам! — и он нормальный мужчина.


— Когда вы его видели в последний раз?


— Пожалуй, в День благодарения, четыре года назад. Мой брат собрал всю семью, и Тони приехал вместе с Эллой. У него был такой вид, будто он вообще не стирает свою одежду. Он сильно потолстел. Возможно, он поел раньше, но за столом у Лена ел очень мало. Поднялся еще до десерта, пошел в туалет и, вернувшись оттуда, заявил, что вызвал такси и будет ждать его на улице. Элла так смутилась, а мы все сделали вид, что ничего не произошло, и продолжали ужинать как ни в чем не бывало.


— Почему он так рано ушел?


— В этом-то все и дело. Ведь не было никакого конфликта. Раз — он встает и заявляет, что уходит. Как будто его что-то взбесило, но, чтоб меня украли, ничего такого не случилось.


— У Тони вздорный характер? — спросил Майло.


Хошвелдер почесал висок.


— Да вроде нет. Не могу такого сказать. Как раз наоборот, он всегда был очень тихим. Никто его не понимал.


— То, что он женоподобный, и все остальное?


— Это и то, что он вообще странный — встать из-за стола до десерта, без всякого предупреждения, и уйти. Он всегда был сам по себе. Его отец тоже был таким, но Тони-старший по крайней мере посещал семейные сборища и пытался общаться. Хотя, если честно, большую часть времени он сидел на веранде и курил. Он очень много курил, отсюда и инфаркт. Он работал на молочную компанию, они снабжали студии, и Тони подыскал сыну работу на одной из них. «Парамаунт», кажется. В принципе то была работа уборщика, кое-что требовалось передвигать, но ему хорошо платили, там профсоюзы мощные. С финансовой точки зрения Тони-младший был бы вполне благополучен, если бы, как он утверждает, не повредил спину и с той поры вообще бросил всякую работу.


— Как он утверждает?


— Я уверен, что спина у него не болит. Мы все уверены.


— Давайте поговорим о его пристрастии к наркотикам.


— Я знаю только то, что говорили дети.


— Ваши дети?


— Мои и моего брата Лена. Не то чтобы мы постоянно только о Тони и говорили, просто это как-то всплыло. Мы говорили обо всем, что касается семьи.


— Что, по словам кузенов, употреблял Тони?


— Конкретно ничего не говорилось. Больше упоминалось, что, мол, Тони постоянно обдолбанный, потому его и выперли из школы. Это стало тяжелым ударом для Эллы, я уверен. Она очень пеклась об образовании.


— Она никогда не говорила, что разочарована сыном?


— Элла была не из тех, кто делится своими чувствами. Но все чувствовали, что Тони стал ее большим разочарованием. Еще я думаю, что он играет. Более того, я знаю это наверняка. Мой сын Арнольд видел его в одном из индейских казино около Палм-Спрингс. Арнольд с семьей были там в отпуске, и они с Ритой — это его жена — пошли поиграть на автоматах. Просто баловались, они не игроки. Когда они пошли, чтобы забрать детей из дневных яслей, которые имелись при казино, Арнольд заметил Тони за столом, где играли в «очко». Арнольд было собрался подойти и поздороваться, хотя они с Тони никогда не были близки, он только хотел проявить вежливость. Но в этот момент Тони проиграл большую сумму денег и, чертыхаясь, выскочил из-за стола. Арнольд решил, что время для проявления дружелюбия неподходящее.


— У вас еще есть примеры игры Тони?


— Нет, но Арнольд сказал, что по тому, как Тони сидел, ссутулившись, пряча карты, можно было решить, что он завсегдатай.


— Наркотики и игра, — подытожил Майло. — Что-нибудь еще?


— И голубой, — напомнил ему Хошвелдер. — Но я не обвиняю, просто сообщаю информацию. Не хочу, чтобы вы думали, что я имею что-то против Тони, ничего подобного. Более того, мне его жалко. Если честно, жить с Тони-старшим было нелегко. Вот у кого был скверный характер. Горячая итальянская кровь. Но после того, что случилось с Эллой… я решил, что должен поговорить с вами.


— Мистер Хошвелдер, — сказал Майло, — давайте теоретически предположим, что Тони имеет отношение к убийству Эллы. Как вы думаете, какой у него мог быть мотив?


— Ох нет, лейтенант, я не могу так далеко заходить.


— Только теоретически, — повторил Майло. — Между нами, без всяких протоколов.


Хошвелдер пожевал верхнюю губу.


— Зная Эллу, можно предположить, что она оставила все Тони. Да и почему бы нет, он ее единственный сын. Хотя с моей точки зрения, давать деньги человеку, который не хочет работать, все равно что спускать их в сортир.


