Царь горы

Глава 49. На дне. Часть первая

Контрафактный товар гнали в город с не меньшей осторожностью, чем оружие. Ужесточившиеся законы об интеллектуальном праве заставили производителей поддельных швейцарских часов, китайской дизайнерской одежды с итальянскими логотипами и пиратских дисков уйти в глубокое подполье и полностью отдаться на милость мафиозных группировок. Закон этот вышел незадолго до возвращения Гарри в Лондон. Синдикат до выхода Сириуса из тюрьмы и приезда Гарри в столицу не расширял сферу деятельности — при таких обстоятельствах это было непросто, поэтому все ходы и выходы, через которые в Лондон стекался контрафакт, достался Линдсену. Эти же пути, как выяснил Гарри, использовали Уизли для контрабанды бриллиантов.

Курьер, который так неудачно засветился на границе, всё ещё ждал суда. Он же и рассказал Локхарту, который, в свою очередь, доложил обо всём Гарри, что нужный человек на таможне обычно занимался вопросами незаконного ввоза в страну порнографии, а бриллианты были так — побочной деятельностью. Эти сведения, которые Гарри мог получить ещё пару месяцев назад, дошли до него только накануне Рождества, когда на очередном собрании он поднял вопрос о неохваченном пока ещё рынке нелицензионного видео. Тогда-то Грюм и доложил ему, что весь трафик контрафакта принадлежал Линдсену, а самый большой доход его банда получала от распространения нелицензионного видео и порнографии.

Гарри, Артур и Сириус тщательно просчитали возможную выгоду, и цифры выходили феноменальные. Неудивительно, что Линдсен обладал арсеналом целой армии — на деньги, которые он получал от оборота порно, можно было купить целое графство.

Однако Гарри не торопился выступать против Линдсена. Чутьё подсказывало ему, что на этот раз он ввязывается в слишком серьёзную игру. Провал дела с бриллиантами, отмываемыми через магазин Квиррелла, нет-нет и всплывал в памяти Гарри. Он находил этому только одно объяснение: именно Линдсен сорвал им поставки. Тогда, возможно, покушение на Ремуса Люпина было его рук делом. Линдсен доставил им испорченное оружие. Очевидно, что он хотел отодвинуть синдикат от власти, но явно не страдал интеллектом настолько, чтобы продумывать многоходовые комбинации. В конце концов, Гарри всё же удалось выяснить, что именно поддержкой Линдсена заручился в своё время Амос Диггори, желая поставить своего сына во главе синдиката.

— Но Линдсен, конечно, сам хотел всё здесь возглавить, — заметил Сириус. — Уверен, что как только они бы убрали нас с тобой, Линдсен уничтожил бы и обоих Диггори.

Гарри хмурился.

— Его кто-то очень крепко поддерживает, — проговорил он негромко, просматривая сведения о Линдсене, приготовленные ему Гермионой. — Кто-то на самом верху. Кто хочет, чтобы остатки семейства Поттеров и Блэков исчезли с горизонта.

Он задумчиво отложил бумаги на стол и привычно повернулся к «Прачке».

— Скажи, давно здесь эта картина? — неожиданно спросил он у Сириуса.

— Она тут висит с тех пор, как Джеймс её купил, — уже лет двадцать с лишним. Джеймс говорил, она напоминает ему о твоей матери. Лили очень любила эту картину.

Гарри снова задумался. Он рассеянно окидывал взглядом рыжеволосую девушку.

— Ты же в тюрьме сидел. Почему её не убрали?

Сириус с довольным видом откинулся в кресле.

— Я отдал распоряжение, чтобы и здесь, и в доме Поттеров всё оставалось, как при их жизни. Так хотел и Джеймс. Он и Лили составили завещание, как только ты родился. Одним из условий было сохранить обстановку. Для тебя, — добавил он.

— Мне кажется, это было неосмотрительно — оставлять такую ценную картину здесь после того, как родителей пытались посадить. Как же конфискация имущества? А другие банды?

— Никто бы тут ничего не конфисковал. Официально мне тут ничего не принадлежит. Всё записано на мою старую сумасшедшую матушку Вальбургу, которая мирно лечится в доме престарелых от болезни Альцгеймера. Я же, как примерный сын, управляю её имуществом. Кроме того, здесь оставались Грюм, Люпин, Локхарт и остальные. Они бы не дали ничего тут тронуть.

— Твоя мать и правда больна?

— Да что ты, бог с тобой! Она уже лет двадцать как умерла.

Гарри замолчал. Он обошёл кабинет, разглядывая панели стен, тронул стеклянную дверцу шкафа, где стояли бутылки с выпивкой, и обернулся к Сириусу.

— Папа тут не устраивал каких-нибудь тайников?

— Мы не поленились целый лабиринт построить, а ты про какие-то тайники. Конечно! Ведь это был его рабочий кабинет.

Сириус, опустившись на колени, нажал на край знакомого Гарри плинтуса.

— Джеймс обычно держал тут на всякий случай немного денег и оружие, — сказал он, демонстрируя Гарри пустой тайник. — Когда они уходили отсюда, он, конечно, всё забрал.

— Значит, здесь ничего не было?

— Разумеется, нет! Да и что там ещё могло быть?

Гарри пожал плечами. В голову закралась мысль, что тот, кто побывал тогда в кабинете, ничего не нашёл.

— Ты говорил, что про лабиринт никому неизвестно, кроме Люпина и Петтигрю. Но наверняка остальные тоже знают, — заметил Гарри рассеянно. — Потайная дверь в соседней комнате, конечно, потайная, но они тут столько лет отирались без всякого надзора. Да и Люпин наверняка проболтался кому-нибудь.

— Подвалы заперты. Единственный ключ был у меня. Я отдал его тебе.

Гарри фыркнул. Железный аргумент. Запоры от бандитов.

Сириус понял причину его скептической усмешки.

— Не знаю, Гарри, — ответил он с сомнением. — Возможно, об их существовании известно кому-то ещё.

В общем-то, всё, что Гарри хотел узнать, он узнал. Люпин… Петтигрю… В подвалах тем вечером мог быть кто угодно.

Был вечер пятницы, и Сириус отправился по городу проверять все прочие принадлежавшие им казино, потому что на половину игорных домов внезапно налетела налоговая полиция. Как-то неожиданно именно сегодня то тут, то там возникли всякие неприятности. На одной из крупных нарколабораторий что-то взорвалось, и туда пришлось отправить целую кучу людей, чтобы прикрыть производство от полиции. Напали на Олливандера, и старик в панике целый день трезвонил сперва Грюму, а потом и Гарри. Роковую роль в этот день сыграло то, что даже Гермиона вынуждена была уйти вместе с Роном и небольшим количеством простых солдат в очередной рейд — разломать какие-то ларьки в чайнатауне, хозяин которых нагло отказался платить свою долю. Гарри остался один, все его люди разъехались. Он ни капли не обеспокоился, что домой придётся тоже добираться самому. В последнее время Сириус настаивал, чтобы они не ездили без охраны, потому что Гарри встал поперёк горла целой куче народу. Однако Гарри, который сумел провести целый месяц повиснув обезьяной на деревьях под домом Северуса, не внял его предупреждениям. Постоянно таскать за собой охрану было муторно, и Гарри казалось, что по утрам он вынужден выезжать на работу во главе бронетанковой дивизии. Он любил скорость и свободу передвижений, поэтому почти всегда ездил один, не дожидаясь даже Гермиону, которая продолжала претворять в жизнь их план по внедрению в семью Уизли. По крайней мере, Гарри получил от неё подтверждение истории с Перси. Он действительно исчез где-то на американских просторах вместе с любовником, а семейство Уизли больше не произносили его имя в доме, где воцарился траур. Гарри при этих словах поинтересовался, не убили ли Перси свои же, на что Гермиона ответила:

— Артур ни за что не убьёт сына.

