Царь горы

Глава 55. Плоть и кровь. Часть вторая

Наступил день Святого Валентина, и, кроме шлюх и наркодилеров, никто не собирался работать. Но рабочие дни для Гарри уже давно проходили как в тумане. В казино он старался отделаться ото всех как можно скорее, а потом бродил по Лондону рассеянный, неприкаянный, пока Северус не возвращался из колледжа или с репетиций.

Они как будто сошли с ума: не вылезали из постели в выходные и в будни; разобравшись с делами, тут же мчались домой, чтобы снова оказаться вместе. Если Гарри ещё был озабочен сексом в силу возраста, то Северус не мог найти ни одного рационального объяснения своему безумию. Они упивались друг другом, и каждый день казался последним. Северус был спокойным, уравновешенным, его и в постели оказалось трудно смутить или поставить в неловкое положение. Он был настолько уверен в себе, что Гарри мгновенно терялся рядом с ним: он с грехом пополам лепил на себя уверенность, как обслюнявленную бумажку. Северус же сам был уверенностью — она лучилась изнутри — и при этом был преисполнен сдержанного благородства: Гарри никогда бы не подумал, что это он будет вытворять всё то, о чём Гарри подолгу мечтал по ночам. Северус вёл себя раскованно: непринуждённо раздевался, легко шёл на эксперименты, а Гарри большую часть времени чувствовал себя ведомым, несмотря на то, что проявлял инициативу, зачастую доминировал, предлагая то одно, то другое, — бросался в омут с головой, каждый раз боясь, что Северус откажет ему. Но Северус почти всегда шёл ему навстречу. Они прощупывали границы своей чувственности, погружаясь в любовь всё глубже, ласкаясь часами, наслаждаясь телесной близостью. Они освятили оральный секс, возведя его в ранг искусства и заставляя друг друга изнемогать от удовольствия. При виде Северуса, склонившегося у него между ног, Гарри быстро ойкал и судорожно вздрагивал от сладких ощущений, словно пятнадцатилетний мальчишка. Он не мог сдерживаться и в порыве благодарности тут же лез целоваться, хватая Северуса обеими руками, прижимая к себе, как бесценный подарок, а Северус опускал голову и несдержанно кусал его за плечи. Гарри напрочь забыл, что когда-то воображал себе, как сам станет грызть его в порыве страсти, что будет первым, сильным, ведущим. Его хватало только на трепетные или торопливые ласки, на неловкие поцелуи, которые именно Северус быстро превращал в неистовые и жаркие. Он отдавал так много, что у Гарри даже не возникало острого желания брать и утвердиться в своей силе, потому что утверждаться было не в чем.

Они проводили долгие вечера сидя на диване в гостиной и целуясь, как будто были подростками, только узнавшими поцелуи на вкус, с трудом размыкая припухшие губы. Околдованный своей любовью и ощущениями, Гарри тянулся навстречу Северусу, а тот задавал и темп, и ритм. Его ласки вызывали растерянные попытки поспеть за ним, но Северус быстро перехватывал инициативу. Гарри, запрокинув голову на спинку дивана, с прерывистыми вздохами пытался ответить, но при всём его опыте у него не было ни одного шанса, потому что Северус был ему так важен и так дорог, что Гарри захлёбывался и терялся в своих чувствах, совсем не управляя собой. Иногда, после особенно жарких и долгих поцелуев, когда Северус сперва целовал его в губы, а потом запрокидывал ему голову, подставляя своим губам его кадык, Гарри со стоном, в котором слышались и наслаждение и протест, бухтел:

— Я тебе не девчонка.

Северус только улыбался в ответ на это — одними глазами — взгляд становился мягче, и несколько тонких морщинок собирались в уголках глаз, а Гарри, уже полуобнажённый, без рубашки и в расстёгнутых брюках, развалившись и часто дыша, не делал ни малейшей попытки изменить ситуацию. В нём пробуждалось такое наслаждение, что ласкаться в ответ было очень трудно, и Гарри чувствовал себя мальчишкой, глупым, неопытным, как будто с ним всё было в первый раз.

В последние дни Северус возвращался очень поздно, уставший: близились какие-то давно запланированные гастроли, а Гарри, старательно прорабатывающий свой план исчезновения и при этом вынужденный и дальше поддерживать своё реноме в синдикате, с трудом лавировал между работой и своей любовью. Он изворачивался, лгал и скрывался, лицедействовал и лицемерил — и так выматывался, что уже несколько дней подряд падал на кровать рядом с Северусом и засыпал, едва обняв его и коснувшись головой подушки. К концу недели он отделался ото всех, а у Северуса наконец-то должны были быть выходные.

Когда Гарри явился ранним вечером на Виллоу-стрит, он принялся трезвонить как на пожар. Не сказав ни слова, он подошёл вплотную, посмотрел Северусу в глаза и вдруг схватил его между ног. Его неугомонный энтузиазм на сей раз не могли укротить ни спокойный характер любовника, ни распахнутая настежь дверь, где послышался какой-то шорох.

Северус заставил его отстраниться и собрался было закрыть дверь, как вдруг увидел в коридоре Каркарова, выпучившего глаза. Гарри покраснел, ступил вперёд и смущённо поздоровался.

— Это не то, что ты думаешь… — начал он и тут же сообразил, какую глупость говорит.

— Игорь, я надеюсь на твою деликатность, — проговорил Северус сухо.

Тот кивнул, слегка оторопевший.

— Да не беспокойтесь вы. Я никому ничего не скажу.

Захлопнув дверь, Северус, рассерженный, повернулся к Гарри, но тот умоляюще закрыл ему рот рукой.

— Я знаю! Прости! Я виноват! Надо было закрыть дверь…

Северус прервал его:

— Я не столько о себе беспокоюсь. Гарри, я приблизительно представляю, что нас ждёт, если об этом станет известно. Тебе удавалось скрывать связь с Драко, но вы виделись с ним всего несколько раз. Ты никогда не приводил его домой и не ходил к нему. У меня ты ночуешь. Я жил в твоей квартире больше месяца. Ты понимаешь, насколько легко заподозрить правду?

— Прости, — повторил Гарри, снова целуя его в губы, — я спятил. Голову совсем потерял. Весь день думал о тебе. Скажешь, я одержимый? Прав будешь. — Он расстегнул на Северусе рубашку и спустился губами к шее. — Может, любовь и правда сумасшествие?

Дыхание Северуса стало чаще. Он стащил с Гарри его мотоциклетную куртку. Тяжёлая и грубая, с вшитыми пластиковыми налокотниками, она упала на пол как доспех. Раздосадованный случившимся, Северус грубо схватил Гарри за пояс джинсов.

— У меня предчувствие, что ты хочешь мне врезать.

— Иногда.

— А как же борьба с насилием?

Вместо ответа Северус расстегнул его джинсы. Те сползли, и Гарри не мог идти, поэтому им пришлось выпутываться из одежды на пороге гостиной. Гарри одним махом содрал с себя свитер вместе с футболкой. Глаза его потемнели. Они опирались на дверной косяк, прижимаясь друг к другу, а потом как-то так вышло, что Гарри увлёк Северуса за собой. Он решительно опрокинул любовника на кучу их одежды, но Северус сам не отпускал его, целуя в губы, и Гарри неудобно ёрзал. Обнажённое тело Северуса под ним было напряжено, он весь подался навстречу. Гарри хотелось больше — он хотел перевернуть Северуса на живот, проникнуть внутрь, но нужда была такой сильной, что он не мог ни на секунду ослабить свои торопливые, жадные движения. Гарри плюнул в ладонь и обхватил оба влажных торчащих члена рукой, лаская сильно, жёстко. Северус дёрнулся, стиснул зубы и сперма растеклась по руке Гарри, облегчая ему движение, делая его скользким и влажным. Гарри, задыхаясь, упал на своего любовника. Обессиленный, он закрыл глаза, но Северус заставил его приподнять голову и поцеловал глубоко и бесстыдно. Каждый раз, как он проявлял такую спокойную откровенность, Гарри просто заходился от ревности, думая, что любовницы Северуса когда-то были удостоены того же, что с ними он был так же спокоен, и уверен, и нежен, и этой нежностью доказывал им, что они единственные, неповторимые — навсегда.

— Я иногда хочу тебя убить! — пожаловался Гарри, и Северус вздёрнул брови.

— Опять?

Гарри ткнул его в бок.

— Ты всё смеёшься! А мне вот ни капельки не смешно! Как подумаю обо всех этих, которых ты вот так целовал… Не знаю, кого хочу убить больше.

Северус пытался сдержать смех, но ему не удалось. Они так и лежали у входа в гостиную среди кучи разбросанной одежды, и Северус, сам от себя не ожидая такой реакции, смеялся, не давая возмущённому Гарри подняться.

— Нет, с губ моих весь океан Нептуна не смоет поцелуев?

— Что?

— Неважно. Немного Шекспира. Гарри, это прошлое, — сказал Северус, успокоившись. — Прошлое имеет значение только в рамках сегодняшнего опыта. Но то, что дало тебе этот опыт, уже не существует. Оно растворилось во времени.

Гарри смотрел на него с сомнением, а потом сказал спокойно:

— Я не верю тебе. Система наказаний и возмездия, принципы справедливости и любой религии — всё выстроено на оценке прошлого. Прошлое никогда не исчезает. Просто оно не может быть беспристрастным, как и всё в этом мире.

— Потому что объективность — это глупость. Никто, осознающий себя как субъект, не может быть объективен. Я быстрее поверю, что объективен вон тот стол, если он, конечно, не умеет думать.

— Может, мы опять займёмся сексом? — взмолился Гарри.

— Ты уже не ревнуешь меня к веренице неведомых женщин?

— Нет. Этот разговор кого хочешь заставит уснуть, даже мою ревность. Можно я… — Гарри наклонился и нежно поцеловал его в губы. — Я хотел сегодня сделать как надо, но испортил всё ещё на пороге.

Гарри замялся, а потом продолжил:

— Я думал, ты скажешь, что любовь — это что-то возвышенное. Ну, там, забота, привязанность, прочные отношения, надёжность. Ладно, я… Я всегда считал, что любовь без секса — что-то нездоровое. Это с тобой я был уже на всё согласен…

Северус улыбался, но как-то невесело.

— Должен сказать, раньше я так и думал, — ответил он.

— А теперь?

— Вспомнил, что принадлежу царству животных.

Почему-то при этих словах Гарри снова припал к его губам.

— Я буду надёжным, — шептал он Северусу на ухо, — буду о тебе заботиться. Хочу о тебе заботиться. Хочу тебя. Пусть я животное — не боюсь и не стыжусь этого. Ты никогда не думал, что лучше быть глупым животным, чем умным человеком?

Северус тихо рассмеялся.

— Я думаю, эта свежая мысль хотя бы однажды посещала каждую умную голову. Гарри, животное тоже вынуждено выбирать. Куда бежать, за какой добычей, где гнездоваться, чтобы не погибнуть, — выбор для них так же важен, пусть он примитивнее и менее очевиден человеку. По крайней мере, такому, кто незнаком с повадками того или иного вида.

Гарри слушал, притянув Северуса к своей груди и забросив на него руки и ноги.

— Считаешь, по-настоящему умные люди могут хотеть снова стать глупыми? Мне кажется, это уже глупость. Долго учиться, узнать кучу всего, чтобы всё это забыть… — Гарри замолчал. — Ну, я тоже многое хотел бы стереть из памяти, но это не знания.

Северус, хмурясь, ласково сжал его руку.

— Это и есть настоящее знание, — сказал он, — то, что ты, узнав, хочешь забыть.

Гарри потащил Северуса в душ отмываться. Его слова о прошлом не выходили у Гарри из головы. И как Северус относится к его прошлому? Он был настолько скрытен, что Гарри оставалось только гадать или… спросить? Раньше ему в голову не пришло бы, что можно всерьёз поговорить о своём беспокойстве.

Но у Северуса были дела, связанные с его отъездом на гастроли, поэтому после ванной он сел с ноутбуком заполнять какие-то бумаги. Гарри сначала отвлёк себя кухней, а когда вернулся, Северус всё ещё что-то писал.

— Ты ещё занят? — спросил Гарри, подходя и заглядывая ему через плечо.

— Освобожусь через час, — проговорил Северус рассеянно, не отрываясь от документа.

Гарри походил по квартире. Телевизора здесь не было, на скрипке он играть не умел. В квартире была только куча книг и Гарри, перебрав несколько, вытащил одну наугад, тонкую, в мягкой обложке. «Аллен Гинзберг». Сзади была напечатана чёрно-белая фотография «Аллена Гинзберга» — молодого человека в очках и с большим еврейским носом.

Усевшись на диване, Гарри вяло перелистнул несколько страниц.

«Бремя мира — любовь. Под ношей одиночества, под ношей недовольства бремя, бремя, что несём мы — любовь… в фантазиях страдает, пока не рождена в человеке — смотрит из сердца, горит непорочно, ведь бремя жизни — любовь… нет покоя без любви, нет сна без сновидений о любви — безумствуй или будь холодным… последнее желание — любовь — не может быть горьким… да, да, вот чего я хотел»…

Гарри поднял голову и посмотрел на Северуса, пишущего за столом, и снова перелистнул страницы.

«Я играл музыку на платформах метро, я гетеро, но любил его, он любил меня… Мой живот трепетал, когда он проводил по нему пальцем, спускаясь к бёдрам… Я просто лежал на спине с закрытыми глазами, он доводил меня до оргазма ртом, пальцами обняв меня за талию… Я забывал, был я гетеро, геем, забавным или странным, я был собой, нежным, и любил, когда меня целуют в макушку. Я увидел его слова… мне стало так светло, я понял, что есть другие люди, такие же, как я»…

«Под миром много задниц и дырок, много ртов и членов, много спермы и много слюны, текущей ручьями, много дерьма, текущего реками под городами, много мочи струится под миром, много соплей в индустриальных ноздрях мира, пота под железной рукой мира, крови, хлещущей из груди мира, бесконечные озёра слёз… под миром есть проломленные черепа, раздробленные ноги, вырезанные глаза, отрубленные пальцы, разорванные рты, дизентерия, миллионы бездомных, измученные сердца, опустошённые души».

Рука Гарри легла между страниц. Он сидел молча, глядя куда-то далеко, пока Северус, закончив работу, не встал и не отвлёк его.

— Что с тобой?

— Мне больно.

Северус вынул книгу у него из рук и посмотрел на обложку.

— Странное у тебя чтение, — добавил Гарри лукаво и процитировал: — «Мы лежали под одеялами, болтали, читали мои стихи, обнимались и целовались живот к животу. Он здорово сосал... — Какой сюрприз — я думал, ты не голубой!»

Северус усмехнулся и ответил продолжением того же стихотворения:

— Да, но Гинзберг — исключение, мне почему-то с ним было хорошо.

Он сел рядом.

— У тебя удивительная память, я давно заметил. Сколько раз ты прочитал это, чтобы так легко цитировать?

— Не знаю. Пару раз. Просто мне понравилось. — Гарри улыбнулся и протянул к нему руку, тронув его за плечо. — Теперь я знаю, чем буду тебя шантажировать. Оказывается, ты втихаря почитываешь откровенную поэзию о геях.

— О любви, — возразил тот. — И Гинзберг был очень популярен, когда я был подростком.

Гарри подлез к нему ближе и, устроившись сверху, горячо поцеловал.

— Он тебе нравился?

— Как поэт.

— А вот эти «животы», и «оргазмы», и «сосал член» — это так, высокая поэзия и полёт бесплотного духа?

— Мне просто нравились его мысли.

— Ещё бы! — воскликнул Гарри, сползая ниже. — А мне как нравятся его мысли! Он тоже знает, что ртом можно всё.

— Так уж и всё?

— Им можно есть, говорить и любить.

Северус схватил его за плечо и тяжело дышал, пока Гарри всяческими способами демонстрировал ему, как можно любить ртом.

— Сумасшедший, — пробормотал он, пока Гарри застегивал ему брюки. Северус наклонился и, вглядываясь в блестящие глаза Гарри, поцеловал, лаская его усталые губы.

— Может, мне что-то и нравилось, — сказал он наконец, — но я всегда считал и до сих пор считаю, что дело в душе, а не в сексе.

— Ага, значит, ты тоже признаёшь, что пол неважен?

— Я этого и не отрицал.

Гарри встал, а Северус поймал его за руку.

Через секунду Гарри оказался на диване. Северус, придавив его своим весом, поцеловал его и сдвинулся ниже, а потом взял руками за талию, и Гарри задохнулся от удовольствия, подаваясь вверх и пытаясь удержать контроль над телом, теряя рассудок от горячей и нежной ласки. Он закрыл глаза, но ему хотелось смотреть. Он приподнял голову и увидел, как его побагровевший от прилива крови член погружается в рот. Пытаясь не причинить Северусу неприятных ощущений, он заставлял себя лежать смирно, но долго он не выдержал — выгнул бёдра и несдержанно подавался навстречу, желая вбиться в чужое горло. Рука его свесилась с дивана, казалось, Гарри перестал быть собой и превратился в озеро, но долго его расслабленность не продлилась — он слишком хотел. Всё тело его напряглось, лицо исказилось, и Гарри, вспотевший и задыхающийся, обмяк.

— Слушай, ты уверен, что у тебя не было опыта с мужчиной? — спросил он, подозрительно взглянув на любовника. — Ты так быстро освоился, прямо как всю жизнь это делал.

Северус устроился рядом с ним, поглаживая ему живот, отчего Гарри с удивлением почувствовал слабую вспышку нового желания.

— Я же говорил, что у меня было время подумать. В том числе и об этом. Гарри, я взрослый человек и к тому же склонный к взвешенным решениям. Я не стал бы бросаться с головой куда-то, не зная, что меня ждёт. Разумеется, я много думал и о сексе тоже.

— Ты думал о том, как будешь сосать мой член? Или я твой? Или мы вместе? Фантазии у тебя, однако… — пробормотал Гарри, потянувшись за поцелуем.

— Я, скажем так, проводил исследование, — ответил Северус сухо, и Гарри рассмеялся.

— О да! Такой наукой я согласен заниматься целыми днями! — он наклонился к самому уху Северуса, жмурясь и целуя его. — Расскажи, что ты наисследовал? А практические эксперименты были? Ну там… доказательства опытным путём…

— Не имеет значения.

— Знаешь, люди любят рассказывать о процессе своих поисков.

— Не я.

Гарри ласково погладил его по щеке.

— Ну и ладно, — сказал он вдруг. — Важен результат. Но я вроде как имею право, чтобы ты поделился со мной такими мыслями, раз уж я там главный фигурант.

Северус положил руку ему на бок и притянул в поцелуй.

— Большую часть моих мыслей мы уже осуществили. Гарри, всерьёз я не испытывал к тебе неприязни или отвращения к самой мысли об однополом сексе. Мне было непросто признать, что я хотел тебя, но я предпочитаю себе не лгать.

— И когда это произошло? — спросил Гарри задумчиво. — Мне казалось, ты совершенно равнодушен.

— Как только я понял, что ты на самом деле из себя представляешь.

— И как быстро ты это понял?

Северус молчал.

— Достаточно быстро, чтобы быть шокированным.

Несмотря на то, что Гарри видел нежелание Северуса говорить на эту тему, он продолжил расспросы.

— И ты решил, что лучший способ отделаться от соблазна — это поддаться ему?

— Возможно. Я не думаю, что экспериментировал бы с кем-то ещё, но теперь… не уверен.

— Ага, всякие гадости так затягивают, — добавил Гарри самодовольно. — Я тебя развратил. Потому что я развратный.

Он почувствовал, как Северус затрясся от беззвучного смеха.

— На мой взгляд, ты наиболее неразвратный человек из всех, кого я встречал.

Гарри фыркнул.

— Слушай, я, конечно, не хочу снова напоминать о своих подвигах, там, и всякое… но у меня была куча любовников и любовниц. И вообще я умею морально разлагаться на совесть.

— Ты совершенно не понимаешь значений некоторых слов.