— Значит, вы не купились на травму Тони?


— Кто знает? — пожал плечами Хошвелдер. — Это между ним и Господом.


— Что бы вы могли сказать об отношениях между Тони и его матерью?


— Я уже говорил: Элла не распространялась о своей личной жизни.


— Но вы когда-нибудь наблюдали враждебность между ними?


— Нет, этого я не могу сказать. За исключением того случая в День благодарения.


— Элла на него рассердилась?


— Когда они приехали, оба выглядели напряженными. Улыбка Эллы была вроде как замороженной, как будто она притворялась, что счастлива.


— А Тони?


— В своем собственном мире.


— Не можете предположить, что могло привести его в такое состояние?


— Даже не догадываюсь.


Майло перевел дух:


— Давайте на секунду сменим тему. У Эллы были друзья?


— Никогда никого не видел, — покачал головой Хошвелдер. — Они с Тони-старшим держались обособленно. Каждый год мы приглашали их на Рождество, предлагали взять с собой Тони-младшего. И каждый год она появлялась с миленькой корзинкой фруктов. Он же не приходил никогда. Если честно, то мы даже сомневались, что она передавала ему наше приглашение.


— Почему нет?


— Она знала, что он асоциален. А после этой сцены в День благодарения четыре года назад ей было элементарно стыдно.


— Уйти до десерта?


Хошвелдер поправил лампу.


— Поверьте мне, лейтенант, наши десерты стоят того, чтобы задержаться. Моя жена прекрасно печет, жена брата тоже. В тот год на стол подали шесть разновидностей пирогов, а также хлебный пудинг и компот. По тому взгляду, который Тони бросил на все это изобилие, можно было подумать, что ему подали помои.

ГЛАВА 8


Мы вышли из сияющего магазина в весьма скромный вечер, и Майло сказал:


— Это место — настоящий Дантов ад. Милый дядечка, верно?


— Но он вовсе не хотел опорочить Тони.


Мы подошли к нашей машине без опознавательных знаков, и мой друг сел за руль.


— Тесная семейка, вот только с исключениями. Какие-нибудь идеи насчет того, что он сказал?


— Его описание Манкузи занимательно. Асоциальный папочка с плохим характером, изолированная семейка… Насильники часто встречаются среди тех, кто сгоняет стадо в кучу, так что у Тони могло быть тяжелое детство.


— Ты думаешь, что у младшенького было достаточно оснований ненавидеть мамашу, причем до такой степени, чтобы ее прирезать?


— Дети, подвергавшиеся насилию, отрицательно относятся к тому родителю, который не помог им. Москоу сказал, что Тони приходил, но Элла никогда его не провожала, так что конфликты могли быть.


— Он не стоил того, чтобы из-за него вставать с кресла. Другое дело — утренняя газета.


— И тут она и нарвалась, — заметил я. — Интересно.


— Старина Тони лелеет свою старую обиду, это не улучшает его характер.


— Пока Элла помогала ему деньгами, — предположил я, — ему удавалось держать свои эмоции под контролем. Потом мамочка завернула кран, и сын воспринял это как еще одно предательство. Пришел ее навестить, умолял, она отказала, он стал спорить, она рассердилась. Если она и в самом деле разгневалась, пригрозила лишить его наследства и оставить все «Армии спасения», у него мог появиться веский мотив.


— Она сказана адвокату, что ей не нужна копия завещания. Возможно, она не хотела, чтобы его увидел Тони.


— Миллион триста за дом, — задумчиво протянул я. — Более чем соблазнительно. Если он играл, у него вполне могли найтись приятели, которые согласились выполнить за него эту работу.


Некоторое время мы ехали молча.


— Эта версия настолько же логична, как и остальные. Хошвелдер записал Тони в игроки на основании одного эпизода, о котором он узнал из вторых рук. И он не любит Тони, так что все, что он говорит, сомнительно.


Проехали еще квартал.


— Неряшливый толстый малый, не декоратор, не флорист, не танцовщик — и голубой? Невозможно.


Я засмеялся:


— Думаешь, его сексуальная ориентация настолько существенна?


— А ты так не думаешь?


— Что ты этим хочешь сказать?


— Просто кое-что еще, чем можно позлить мамочку, — задумчиво протянул Майло. — Родители в этом отношении избирательны…


Вернувшись в участок, он связался с полицейским в гражданской одежде, который наблюдал за Тони Манкузи. Объект покидал квартиру только один раз, чтобы купить буррито и содовую в ларьке на бульваре Сансет, около Хиллберста. Совсем рядом, но Манкузи взял машину, которую использовал в качестве столовой на парковочной стоянке.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги