Царь горы

Глава 29. Горячий снег

Гарри заблудился в центре Лондона, а когда вырулил в нужном направлении, оказалось, что в районе Пикадилли потухли уличные фонари. Гарри пробирался как слепой, не понимая, куда едет. Уже подъезжая к дому, на повороте, он, нервно крутя руль, заметил пожилого пешехода, похожего на Дамблдора. Рука Гарри дрогнула, машина вильнула и, кракнув, уткнулась бампером в фонарный столб.

Подушка безопасности почему-то не сработала, и Гарри приложился лбом о руль. Из ссадины, щекоча кожу, поползла кровь, в голове зашумело. Обтерев кровь краем рубашки, он вышел из машины и треснул ногой по колесу. Капот был смят, из-под машины текла струйка масла. Не утруждая себя звонком в страховую, Гарри бросил машину и пошёл пешком, сосредоточившись на видневшейся верхушке небоскрёба. Чем ближе он подходил к дому, тем быстрее шёл, и перед самым парадным почти бежал.

Весь день он, казалось, был окоченевшим, а когда Снейп поднял голову и взглянул на него, что-то до боли резануло, словно Гарри был сильно обморожен и начал отогреваться. Что-то впивалось ему в ладонь. Гарри разжал руку и посмотрел. Запонки. Конечно. Он забрал их с тумбы в той ужасной комнате и всё это время вёл машину, сжимая их в кулаке. Он много возлагал на них, а они оказались бесполезны. Гарри прошёл мимо Снейпа и положил запонки у кровати. Как бы там ни было, сегодня они придавали ему уверенности.

Полупереваренные устрицы, телячий ростбиф, кексы, кофе, ещё кофе и даже остатки завтрака оказались в унитазе. Гарри заполз в душевую кабину, сел на пол и включил холодную воду, без единой мысли глядя в стену и не чувствуя ничего. В глазах было темно. Душ шумел, как шумело в голове, и Гарри казалось, что он смертельно устал.

Заклеив лоб пластырем, он тщательно оделся в ванной, застегнув на все пуговицы чёрную рубашку и натянув тёмно-зелёные спортивные брюки. Хотелось, чтобы Снейп чувствовал себя свободнее в его присутствии, но Гарри и сам не был уверен, что готов был показаться перед кем-то раздетым второй раз за сегодня.

Просить прощения у Снейпа оказалось и трудно и легко. Он сам бы не простил, подумал Гарри. Потому, как такое простить? Снейп говорил грубовато, но принёс ему грелку, и один этот жест заставил испытать вспышку горячей радости. Гарри опустил голову на подушку и подумал, что Снейп проявил неожиданную заботу. Впрочем, Гарри даже не был удивлён, потому что видел себя в зеркале. Голос Снейпа звучал как целебное зелье, и Гарри, полному смеси ужаса, отвращения и вины, хотелось прислониться к нему, легко, так, чтобы Снейп и не заметил. Гарри как-то машинально склонил голову и упёрся лбом в его плечо. Снейп не оттолкнул его. Накрыл его руку. Не умеющий драться Снейп, будучи ещё и в зависимом положении, умудрялся управлять им, и Гарри легко позволял ему это. Не только управлять, но и защищать, с удивлением понял он, ощутив это спокойное пожатие, это заверение в том, что всё будет хорошо. Наверное, сам того не понимая, Снейп давал ему уверенность одним своим присутствием, как будто был из железа и в любую минуту мог превратиться в щит. Гарри осторожно тронул Снейпа за плечо, чтобы убедиться в обратном. Слабо улыбнувшись своим мыслям, он сел по-турецки, разглядывая профессора в профиль. Между ними больше не было физического контакта, но Гарри в приятном полузабытьи чувствовал, как согреваются его руки.

Они молчали довольно долго, а потом Гарри произнёс, всё ещё увлечённый мыслями:

— Скажи, когда ты играешь, ты чувствуешь это? Что становишься сильнее?

— Да.

— Поэтому ты считаешь искусство непобедимым? Оно что-то вроде доспехов?

Он с сомнением оглядел Снейпа.

— Чтобы бумага превратилась в металл только из-за того, что на ней написали. Представляешь, щит из бумаги?

Мимолётная улыбка показалась на губах Снейпа.

— Это должны быть трудные слова и серьёзные заклинания.

Гарри кивнул.

— Ну, я не только о словах. Музыка вот. Я не знаю, какие слова могут так защищать. Люди лучше всех умеют нападать, но и защищать тоже. Только это бывает очень редко, — пробормотал он, — здорово, если бы такое можно было получить откуда-то ещё. На бумаге тебя всегда будут любить и защищать те, кого ты любишь. Они не бросят, не уйдут, не умрут. Вообще никогда. Бессмертные защитники, представляешь? Круче любых богов. Они, даже если ты какой-нибудь завистливый отстой без родителей и друзей, ради тебя сломают свои мечи. Будут драться, не боясь смерти. Спасут тебя, и обязательно спасутся сами, и даже простят то, чего прощать нельзя.

Снейп молчал.

— Но их наверняка можно делать ещё сильнее и ещё бессмертнее, — продолжал Гарри задумчиво. — Уверен, что можно стать самым бессмертным из всех.

Снейп, казалось, хотел возразить, но передумал и спросил о другом:

— И что их сделает бессмертнее прочих?

— Одиночество.

Профессор повернулся к нему.

— Вы чувствуете себя одиноким?

Он возвратил Гарри его же вопрос, заданный несколько дней тому назад. Гарри улыбнулся.

— У нас одно солнце, одно сердце, одна луна, одна земля, одна жизнь. Один бог и один член. У нас самый одинокий мир на свете. Я не знаю, можно ли было придумать что-то более одинокое.

— Вы часто говорите, что чего-то не знаете, — заметил Снейп.

— Ну да. Это-то уж я знаю точно.

Гарри встал с кровати и сказал с вызовом:

— Если бы я прилежно учился в школе, может и научился бы говорить, что знаю всё. А если бы стал профессором, наверное, даже бы так думал.

— И цитировал бы Гёте, — помрачнев, добавил он после некоторого размышления.

Снейп взглянул на него с любопытством, но ничего не сказал.

— Ты ведь не ел? — спросил Гарри заботливо. — Я с тобой побуду на кухне. Пойдём.

Всё-таки ощущения были неприятными. Яркий свет резал глаза. Гарри включил освещение вытяжки и потушил все прочие лампы. Кухню залило тусклым, сизым светом, словно в помещении много курили. Снейп сел за стол в самом тёмном углу и молча наблюдал, как Гарри возится у холодильника.

— Вы так ничего и не сказали о Дамблдоре. — Снейп снова затронул нежеланную тему.

Гарри сжал зубы и, встрепенувшись, обернулся.

— Слушай, ты ведь держишь слово?

Снейп оскорбился.

— Обещай, что не поедешь к нему.

— Почему?

Накрыв на одного, Гарри сел на соседний стул. Он склонился к Снейпу и повторил настойчиво:

— Сперва пообещай.

Снейп смотрел на него недовольно.

— Сперва информация, потом клятвы, — сказал он сухо.

Эти слова вынудили Гарри улыбнуться, несмотря на серьёзность разговора.

— Дамблдор знал, кто я такой. Думаю, он видел мои фотографии ещё до того, как я появился в Лондоне. Он понимал, что я лично займусь такой крупной кражей, поскольку только приехал в страну, и, конечно, первым делом заинтересуюсь тобой. Эта записка написана из-за меня. Дамблдор только не смог рассчитать, что я тут же тебя изолирую.

— Он планировал обсудить нечто такое, что сразу настроило бы меня против вас в его пользу, — закончил Снейп, внимательно разглядывая понурого юношу, — поэтому вы не желаете нашей встречи.

Гарри, не поднимая головы, пожал плечами.

— Похоже, в этом Лондоне только я дурак, а старому козлу не стоило стараться. Я всё сделал за него. Ну так что?

Его беспокойство выдало несвойственное равнодушие в голосе.

— Нужно знать, зачем он пригласил меня.

— Нет! — Гарри вскочил. — Он интриган! Манипулятор! Он всё обставит так, будто бы я чудовище, бандит с большой дороги, нечистая сила, чёрт рогатый, проклятье всех океанов!

— А вы, конечно, не... не всё вот это, что перечислили?

В глазах Снейпа мелькнул смех, но Гарри этого не заметил. Он весенней мухой носился по кухне и, подтверждая это сходство, зажужжал блендером.

— Может, я и нечистая сила… — ответил Гарри, оборачиваясь, и осёкся. С упрёком он посмотрел на усмехающегося Снейпа и тоже слабо улыбнулся.

— Тем более нужно знать, что он хочет и может использовать против вас, — сказал Снейп уже серьёзно.

— Известно что, — буркнул Гарри, чувствуя, как у него разом портится настроение. — Нарасскажет про какие-нибудь мои подвиги, — тебе хватит, — а потом убедит, что ради общего блага и всевышней справедливости от «мальчика» надо избавиться.

— Вы совершили много подвигов?

Гарри засопел, давая понять, что не произнесёт больше ни слова. Он вернулся за стол, протянув Снейпу стакан сока и омлет, подтянул колени к груди, и уставился невидящими глазами в чужую тарелку.

— Хорошо, Поттер. Я даю вам слово, что не стану искать с ним встреч.

Со Снейпом, похоже, всегда было достаточно только слова. Даже не нужны были доказательства, что Снейп своё слово сдержит. Гарри просто знал это.

Профессор принялся медленно, с удовольствием есть.

— Почему ты выпил со мной тогда, в первый вечер? — спросил Гарри, пристально глядя на него.

— А вы как думаете?

— Ты не боялся? Я вот никогда не пью в компании посторонних.

Снейп поджал губы и отложил вилку. Было видно, что разговор ему не по душе.

— Всё, что вы могли сделать, вы сделали.

Гарри замолчал.

— Да, ты прав.

Он снова встал. Нервно ходя по кухне, он обернулся. Снейп следил за ним. Было в этом взгляде что-то непонятное. Гарри остановился как вкопанный.

Он виделся с Драко, к которому был равнодушен, с Дамблдором, к которому испытал отвращение, и, наконец, вернулся к Снейпу, который ему нравился. К вечеру казалось, что впервые он не в состоянии даже думать о сексе, и вдруг Снейп одним своим взглядом, ничего особенно не выражавшим, не каким-то, там, зовущим или соблазняющим, взглядом, по обыкновению задумчивым и отрешённым, заставил ощутить желание. Однако вместо привычного нахрапа Гарри стушевался и отступил в дальний угол, за столешницу барной стойки. После встречи с Дамблдором он с трудом представлял себе близость и тут же пришла мучительная мысль, что Снейпу было так же противно. Как подступиться теперь к нему, Гарри не знал. Он одним махом разуверился в собственной неотразимости, каждый раз вспоминая мерзкие пальцы Дамблдора на своих плечах и с ужасом рисуя в мыслях, что Снейп может испытывать подобное рядом с ним, Гарри. Он всё — всё перечеркнул между ними собственной рукой. Стыд, чувство вины и страх напомнили о себе болью где-то в солнечном сплетении. Гарри, полностью поглощенный водоворотом новых эмоций, широко раскрытыми глазами глядел на сидевшего за столом Снейпа.

Определённо, влюбиться в него было несложно. Гарри помнил знакомых девчонок и знал: когда появляется кто-то не такой, как все, он тут же вызывает интерес. Что там за две недели — за две минуты запросто можно втюриться в распоследнего идиота, лишь бы этот идиот выглядел необычным, загадочным и, желательно, одевался в чёрное. А ещё можно быть околдованным чьими-то сиськами или членом, или воспылать неземной страстью к тому, кто тебе принципиально не даёт, или втрескаться в того, кто на тебя похож, — ведь это тоже так легко — стать очарованным самим собой. Поводов для влюблённости, как и слов для неё, — сколько черепицы на черепичной крыше, а мартовские коты разбираются в этом лучше всех, опробовав каждую собственной лапой. О любви Гарри не думал. Двух недель не могло быть достаточно для любви — для такого нужна целая жизнь. Впрочем, он особенно и не задумывался о том, что любовь такое, поскольку был уверен, что уж его-то минует чаша сия. Опрятной влюблённостью можно было насытиться, удовлетвориться, жениться, в конце концов, а вечная любовь ещё никого не приводила ни к чему хорошему — это Гарри знал точно — на конце её стрелы всегда были либо разлука, либо смерть.

Он влюблён. Влюблён. Это просто такая себе влюблённость… вперемешку с чувством вины, интереса и желания. Не совсем увлечение… Просто чуть более сильная страсть, приправленная решительным отказом. Он влюблён… Это слово хотелось повторить много раз. Как будто стало легче, когда он дал волю расцвести этому слову в себе, словно розе на чёрных полях липкого навоза. Какая удивительная, волшебная радость была у него внутри! И это сразу после произошедшего! Он влюблён в этого человека, как трёхлетний ребёнок влюблён в огромный мир, в чудо вокруг.

Гарри не поднимал головы. В этой тишине он даже мог расслышать дыхание Снейпа. Влюблён… так вот как это бывает? Но он уже был влюблён, и всё было как-то иначе… легче… хотя тоже радостно и нежно…

Гарри решительно задвинул все эти слова подальше. У него имелись насущные проблемы, и некогда было погрязать в розовых соплях. Снейп просто стал ему близким и понятным — даже у такого замкнутого человека Гарри порой удавалось угадывать чувства, хотя он больше не доверял сам себе. То, что частенько спасало ему жизнь, — умение уловить чужое настроение, со Снейпом едва ли работало. Где были его собственные чувства, где эмоции Снейпа, не додумал ли Гарри чего — разобраться было нельзя.

Гарри стоило большого труда научиться правильному поведению. Дядя Вернон был холодным, трезвомыслящим и логичным человеком — другому бы и не удалось удержать в своих руках верхушку сицилийской мафии. Тому же он учил Гарри — выдержанности и хладнокровию. Горячность племянника раздражала его. Эмоции в их деле были не только излишни, но и вредны. Годы дядиной школы не прошли даром — Гарри умело управлял мимикой, жестами, ещё более умело выбирал редкие слова и мастерски лгал. Он мгновенно улавливал роль, которую следовало сыграть, и раз за разом доказывал, что он отличный актёр и сценарий знает назубок, а свой бешеный темперамент научился направлять сперва в драки, а потом в секс.

Последние дни всё привычное стало меняться. Снейп был угрюм — Гарри рвался его развеселить. Снейп молчал — Гарри открывал рот и не мог удержаться: слова лились из него потоком. Снейп смеялся — и Гарри смеялся вместе с ним. Поначалу нерешительно и настороженно, но чем больше чувств Гарри проявлял, тем спокойнее, даже доброжелательнее становился Снейп. Вышло так, что они просачивались всё сильнее и ярче, пока не превратились в брызги, переливающиеся всеми цветами радуги. Если бы Гарри мог создавать вещи из воздуха, он натворил бы здесь голубых ежей и розовых лошадей, чтобы развлечь Снейпа. Гарри уже несколько минут ошалело таращился на него остекленевшими глазами. Профессор же с плохо скрываемым любопытством какое-то время изучал лицо Гарри, а потом отправился мыть за собой посуду.

Тут же что-то холодное омыло Гарри изнутри. Розовые лошади… Кто бы знал — обозвал бы идиотом. Как будто голову взрослого и серьёзного человека может посещать такая чушь.

Он спросил колеблясь:

— Что ты думаешь о розовых лошадях?

Снейп не повёл и бровью, ополаскивая тарелку.

— В природе не выживет животное с такой противоестественной мастью.

Почему-то от сердца отлегло. Гарри хмыкнул — хотя бы у Снейпа было всё в порядке с головой. Что-то, похожее на благодарность, прочно поселилось по отношению к нему. Нет, чувства Гарри отнюдь не были бесконтрольными. Из хаоса брызг они превращались в сплошной, вроде как белый поток, который тёк в сторону Снейпа. Радость, восторг, воодушевление, даже воздух пахнул ему сладостью — Гарри был пьян. Казалось, на нём больше не было ни одежды, ни кожи — он был оголённое сердце, мокрое от крови, живое, пульсирующее. Он был освобождённым, как огонь из щепки, наконец охвативший весь дом. Гарри на мгновение задохнулся, ощутив собственное могущество, и сделал шаг вперёд.

— Вы совсем не в себе?

Снейп неловко подхватил его за локти. Гарри только разинул рот, не в силах сказать ни слова. Ну вот. Он попал в ненормальный мир, какого не бывает. Это у него ноги подкосились? Настоящие мужчины болеют любовной лихорадкой только в дурацких романах про пиратов, у молодых и перспективных мафиози не темнеет в глазах, а заложники не волнуются о них. Или нет? Гарри где-то слышал про какой-то синдром. Он нервно вцепился Снейпу в рубашку.

— Ты… это… У тебя синдром? — прошептал Гарри, не сводя с него глаз. — Берлинский? Брюссельский?

Снейп смотрел с недоумением и тревогой. Потом он о чём-то догадался.

— Стокгольмский? Вы заботитесь, чтобы я не слишком о вас беспокоился?

И опять показалось, что Снейп едва удержался от улыбки. Он усадил Гарри за стол и достал приснопамятную бутылку коньяка.

— Вот, выпейте. — Он протянул стакан, и Гарри проглотил всё залпом. В теле разливались слабость и тепло, постепенно взявшие верх над другими ощущениями. Гарри в который раз за сегодня посетило дежавю. Всё это уже было, только наизнанку, — он поил Снейпа. Видимо, того посетила похожая мысль, потому что профессор нахмурился.

— Что всё-таки сегодня произошло?

Гарри уронил голову на стол, закрываясь руками.

— Я встретился с собой.

— Очевидно, встреча прошла на высоком уровне, — заметил Снейп сухо, присаживаясь рядом.

— Хочется, чтобы больше не виделись.

— Всё так страшно?

— Страшно дышать, когда в один день встречаешь того, кем ты был, и того, кем ты станешь.

— Будущее, в отличие от прошлого, свободно.

Гарри помотал тяжёлой головой.

— Время — это поводок. Чем дальше рвёшься, тем крепче душит ошейник.

Гарри шумно дышал, с хрипом. Снейп молча отобрал у него пустой стакан и, прикоснувшись к его руке, снова нахмурился. Вместо ещё одной порции спиртного он налил воды.

— Это неправильный мир, — бормотал Гарри. — Ты не должен поить меня коньяком, а я не должен думать то, что я думаю. Я должен быть другим.

— Каким другим?

— Ну, не таким. Я должен был расплести тебя на нитки, забрать твоё имущество за долг, должен был заставить тебя со мной переспать, а потом продолжать долгую и довольную жизнь. Не должен был сомневаться, а теперь… Теперь всё сломалось.

Он стукнул кулаком по столу и добавил с трудом:

— Не стоило мне выдумывать чушь про твоего племянника и плести этот бред Дамблдору. Жизнь в Лондоне оказалась не такой, как я представлял. И люди тоже. Я вроде как…

— Заблуждался?

— Ага. Всё вокруг какое-то чересчур острое. Слишком реальное. А я — наоборот.

Гарри поднял голову. Его глаза лихорадочно блестели в полумраке.

— Здесь никто никого не убивает по-настоящему, а лучше бы убивали! Из пистолета или, на худой конец, мечом. Ты сам сказал мне о дуэлях, помнишь? Это честно. Но так не поступают, потому что это неумно. Здесь только дурак убивает сам — убивать надо чужими руками, а лучше так, чтоб вообще незаметно. Чтоб мёртвый, но живой. Понарошку живой, понимаешь? Мне кажется, что и я такой — ненастоящий, потому что у меня полно дел и серьёзная жизнь, а я думаю о голубых ежах.

Снейп молчал.

— Отправляйтесь-ка спать. Вы бредите. Вы то белый и холодный, то красный и горячий, но самый что ни на есть настоящий. Нужно вызвать врача.

Гарри, не протестуя, на подкашивающихся ногах поплёлся в свой стадион. Может, всё было как раз закономерным и было отчего сходить с ума: Дамблдор, Снейп. Снейп. Дамблдор. Снейп. Скрипки. Странные ежи.

Рухнув в постель лицом в подушку, он услышал тихий шорох. Снейп пришёл следом и уселся в кресло, в свете тусклого ночника принимаясь рыться в несессере, где хранил свою аптечку. Гарри закашлялся, облизнув пересохшие губы, и воспалёнными глазами следил за ним, то и дело жмурясь, чувствуя, как веки изнутри жжёт шершавая красная пелена. Одеяла вдруг стало недостаточно. Он горел изнутри, а кровать превратилась в айсберг. Гарри комкал горячей рукой одеяло и, поскольку тошнота не уходила, почему-то решил, что объелся льдом.

Он слышал, как Снейп чем-то шуршит, встаёт, возвращается, и тоненько, как стеклянный колокольчик, звенит стакан и чайная ложка.

— Гарри, выпейте. Жаропонижающее. — Снейп говорил тихо, но Гарри всё равно поморщился.

В трясущуюся руку сунули стакан. Удержать его было трудно: озноб усиливался, и Гарри, клацая зубами по стеклу, облился, а затем ощутил холодную, твёрдую руку Снейпа на своей руке.

— Не хочешь меня отравить? У тебя все шансы, — стискивая зубы выдавил Гарри, падая на подушку.

— Мне же сегодня заняться больше нечем будет, — услышал он тихое ворчание неподалёку. — У вас есть свой врач в Лондоне? Дайте номер.

Гарри высунул нос наружу и беспокойно промямлил:

— Не звони никому… Узнают… скажут… задохлик… Пара месяцев в мокрой Англии… и уже слёг… Кинутся… искать понадёжней... Дамблдор… будет плясать. Решит… из-за него. Это я… по шоссе бегал и… под холодной водой стоял. Завтра пройдёт. Я знаю.

— Скажете, что вызвали мне. Лучше пусть врач…

— Не надо.

— Поттер…

— Нет!

— Значит, я вызову своего.

Гарри уже не понимал, что от него хотят. Вот если бы его ножом пырнули, нужен был бы врач. И почти с удовольствием представлял, как из него вытекает горячая, жаркая кровь, густая, как топлёное масло, принося прохладную слабость и забытьё.

Снейп вернулся в кресло, и спальня погрузилась в тишину. Только с кровати доносилось тяжёлое, прерывистое дыхание Гарри. Он мёрз, как будто сидел по шею в проруби, и даже сто одеял не смогли бы его согреть. Смотреть по сторонам было больно. Гарри закрыл глаза и поплыл в огне среди полчищ красных муравьёв. Он вяло пытался стряхнуть их, но руки были тяжёлыми и непослушными. В огне показался суровый Дамблдор, превратившийся в дядю Вернона, потом наоборот, а потом Гарри увидел там себя, охваченного пламенем, или то были его родители, или рыжие Уизли, потому что волосы у стоявших вдалеке были ярко-рыжего цвета. Из-за них наступали такие же рыжие лошади, ржали, храпели и плевали огнём. Всё это войско окружило Гарри, и он, испуганный, нервозно щупал всё вокруг, почему-то разыскивая свой деревянный меч, и силился произнести: «Я готов. Готов».

Огонь свирепствовал, и рука напряглась. В ней ощутилось что-то неподъёмное, и Гарри шёл в огонь, тыча целой связкой деревянных мечей. Пожар ревел, подбираясь к Гарри, облизывая его мечи, от которых разом остались только светящиеся красными углями головёшки. Воды, осенило Гарри. Воды! Вдруг его голова оказалась одета в холодный металлический шлем. Муравьи из красных сделались льдисто-голубыми, и таким же голубоватым, нежным стало пламя.

— Сгорел, — шептал Гарри, а потом его губы принимались шевелиться, как синие языки пламени, и он говорил что-то ещё, а потом кричал, но, кроме шума воды, ничего не слышал.

Шершавый, раскалённый песок во рту смыла вода. Гарри с трудом сглотнул раз, другой и оказался во льдах. Холод окружил его со всех сторон. Огромные голубые муравьи вылезали из сугробов, шевеля жвалами, и Гарри, безоружный, леденел от страха. У муравьёв были человеческие головы. Появился крёстный, затем Дамблдор, дядя Вернон, отец Мадди и все, кого Гарри знал. Живые и мёртвые, они приближались, и Гарри бессильно упал на колени, опустил голову и, сбросив с себя шлем, пригоршнями ел колючий, сухой снег.

Снег оказался горячим. Разве снег бывает горячим? Гарри отнял руки от лица. Муравьи взлетели и превратились в мух. Повсюду звучало противное жужжание, лёд таял. Вода потекла за шиворот. Гарри, дрожа от холода, стащил с себя противную мокрую рубашку и спортивные брюки. Неловко повернувшись, обнажённый, он поскользнулся на горячем, рыхлом снегу и провалился по шею в болото. Вода была стоячей — грязной, затянутой тиной, зеленовато-бурой. Пахло торфом — гнилостно и влажно. Мухи налетали на Гарри, заставляя его отпрянуть и с головой погрузиться в воду. Он выбрасывал руки на поверхность топи и, задыхаясь, дрался с чёрной водой, залеплявшей глаза. Ласковое илистое дно под ногами принимало мягко и страшно, и Гарри понял, что не выберется. Тогда он схватил себя за вторую руку и принялся вытягивать из воды.

В руке оказался блестящий, новенький пистолет, а из воды поднимались одна за другой человеческие головы на длинных шеях, похожие на змей. На чудовищных лицах горело нетерпение и ожидание. Они что-то шипели на разные лады, но Гарри не мог разобрать слов.

Рука с пистолетом повернулась к нему. Он попытался утопить оружие в воде, но оно будто приклеилось к руке. Гарри тряс разжатой ладонью, но пистолет не исчезал. Нужно было стрелять. Гарри оглянулся. Он тоже останется жить здесь? У него тоже вырастет такая длинная шея и шипящая голова? Озираясь по сторонам, Гарри заметил торчащую неподалеку корягу без листьев, похожую на растопыренные человеческие пальцы. Он бросился вперёд, и свободной рукой ухватил ветку, и тащил себя прочь, но ни встать, ни пошевелиться не удавалось. Под ним больше не было воды, а оказалась чавкающая, но твёрдая грязь. Чёрные кольчатые змеи шипели. Их длинные шеи, торчавшие, как столбики, из болота, тут же изгибались, и змеи бросались к нему, присасываясь к коже и превращаясь в тёмных, жирных пиявок с извивающимся телом. Гарри, голый, елозил ногами в грязи, отдирал пиявок, стискивал зубы, трясся, метался и стонал от боли, когда по голове, шее, по груди и по рукам поползли холодные, скользкие улитки. Он продолжал держаться за ветку и красноречиво жаловался ей на пиявок, улиток и змей. Ветка молчала, но была крепкой, и Гарри вцеплялся в неё изо всех сил. Тогда только он обратил внимание, что берега не было — повсюду стеной сплошной тростник. Выбираться было некуда.

— Куда идти? — спрашивал он у ветки.

Одна из змей всё-таки подобралась к нему снова, опуская сверху толстую, длинную, изогнутую шею, и больно ужалила его в руку, на сгибе локтя. Гарри вскрикнул. Ветка исчезла.

— Эй, — тихо звал он, — куда ты?

В глазах потемнело, и Гарри понял, что сейчас умрёт от яда. Нужно было пить. Гарри набрал грязную, тухлую воду в пригоршни и, жадно сглатывая, разглядывал её. Здесь не было питьевой воды. С трудом пошевелившись и чувствуя какое-то непреходящее отчаяние, он полез из болота в тростник, который вдруг стал ватным и мягким. Глубоко в траве обнаружился чистый ручей. Гарри припал к нему губами и спешно пил, обливаясь и жмурясь. Напившись, он слишком устал. Он устроился удобнее на смятых пучках травы и закрыл глаза. Улитки на нём тоже перестали ползать и стали какими-то неживыми, только остались холодными и мокрыми. Оказалось, что Гарри лежит на полу, мокрый и липкий, один, в сыром, каменном подземелье. Откуда-то сзади помещение слабо осветилось, камни на полу сделались мягкими и посветлели. Гарри увидел потолок в свете ночника.

Он попытался пошевелить рукой или головой, но сил не хватило. Всё было в сером тумане. Вместо слов изо рта вырвалось только нечленораздельное мычание, и Гарри увидел лицо склонившегося к нему Снейпа.

— Как вы себя чувствуете?

— Как в луже, — прошептал Гарри.

Снейп кивнул и ушёл. Гарри попытался позвать его обратно, поднял руку, но тут же бессильно уронил её. Даже дышать было тяжело, не говоря уже о движениях.

Мокрое одеяло исчезло, и снова стало очень холодно. Гарри, весь дрожа, обнаружил, что на нём нет ни рубашки, ни брюк. Он был обнажён. Он свернулся калачиком и закрыл глаза. Вдруг уверенная рука заставила его перевернуться, и Гарри оказался на другой половине кровати.

— Ложитесь обратно, — услышал он.

Снейп сменил простыни? Гарри опустил голову на свежую подушку и тут же почувствовал себя лучше. Сверху на него опустилось сухое одеяло. Гарри смежил веки и решил, что будет лежать так вечно.

Говорить было тяжело, но он всё-таки вымолвил:

— Который час?

— Половина четвёртого.

— Ночь?

Слабое удивление прозвучало в его голосе.

— Был же вечер.

Гарри приоткрыл глаза и у кровати снова увидел Снейпа.

— У вас температура поднялась выше сорока.

— Ты звонил в неотложку?

Снейп покачал головой.

— Я сам сделал вам инъекцию.

Гарри проследил за его взглядом и увидел на сгибе локтя крошечную точку.

— У тебя здесь, что, чемодан лекарств?

— Около полуночи был врач. Оставил рецепты и кое-какие указания. Я заказал доставку из аптеки.

— Где ты научился? Даже синяка нет. Есть что-то, чего ты не умеешь?

— Приходилось, — отозвался Снейп сдержанно.

— Я от тебя тащусь, — пробормотал Гарри, слабо улыбнувшись и закрывая глаза. — Ты можешь всё.

Снейп ничего не ответил на это, только сунул ему градусник. Больше Гарри ничего не помнил. Он провалился в тяжёлый сон, похожий на беспамятство, а несколько часов спустя на смену короткому просветлению вернулась лихорадка, на этот раз без галлюцинаций. Гарри неоднократно приходил в себя, каждый раз видя Снейпа то с градусником, то со стаканом, то с полотенцем в руках. В воспалённом мозгу мелькнула мысль, что бежевое полотенце, лежавшее рядом на постели, слишком уж напоминает тех улиток из сна. Очнувшись в очередной раз, Гарри схватил полотенце.

— Будешь знать, как по мне ползать, — проворчал он, кровожадно сдавливая полотенце в руке.

— Душите полотенце? — раздался язвительный голос Снейпа откуда-то у изголовья. — Значит, вам лучше.

Гарри повернул голову. Малейшее движение давалось с трудом. Удушение полотенца отняло последние силы.

— Который час? — снова спросил он устало.

— Полдень.

Гарри широко раскрыл глаза.

— Почему темно?

— Вы жаловались на яркий свет, и я закрыл ставни.

— Мне звонили?

— Нет.

Гарри довольно закрыл глаза. Для полного счастья надо бы посетить ванную. С усилием он вытащил одну руку, потом другую, потом ногу из-под одеяла и понял, что совершил подвиг. Тяжело дыша, он попытался сесть, но в глазах потемнело.

Снейп, понаблюдав за этими потугами, поднялся из придвинутого к кровати кресла и рывком поставил обнаженного Гарри на ноги, заставляя опереться на себя и набрасывая ему на плечи банный халат.

Так, деревянно переставляя ногами, как ходулями, Гарри оказался в ванной. Снейп прислонил его к стене.

— Я справлюсь, — прошептал Гарри в ответ на немой вопрос его невольного врача.

Справившись, он сел на закрытый крышкой унитаз, больше не в силах сделать ни шагу. Снейпу пришлось отвести его обратно. К чести Гарри, из туалета он всё-таки вышел самостоятельно, где и рухнул на пороге прямо на руки своей сиделке.

— Ты не спал всю ночь? — спросил он, снова оказавшись в постели.

Снейп ничего не сказал. Сходив на кухню, он принёс стакан молока. Схватив Гарри за шиворот, подсунул ему под спину несколько подушек и заставил подняться. Удержать стакан не было сил, кроме того, Гарри неудобно сидел, и молоко разлилось.

Профессор недовольно сел рядом и, заставив Гарри опереться на него, подсунул под нос стакан. Гарри сделал маленький глоток, потом ещё один.

— Не могу больше, — пробормотал он, отворачиваясь. Он полулежал у Снейпа на плече, утыкаясь в его рубашку. Немного отстранившись, он рассмотрел вблизи строгое, немного усталое лицо Снейпа, колотившего в стакане какую-то микстуру, его чуть изогнутые, упрямо сжатые губы, а потом спрятал нос у него на шее и закрыл глаза.

Лежать так ему удалось недолго. Снейп споил ему какую-то дрянь, затем схватил за плечи и вернул в постель.

— Спите.

— Ты прямо-таки заправская сиделка. Как будто всю жизнь не на скрипке играл, а за тяжелобольными ухаживал.

— Я лечил свою мать, — отрезал Снейп, забирая стакан.

— Война — двигатель смерти, а медицина — двигатель любви, — пробормотал Гарри Снейпу вслед, заворачиваясь в наброшенное им одеяло.

Когда профессор вернулся, Гарри, выглядывая из-под одеяла, спросил:

— От чего она умерла?

— От воспаления лёгких.

— Но это же лечится!

— От «этого» всё ещё умирают. У неё был перелом шейки бедра, — добавил Снейп нехотя. — Лежачие больные легко умирают от инфекций.

— Почему ты не отправил её в больницу?

— Страховка была не оплачена.

Гарри приподнялся на локте.

— Почему?

— Отец перестал оплачивать. Я не знал.

Снейп сидел совсем рядом, в придвинутом кресле, продолжая держать раскрытую книгу. Конечно, он не читал. Гарри вытянул руку и тронул его за рукав, осторожно, как кот пробует подушечкой лапы воду.

— Ты не мог нанять врача?

Снейп нетерпеливо взглянул на него.

— Мне было четырнадцать, мистер Поттер. Врача я нашёл, но сиделкой мне пришлось быть самому.

— Твой отец к тому времени уже умер?

Снейп ответил холодно:

— По счастью, да.

Гарри замолчал. Почему-то стало тошнотно. Он повернулся набок и долго глядел на Снейпа, морщась от какой-то рези. Становилось хуже, и, пытаясь разобраться, Гарри понял: ему больно. Больно из-за простуды, или из-за Снейпа, или это мучительное чувство принадлежало самому Снейпу. Но этого ведь не могло быть? Человек не умеет передавать такое на расстоянии, он же не радио. Гарри зажмурился. Если бы он владел волшебством, он вернулся бы назад во времени и не дал бы матери Снейпа заболеть. Или нашёл бы чудесное средство, или просто оплатил бы страховку, потому что ничьи матери не должны умирать.

— Почему вы отказывались вызывать врача? — спросил вдруг Снейп резким голосом. — Вы не похожи на человека, пренебрегающего своим здоровьем. Когда я ранил вас, врач приехал тут же.

Гарри молчал.

— Слушай, ну что сделал врач? Сказал лежать и пить аспирин, пока само не пройдёт. Простуда — это слабость, с таким надо справляться самому. Или умрёшь, или станешь сильнее. Нечего быть чахлой мимозой.

Снейп вгляделся в его лицо.

— Вы и вправду так считаете, — произнёс он без каких-либо интонаций.

Гарри отвернулся к противоположной стене.

— Зря ты тут с бубном танцевал. Я бы и сам оклемался.

— Голова ваша тоже больна, и я не уверен, что лечится, — заключил Снейп в ответ на это.

— А я тебе уже вроде как дважды жизнью обязан, — проговорил Гарри тихо, не поворачиваясь.

Профессор бросил на него ничего не выражающий взгляд поверх страниц книги. Гарри снова высунул руку из-под одеяла и дёрнул Снейпа на этот раз за штанину.

— Ну что вам ещё? — вскинулся тот.

— Хочешь, я для тебя кому-нибудь голову оторву?

Выражение лица Снейпа было неописуемым.

— Мечтал об этом всю жизнь.

— А о чём ты ещё мечтал всю жизнь?

— Чтобы вы прекратили толочься по кровати, иначе температура вернётся, оглянуться не успеете.

Приподнявшись на локте, Гарри подлез ближе к краю постели. Рядом со Снейпом он становился уступчивее. Его агрессивность удивительным образом оборачивалась заботой, ещё неуклюжей по молодости лет, и Гарри из сущего дьявола превращался в беззлобное и ласковое существо.

— Иди отдыхай.

Снейп фыркнул.

— Благодарю, со своим расписанием я как-нибудь управлюсь. А вам настоятельно рекомендую заснуть. Выслушивать ещё одну повесть о болотной фауне я не в силах.

— О ком, о ком? О чём?

— Откройте школьный учебник биологии. Может, тогда поймёте различия между полотенцами и улитками, змеями и людьми.

— Не знаю, как различия, а сходство я точно вижу, — буркнул Гарри, — и тех и тех можно гадами ползучими обозвать.

В ответ он снова получил градусник.

— Вы уже поведали мне всё, что знаете о серпентариях.

При этих словах Гарри встревожился.

— Что? Я что-то говорил? О чём?

— На роман хватит.

— Что? Что-то не то?

Разволновавшись, Гарри вскочил на кровати, роняя градусник.

— Всё то, — ответил Снейп просто. — Ваш воспалённый мозг мыслит на удивление гораздо более трезво, чем здоровый. Тридцать семь и пять, — добавил он удовлетворённо.

Как Гарри ни допытывался, не удалось узнать, что именно он рассказал Снейпу в бреду. Сначала он задавал наводящие вопросы, потом спрашивал прямо, потом принялся угрожать, но Снейп был непоколебим. В конце концов, Гарри, мучимый страхом, оттого что выболтал все свои тайны, притихнув, улёгся в постель. Головная боль и слабость вернулись, и тут же вспомнилось всё, что произошло накануне. Бледный и потухший, Гарри выглядывал из-под одеяла, рассматривая читавшего профессора и строя всяческие догадки.

— Поттер, вы меня боитесь? — спросил Снейп с сарказмом, не отрывая взгляда от страницы.

Гарри тут же вспыхнул.

— Ещё чего! Я никого не боюсь!

— Ты решил мне отомстить? — с трудом добавил он.

Снейп нахмурился. Он отложил книгу и пересел на кровать, снова доставая уже надоевший Гарри градусник.

— Жар плохо на вас действует, — проговорил он негромко. — Вы становитесь похожим на человека.

— Ну извини.

Помолчав, Снейп сказал:

— Спите спокойно. Слова ничего не значат — вы сами это утверждаете.

От его тона у Гарри словно камень свалился с плеч. Голова закружилась. Он закрыл глаза и, повернувшись набок, мгновенно уснул.

К вечеру удалось ещё пару раз посетить туалет, а поесть не вышло. Ничего не хотелось, и принесённый Снейпом бульон остывал в кружке. Гарри, измотанный внезапной простудой, больше не прекословил. По словам врача, болезнь случилась по причине акклиматизации — английская погода была слишком холодной и сырой, — но Снейп, говоря об этом, прямо и серьёзно заметил, что всему виной встреча с Альбусом Дамблдором. Гарри только посмеялся над ним, но в глубине души не был уверен, что Снейп так уж неправ. Иногда Гарри внимательно поглядывал на него, ища на его лице следы перенесённых переживаний после их встречи в казино, и только удивлялся, какими, должно быть, железными нервами обладал его гость. Тот спокойно и методично поил его горячим чаем и бульоном, ещё раз сменил простыни и втёр ему в спину и грудь остро пахнущий эвкалиптом бальзам. Руки у Снейпа были прохладными, и Гарри, закусив губы и едва переставляя ноги во время своих походов в туалет, осторожно клал свою дрожащую руку на его. В глазах тут же темнело не то от слабости, не то от нахлынувших непонятных чувств, и Гарри, пошатываясь, терял равновесие, невольно вынуждая Снейпа прижимать его к себе крепче.

Ночью ему опять стало хуже. Во рту и в груди всё горело, горели веки, и кожа, и даже волосы. Очнувшись, он снова увидел своего лекаря, склонившегося к нему. Лицо расплывалось в полумраке, или то были пятна перед глазами. С трудом Гарри высунул руку из-под одеяла и всё-таки нащупал сидящего рядом на постели Снейпа.

— Как вы себя чувствуете? — услышал Гарри тот же вопрос.

— Холодно, — ответил он, надрывно кашляя и стуча зубами. Его трясло, обнаженной руке стало больно от прохладного воздуха, и Гарри втянул её обратно под одеяло. Снейп принёс ещё одно.

— Подожди, — пробормотал Гарри, — это же твоё одеяло. А ты чем укроешься?

Снейп не ответил. В гардеробной Гарри он не нашёл ничего, кроме его протёртых джинсов и ряда одинаковых костюмов, и тогда принёс свою тёплую пижамную куртку.

— Уж извините за секонд-хенд, — проговорил он негромко, помогая сесть.

Обнажённый Гарри, горячий и ослабевший, кулём осел Снейпу на руки.

— Я на самом деле не привередливый, — сообщил он, дрожа всем телом, пока Снейп надевал на него свою пижаму и аккуратно застёгивал пуговицы.

— Вы хорошо это скрываете.

Гарри не ответил. Он полулежал у Снейпа на плече, постепенно опять впадая в беспамятство. Непонятно было, сколько минуло времени, но, открыв глаза, он обнаружил себя в той же позе, а перед носом новый стакан.

— Давайте, Гарри, — прошептал Снейп, пытаясь споить ему очередную дрянь.

Пижама уже была сырой от пота. Гарри тронул ледяными пальцами свой горячий лоб и влажные волосы на затылке. Он проглотил лекарство и, хрипло дыша, расстегнул несколько пуговиц.

— Я помогу.

Оказывается, Снейп уже принёс ещё одну такую же пижаму, наверное, сменную. Он стащил с Гарри влажную куртку. Быстро растерев его, бледного и покрытого испариной, сухим полотенцем, Снейп помог Гарри одеться, а затем укрыл.

— Лучше?

Гарри вяло мотнул головой.

— Сперва просто жарили, — ответил он сипло, — а теперь тушат под крышкой.

— У вас очень высокая температура. — Гарри ощутил, как на лоб легло что-то холодное и мокрое. — Вы скоро поправитесь.

Гарри, засыпая, в какой-то момент ощутил руку Снейпа на своём запястье, а потом на лбу. Одурманенный этим прикосновением, температурой и лекарствами, он пробормотал:

— Ухаживаешь за мной, как будто я цветочек.

Дальнейшее ему чудилось. Он услышал что-то, похожее на сдавленный смешок, а потом внезапно ему привиделся Снейп, одетый во фрак, на жарком пляже. Гарри лежал рядом в воде, — прохладный морской прибой омывал его тело, — а Снейп сидел с градусником в руках и рассказывал что-то о выращивании плотоядных зубастых цветочков Средиземноморья в условиях лондонских парников.

Утром лихорадка прошла, но накатила такая слабость, что Гарри не мог шевельнуться. Выговорить два-три слова требовало значительных усилий, после которых темнело в глазах и прерывалось дыхание. После пары таких случаев Снейп запретил ему раскрывать рот. Гарри, посеревший и обессиленный, только молча следил за его передвижениями. Когда бы Гарри ни открыл глаза, он видел Снейпа то сидящим на постели, то в придвинутом кресле. Будто тот не спал, не ел и не посещал уборную и, казалось, был в этой спальне всегда, так же как и Гарри. Снейп вроде как… позаботился о нём. Для Гарри это было не менее странно, чем для самого Снейпа — поселиться в этой квартире. Гарри считал, что чуть-чуть раскис после встречи с Дамблдором, но собраться не получалось: высокая температура, чужая пижама и бальзам с эвкалиптом не давали обрести привычную твёрдость. И Гарри сделал вид, что обо всём забыл, а жизни вне этой квартиры не существует. К вечеру он мог говорить, и, чтобы скоротать время, расспрашивал Снейпа об учёбе в колледже, о его работе, а потом спросил, почему он когда-то решил играть на скрипке.

— Немного странный для тебя выбор, — говорил Гарри, — я бы решил, что ты скорее химик, врач или прокурор. Шерлок Холмс, одним словом, — добавлял он лукаво.

— Он не был прокурором, — с присущим ему педантизмом отвечал Снейп, и Гарри веселился.

— А я писал ему письмо. Знаешь, там, в будке. Просил его помощи.

— И как?

— Ты же здесь.

Снейп бросил на него незначащий взгляд.

— Действительно, — ответил он, и Гарри поразился тому, сколько интонаций и возможного скрытого смысла профессор сумел вложить в одно-единственное слово.

— Ты можешь сыграть что-нибудь?

Не возражая, Снейп сходил за скрипкой и с перерывами исполнил несколько мелодичных пьес. Гарри, прикрывая глаза, слушал сначала музыку, потом тишину, потом снова музыку и думал о скрипках, о Снейпе, о счастье, об английской осени, о том, как всё одновременно просто и сложно в этом мире, и о том, что всё-таки захотелось бульона.

— Она меня волнует, — ответил Гарри на вопрос о музыке. — Раньше я как-то не вслушивался. Я думаю, я даже гнал бы её прочь, — добавил он задумчиво, — такую музыку.

— Почему?

— Она заставляет задыхаться, а я не хочу умирать.

Снейп отложил инструмент.

— Вы сами ответили на вопрос, почему я решил стать скрипачом. Я услышал нечто, заставившее меня задыхаться. Я хотел владеть этим так сильно, что не боялся смерти.

Гарри задумчиво кивнул.

— Да, ты очень смелый человек.

— Скорее, очень жадный, — возразил Снейп, усмехнувшись, и Гарри тоже улыбнулся.

— Ну а вы? Почему вы здесь? Вам тоже не слишком подходит ваше амплуа.

Гарри поморщился, и Снейп снова объяснил ему слово.

— Чтобы выжить, нужно быть сильным, а я хотел жить так сильно, что не боялся морали, — ответил он в тон Снейпу.

— Выжить любой ценой?

Гарри ощетинился.

— Не надо мне тут рассказывать, что есть вещи поважнее жизни. Ничего не может быть важнее жизни, потому что без жизни тебе ни хрена не нужно. А моралееды пусть подотрутся своей моралью и обмотаются ею, как мумии — простыней. Если надо, я на всё…

Закашлявшись, он осёкся. После встречи с Дамблдором он уже не мог утверждать, что пойдёт «на всё», хотя убеждал себя, что и в этом ничего такого нет. Собирался же он заставить Снейпа… На том стоит мир. Сильные имеют слабых — вот и вся правда. Гарри разозлился сам на себя.

— На всё пойду, — закончил он хмуро, отворачиваясь.

— Ваши родственники, — заметил Снейп, — те, кто вас воспитывал, наверное, немало повлияли на ваш выбор карьеры.

Гарри бросил на него осторожный взгляд. Сперва он хотел ответить, что Снейпа это не касается, но кусаться не получилось. Он заговорил блёклым голосом:

— Ты не думай, я не ягнёночек. Ты, может, считаешь, меня, бедного, обманули? Я всегда знал, кем стану. Затем, чтобы всякие старые лицемеры не указывали мне, как жить. Мои родственники взяли меня к себе и воспитали, как сына. Я не рос в приюте или на улице, как Колин Криви и Гермиона, и никто не пытался трахнуть в жопу одиннадцатилетнего меня. Я жил в прекрасном месте, в огромном доме, в собственной комнате. Меня водили в лучшую школу Палермо. Я получал всё что хотел: игрушки, шмотки, тачки. Дядя и тётя дали мне всё, что у них было. Даже мой тупоголовый кузен, в конце концов, стал относиться ко мне, как к брату. Я их всех люблю, потому что они моя семья, а семья — святое; не знаю, как в Англии, а в Италии это тебе любой скажет. Вот чего я не люблю, так это оправданий. Так что можешь смело считать меня подложопым гадёнышем. Я хотел быть тем, кто я есть, ясно?

Тирада отняла у Гарри оставшиеся силы. Он закашлялся и рухнул обратно в постель, — произнося эту длинную речь, он так разволновался, что сперва сел на кровати, потом встал на колени и, размахивая руками, бросал Снейпу в лицо колючие слова. Гарри завернулся в одеяло и сердито засопел. Он разберётся с Дамблдором. Там видно будет, кто кого поимеет. Может, Дамблдор старый, умный и хитрый, но Гарри умел выкручиваться. Наверняка можно найти выход из положения, и старый педрила ещё поцелует Гарри в зад.

Снейп никак не прокомментировал этот выпад. Сердитый и мрачный, Гарри получил-таки ужин, снова испытав что-то, похожее на угрызения совести. Но есть больше не хотелось, и Гарри, раздражённый, улёгся, надеясь, что назавтра он уже сможет встать. Лежать надоело.

Спустя какое-то время уже на грани яви и сна Гарри услышал:

— Где вы видели голубых ежей?

— Там.

— Это там же, где водятся и розовые лошади? На Сицилии?

— Угу.

— Странный окрас у животных на Сицилии.

— Это потому, что они умываются в утреннем море, — пробормотал Гарри и этим вечером больше ничего не услышал.