— Я отлично понимаю слова, — ответил Гарри серьёзно. — Это разные люди вкладывают в них разные значения. Я считаю себя развратным не потому, что я делал что-то непотребное, а потому, чтобы прийти сюда, к тебе, я побывал в паре сотен чужих коек. Я должен был дойти к тебе иначе. Искать именно тебя и отвергать тех, кто был не ты.

— То есть противостоять так же, как своей семье?

— Да. Быть по-настоящему сильным. Я должен был устоять, но у меня не получилось. Теперь я постоянно чувствую себя грязным. А раньше этого не было. Вроде, знаешь, я был свиньёй в корыте, и мне казалось, что это и есть жизнь, а потом — хлоп — обернулся белым лебедем и узнал, что у меня и крылья есть, и жить я хотел не в навозе, а в озере. А ты мне твердишь, что прошлое не существует… Как мне забыть о нём?

— Я сейчас скажу банальность, но банальности — яркий пример для демонстрации жизненных законов. Ты ещё очень молод. Всё, что ты сейчас чувствуешь, пройдёт. Возможно, тебе для этого потребуется больше времени, и ты будешь дольше страдать, чем кто-то, не настолько восприимчивый.

— И ты забыл?

— Успокоился.

Гарри внимательно взглянул на него.

— Как же Люпин?

— Это не значит, что стоит поддерживать общение с людьми, которые составляли твоё прошлое. Я с ужасом думаю, что бы стало со мной, если бы я продолжал вращаться среди своих школьных врагов, жил теми же проблемами и мерил жизнь теми же категориями. Я всё отрезал и никогда туда не возвращался. Да, там было и хорошее, его было мало, но было. Я предпочитаю вспоминать его не омрачая. Те люди мне неприятны. Больше того: они тоже мерили бы меня меркой меня-из-прошлого, и я сразу выглядел бы человеком из моего прошлого. А это значило бы, что мне никогда не удалось бы освободиться, потому что и теперь от меня бы ожидали мыслей и поступков меня двадцатилетней давности. Ты сам прекрасно понимаешь, насколько люди могут быть инертны. Мыслить шаблонами удобно, и в сознании большинства посторонних людей мы тоже шаблоны. Это я и имел в виду, когда сказал тебе, что нужно уметь вовремя расставаться. Наступает момент, когда ты изменился, а твоё окружение — нет. От тебя будут ждать прежних суждений и поступков, а ты будешь требовать, чтобы на тебя смотрели по-новому. Тогда между вами останутся одни только претензии и непонимание.

— Ну, это другие люди. Пусть думают обо мне, что хотят. Что мне делать с самим собой?

— Ты сам сказал, что для тебя переменилось всё. Допустим, ты родился заново, и в прошлой жизни был гориллой, воровавшей кокосы с плантации. По-твоему, тебя сегодня должна мучить совесть за поступки той гориллы притом, что сама горилла не видела в своём поступке ничего предосудительного?

— Да.

Северус хмыкнул.

— Ну, не совсем совесть… — добавил Гарри. — Я понимаю, что теперь я не та горилла, но всё-таки и она тоже. То есть… я вроде должен заплатить за свои кокосы.

— Я ещё не слышал такую странную версию «Упанишад» и теории кармы. Гарри, исходя из твоих убеждений, ты за «свои кокосы» ответишь. Всё произойдёт само собой. Появится кто-то или что-то, что заставит тебя заплатить. В мире всё взаимосвязано — это закон и физики, и религии. По твоей же теории ты примешь своё наказание неизбежно, но сам ты не должен себя казнить, потому что это помешает тебе двигаться дальше и снова стать лучше.

— Думаешь, я становлюсь лучше?

— Думаю, что все мы со временем становимся лучше и сложнее.

Гарри улыбнулся и погладил его по руке.

— Я очень счастлив рядом с тобой.

Спустя несколько секунд что-то омрачило его лицо. Он смотрел в потолок немигающими глазами.

— Я боюсь, что-то или кто-то отберёт тебя у меня. Как будто придёт прошлое и потребует платить. Я те три месяца… Я не жил, — сказал он глухо. — Я хочу разделаться со всем как можно скорее. Мне придётся сделать поддельные документы и уехать из Англии. Как мы будем видеться? У тебя здесь всё, а я не смогу сюда вернуться.

— Когда настанет время уезжать, что-нибудь придумаем. Возможно, я закончу второй семестр… работу можно поменять.

Гарри взволнованно приподнялся.

— Подожди, ты, что, работу бросишь? Но это же вся твоя жизнь!

— Это только работа. Она не единственная, — сказал Северус бесстрастно, и Гарри сел рядом, молча глядя на него с недоверием.

— Ты… — Гарри замялся. — Ты всегда был один, да?

— Верно.

— Теперь ты не один.

Северус молчал. Только его рука напряглась, и Гарри оказался прижатым к нему чуть сильнее.

— Одиночество меня не мучает так, как тебя, — сказал Северус спокойно.

— Я не…

— Ну конечно.

Гарри видел, что Северус хотел сказать что-то ещё и едва сдержался, как будто за маской спокойствия его душил гнев.

— Скажи уже.

Северус посмотрел на него колючим взглядом.

— Случайный заложник в качестве приятеля и компаньона. Нет близких, нет друзей, не с кем поговорить о своей сексуальной ориентации, о своих сомнениях, о своих потерях, не с кем обсудить простой интерес к театру, пойти на прогулку, на ужин, на футбольный матч. Для любовников — денежный мешок, для родственников — мешок для упрёков, для крёстного отца — мешок его личных заблуждений. Конечно, ты не одинок, высокородный Гарри Поттер.

Гарри вздрогнул и отвернулся.

— Перестань, — прошептал он.

Северус будто сдавил рукой его вскрытое сердце. Вдруг он сильно сжал Гарри плечи и поцеловал. Гарри от неожиданности задохнулся, а поцелуй стал ласковее. В объятии Северуса всё-таки чувствовалась злость. А Гарри понял, что этот гнев был требованием доверия, как будто Северус нуждался в нём. И тогда боль внезапно ушла. Показалось, что Северус не поцеловал, а окунул его в опиум. Остались только слабость и глухая пульсация. Тогда Гарри сумел обнять Северуса тоже и ещё долго прижимал его к себе дрожащей рукой.

— Я немножко подружился с Гермионой.

Северус молчал.

— И тебе не следует ей доверять.

— Знаю.

— В своём одиночестве люди сами виноваты, — сказал Гарри, глядя в потолок.

— Этому тоже твой дядя тебя научил?

— Нет, это я сам понял.

— По-твоему, лучше иметь в качестве так называемых друзей толпу первых попавшихся идиотов, только чтобы не называться одиноким?

— Если все вокруг кажутся идиотами, может, на самом деле они все нормальные, а это я страдаю идиотизмом?

— Подозреваю, что Коперник с тобой бы не согласился.

— А я знаю, кто это. — Гарри улыбнулся, но как-то невесело. — Северус, я-то не такой, как Коперник.

— Ты не можешь этого знать.

Гарри молчал.

— Так становишься глухим. Решишь, что весь такой нереально крутой и умный, как Коперник, и можно никого не слушать, кроме самого себя.

— Поэтому не занимайся оценкой собственной крутости. Нет у нас верных весов. Делай, что должен, и терпи.

— Ты именно так и работаешь?

— Да.

— Когда ты говоришь, всё выглядит так просто. Как будто любые колебания — глупости.

— Так и есть. Всегда существует список «за» и «против» и ответ либо «да», либо «нет».

Гарри приподнялся.

— И сколько «за» у тебя было, когда ты решил сказать мне «да»?

— Одно.

— Негусто, — заметил Гарри тихо.

— А я всё-таки шокирован, — продолжил он. — Когда я думал, что мне придётся всё бросить, — это одно, но слышать это от тебя…

— Я тоже был удивлён, когда ты сказал, что откажешься от своей работы.

— Ну… Ты вроде как сказал, что это был главный камень преткновения.

— Думаю, с твоей работой смириться мне было бы труднее всего.

Гарри пожал плечами и заметил:

— Но ты узнал о моём решении после того, как поцеловал меня.

— Да.

У Гарри замерло сердце. Он действительно не очень нуждался в словесных признаниях, но это короткое слово так же, как размышления Северуса о смене работы, сказали Гарри всё.

— Нифига себе ты меня любишь… — сказал Гарри, растерявшись как ребёнок, клянчивший ерунду на кассе и вместо этого узнавший, что ему отдали весь магазин. — Это за что?

Северус уже смотрел иначе. Немного насмешливо.

— Как ты решил уйти из мафии? — впервые спросил он напрямик.

Гарри, замявшись, не ответил. Некоторые вещи нельзя было говорить даже теперь.

— Там было всё вместе. Я шёл, шёл… по частям, а потом пришёл как-то весь, целиком, — наконец ответил Гарри рассеянно, обдумывая, что действительно мог бы рассказать. — А что, ты не веришь, что я могу это сделать?

— Можешь. Ты знаешь, кто такой Сулла?

Гарри фыркнул.

— Откуда бы?

— Луций Корнелий Сулла по прозвищу Счастливый был тираном и бессрочным диктатором Рима. О его судьбе довольно много написал историк Плутарх. Он же обвинял Суллу в том, что будущий диктатор вёл в молодые годы развратный образ жизни. Сулла изобрёл так называемые проскрипции — списки лиц, объявленных вне закона, — конфисковывал их имущество, казнил людей и разрушал города, использовал все известные тогда методы массового политического террора. Любой убийца проскрибированного получал два таланта серебра, а это около сорока килограмм. Сулла был первым, кто дважды захватил Рим. Первым, кто провозгласил себя диктатором «до тех пор, пока Рим, Италия и вся римская держава не укрепится». Однако спустя три года он внезапно отказался от власти, отстранил всех телохранителей и появлялся в форуме только в качестве частного лица, никак не вмешиваясь в политический процесс.

— Почему?

— Трудно сказать. Он сделал это по собственной воле. Остаток жизни он посвятил увеселениям. Впрочем, я могу рассказать другую историю. Ещё один римский император Диоклетиан…

— Тоже тиран?

— Да. Он сделал императорскую власть неограниченной и установил доминат. “Dominus et deus noster sic fueri iubet” — «так повелевает наш государь и бог» — этими словами начиналось всякое правительственное письмо ещё со времён императора Домициана.

— Домициан тоже отказался от власти?

— Нет, этого убили его же придворные.

Гарри фыркнул.

— По состоянию здоровья Диоклетиан отказался от власти и удалился на родину, где много лет жил очень уединённо. Его неоднократно пытались убедить вернуться, но бывший император был абсолютно счастлив, выращивая огород.

— Впрочем, история знает и других, — продолжил Северус, — индийский министр финансов, отслужив положенный срок, раздал всё своё имущество бедным и отправился в пешее паломничество по стране. Поэтому ты не удивишь меня рассказом о том, как твои ценности изменились: были сотни таких случаев, и один из самых известных — как сборщик податей, мытарь Левий Матфей бросил деньги на землю и пошёл за Иисусом. Памятуя о твоей нелюбви к христианской религии, я не стал приводить её в пример первой.

— Мне до сих пор иногда кажется, что все они идиоты, — пробормотал Гарри нерешительно.

— Тебя же что-то подвигло отказаться от твоих часов, особняков и самолётов.

Гарри помолчал.

— Ты, — ответил он, — я не хотел тебя терять. Но принял я это решение не из-за тебя. Ты только показал мне, что у меня здесь, — он приложил руку к груди, — может быть удивительное спокойствие. Счастье. Как будто я договорился с миром о чём-то важном.

— Это называется «гармония».

— Наверное. Так вот, там, где я сейчас, ну… работаю, да… Там этого нет. Я постоянно чувствую, как будто мне здоровенная и тупая пила пилит вот тут. — Гарри показал на голову. — Оказывается, я всё время жил в этом кошмарном пилеже, только сам этого не понимал. Я хочу и дальше разбираться, что у меня здесь, — он показал пальцем в голову, — и здесь, — ткнул себя в грудь. — Не хочу никому зла. Не хочу разрушать. Но дело даже не в этом… Ну, было у меня то, сё… А счастливым, выходит, я не был. А теперь я счастлив. Хочу, чтобы ты тоже был счастлив, поэтому мне не понравились твои слова о смене работы. А может, я ещё кого-то сумею сделать счастливее, понимаешь? Может, кто-то, как я, хотел, там, миллион или всех нагнуть, а не знает, что счастье… — Гарри повернулся к Северусу и посмотрел на него удивлёнными глазами, продолжая держать руку на груди. — Да, как ты тогда сказал… счастье здесь, — сказал он растерянно. — Выходит, ты и правда всё это время был счастлив?

— Был. Но, оказалось, можно стать ещё счастливее, — ответил Северус серьёзно.

— Часы! — воскликнул Гарри, вскакивая с дивана. — Он вернулся спустя минуту и протянул Северусу свои платиновые наручные часы. — Оставь их у себя. Я попробую их продать, но это подарок крёстного, а он все аукционы проверяет, и часы номерные …

Гарри задумался.

— Нет, не думаю, что их удастся продать незаметно, — сказал он с досадой.

Северус отвёл его в кабинет, где быстро отпер сейф. Гарри с улыбкой наблюдал, как его любовник даже не попытался скрыть шифр. Среди бумаг лежала пачка денег, стояло несколько бархатных коробочек. Северус достал одну, вторую и выставил их на стол.

— Можно? — спросил Гарри, тронув ту, что побольше.

Северус кивнул. Внутри оказалась та самая коллекция запонок, которую Гарри видел на фотографии в деле. Он перебрал причудливые фигурки.

— Почему ты их не носишь? Они весёлые, — сказал Гарри, улыбаясь. — Тут и собаки, и коты, и планеты, и кости игральные… Смотри, даже карточные масти… — Гарри вытащил одну овальную запонку, расписанную эмалью, в золотом кружеве. На белом фоне внутри овала была изображена игральная карта — дама червей. Сердце в уголке карты выделялось кровавым пятнышком. Вещица выглядела очень ценной — Гарри быстро приметил и розовый оттенок золота, и качество рисунка, и изящность фарфорового личика. Запонка походила на портретные миниатюры восемнадцатого века, которые Гарри однажды увидел в лондонском музее, и не очень была похожа на остальную коллекцию — достаточно дорогую, но всё же не являвшуюся собранием музейных шедевров.

— Ну ладно, эти какие-то странные. Ещё носить дам червей на рукавах! А вот, смотри, в виде кораблей. А это… Ух ты!.. — Гарри перебрал всё, пока Северус, усмехаясь, наблюдал за его восторгами.

Гарри отложил в сторону стопку бумаг из фонда на характерных бланках, которые он уже видел несколько раз. Подняв верхний лист, он быстро пробежал его глазами и внезапно побледнел.

— Это список членов совета?

— Ну да.

— Здесь половина твоего оркестра. И твой сосед тоже там состоит. Почему ты не сказал?

— Его пригласил туда ещё Стэнфорд, — отозвался Северус. — Игорю едва исполнилось двадцать, он уже был мировой знаменитостью. Участие в таком деле человека известного приносит большую пользу.

Гарри молчал.

— Да я смотрю, здесь полно знаменитостей, — заметил он отстранённо, и Северус пристально взглянул на него. Он знал этот тон — обычно Гарри пытался скрыть удивление или потрясение.

— В чём дело?

— Ни в чём.

— Гарри!..

Северус злился, понял Гарри, подняв голову.

— Не сердись, — попросил он, — Я… я должен подумать. Мне трудно доверять кому-то.

Взгляд Северуса смягчился.

— Я знаю.

— В твой сейф пытается пробраться целая куча народу, — заметил Гарри, — а ты даже шифра не прячешь.

— А смысл, если сюда действительно уже пробралась куча народу?

Гарри уселся на стол и, недовольно разглядывая дверцу сейфа, рассказал Северусу о Нарциссе Малфой, о том, что её шантажируют, и о том, какими «изящными» методами она решила проникнуть в заветный сейф.

Северус, к его удивлению, не выглядел ни смущённым, ни разозлившимся, скорее, раздосадованным и позабавленным.

— Тебя это не задевает?

— По-видимому, я не очень-то привлекателен, — заметил Северус с лёгкой иронией.

— Вот и отлично, — проговорил Гарри с мстительным удовлетворением. — Лучше пусть все на свете считают, что ты страшный, потрёпанный, тоскливый зануда, честный, скучный, неинтересный, слишком добрый и потому глупый, тошнотворно положительный и вообще — пусть все на свете любят только злодеев! Тогда мне не придётся ни с кем соперничать.

Гарри взял его за руки и поцеловал, теребя пуговицы на его рубашке.

— Тебе и так не придётся.

— Я хочу быть уверен.

— А ты не уверен?

— Ни в чём нельзя быть уверенным. Я хочу верить, но, наверное, мне забыли заложить эту программу, — Гарри устало постучал себя по голове.

Они стояли молча, прижимаясь друг к другу. Северус ласково провёл руками по его спине.

— Ты хитрец, — пробормотал Гарри, — ездишь на древнем драндулете, поставил себе незаметную дверь... А я-то за ней нашёл сокровище…

Вместо ответа Северус мягко поцеловал его. Вдруг он коснулся губами уха, прижав Гарри к себе чуть крепче, и сказал тихо:

— Это я нашёл.

Гарри сильно покраснел. Кровь бросилась ему в лицо, так что Гарри уткнулся пылающим лбом в Северуса. И почему так стыдно, неловко? Как будто это были не прекрасные, а страшные слова, и от них хотелось не то убежать, не то целовать Северуса торопливо и жадно или даже поддаться ему, сделать всё, что он хочет. И почему любить — это так прекрасно и ужасно тоже? Гарри молчал, обнимая Северуса, чувствуя, как тот гладит его спину под расстёгнутой рубашкой.

— Почему Нарцисса просто не попросила меня?

— Боялась, что ты задавишь её принципами.

Северус нахмурился и выпустил Гарри из объятий.

— Возможно, она была права. Не думаю, что я просто так отдал бы эти неведомые документы. По крайней мере, попытался бы убедить Нарциссу решить вопрос с долгами судом. Платить шантажисту — последнее дело.

— Дело ведь касалось драгоценного Драко, — пожал плечами Гарри. — Не думаю, что ты хоть в чём-то бы её убедил.

— Забрать Драко из колледжа и отправить его за границу было моей идеей, — сказал Северус с прохладцей.

Гарри молчал.

— Вы всё ещё друзья?

— Отношения стали несколько натянутыми, но я всё ещё приглашён на бал по случаю дня рождения Нарциссы.

— Надеюсь, приглашение на два лица?

— Да. Подожди, ты собрался идти со мной?

Гарри фыркнул.

— А как же! Нарцисса должна мне. Я не спросил у неё за те расписки, но она обещала рассказать мне, кто и что от тебя хочет. Когда бал?

— В субботу.

— Значит, мы отправимся к Малфоям. Я хотел просить, чтобы мы завтра переночевали у меня.

Северус молча вглядывался в его нерешительное лицо.

— Хорошо, — сказал он просто.

Гарри подошёл к нему и ласково взял его за руку.

— Я хотел сказать… я верю только тебе. А если вдруг ты захочешь предать меня, я не стану с тобой бороться. Я не могу и не хочу этого делать.

Северус заставил его посмотреть себе в глаза.

— Если бы я обманул тебя, ты бы это принял?

Гарри какое-то время стоял не двигаясь.

— Я тебя люблю.

В глазах Гарри мелькнуло что-то ему несвойственное: уверенность, но полная спокойного достоинства.

— Пойдём поужинаем?

— Ты уже проголодался?

Гарри улыбнулся.

— Я поговорил бы ещё об императорах, о Гинзберге и о том, кого ты процитировал, — о Шекспире, да? Как там было… Слова прямо танцевали… Бум-та-ра-ра-ра… — Гарри сдвинул брови, пытаясь поймать ритм. — Увы, голос искусства легко заткнуть урчаньем живота! — заявил он и, расхохотавшись, потащил Северуса в кухню.