Гарри пожал плечами. «Ни за что», как и «всё что угодно», тоже было весьма резиновым.

О Роне Гермиона сообщала Гарри удовлетворительные новости. Похоже, что Рон ему не лгал.

— Он на твоей стороне, — говорила она. — Уизли почти вдвое увеличили свой капитал. Рон стал играть значимую роль в семье, а до этого, в основном, был на побегушках. Вроде бы они теперь финансируют какую-то крупную забастовку фабрик Ирландии в пользу праворадикального кандидата-националиста.

Гарри махнул рукой. Что делают Уизли со своими деньгами в Ирландии, его не интересовало. Ему нужна была их поддержка здесь, а Рон в последние недели стал ему надёжным товарищем. Вдвоём было проще — Рон был неглупым и при этом рослым, сильным и отчаянным. Именно такой нужен был Гарри, потому что крёстный был рафинированным дельцом. Сириусу нравился игорный бизнес, а его образование и манеры были отличным тому дополнением. Он не любил рейдерские захваты и лишний раз размахивать оружием тоже не стремился. Рон же был достаточно неразборчив, чтобы активно участвовать в любой заварушке, которая могла принести барыши.

Гарри стал известен сам и принёс славу Рону. Криминальная хроника с большой осторожностью писала о мафиозной верхушке — большие деньги предпочитали оставаться в тени. Фамилия «Поттер» в газетах не фигурировала — Гарри называли исключительно его новым прозвищем. Он официально стал крёстным отцом Лондона, и это не преминул отметить и дядя, изредка подающий весточки из Палермо. Его последний телефонный звонок чем-то напомнил разговор с Дамблдором: решения Гарри были одобрены. В прессе же личность Гарри и его судьба обрастали нелепыми историями и дикими подробностями, но по большей части для публики он оставался загадочной фигурой с ореолом баснословного богатства и титулом главы криминальной столицы без фамилии и описаний внешнего вида. Рита Скитер, только однажды посмевшая упомянуть про «жестокие изумрудные глаза», теперь невозмутимо строчила о политических новостях Южной Америки, а кроме неё, никто не рискнул шеей ради сенсации.

В вечерней пятничной газете Гарри прочитал гневное обращение к властям «рядовых граждан, пожелавших остаться неизвестными из опасения за жизни своих близких». «Граждане» требовали принять меры, призывали хором Гарри посадить, а лучше — сразу уничтожить, чтобы «не допустить». Чего — Гарри не очень понял, но за шумной заметкой скрывалась открытая попытка создать Гарри репутацию насильника, убийцы и фашиста. Гарри только усмехнулся и отбросил газету. В общем-то, он и был убийцей, чуть не стал насильником, ну а до фашиста, наверное, тоже недалеко.

В комнате отдыха, смежной с кабинетом, Гарри устало прикорнул на диване и, задумавшись, изучал себя в зеркало. Как вышло, что он очутился в этих сетях? Он оказался так же слаб, как и Драко. Жизнь, как рулетка, подхватила его и закружила — ведь Гарри рос, взрослел и никого не хотел убивать. По-видимому, он недостаточно сильно противостоял этой ненависти, пожиравшей всё вокруг, и в конце концов теперь сам ей служил. Он изо дня в день шёл под лозунги «бей», «дави», «грызи», и теперь встретил эти же лозунги и в отношении себя самого, что, впрочем, наконец и означало тот самый заветный успех. Гарри влез почти на самую вершину пирамиды и, свесив ноги, с недоумённым любопытством взирал на тех, кто так пропагандировал лезть вверх, а теперь пытался оттуда свергнуть. Быть первым, соревноваться, добиться, пробиться, быть богатым, влиятельным, значительным — Гарри слышал это каждый день от Сириуса, от дяди и тёти, от родителей своих школьных приятелей, в телевизионном экране — от всех вокруг. И при этом «не убий», «не лги», «не укради», когда даже на крошечных межшкольных соревнованиях умудрялись вводить себе допинги и своих судей в состав жюри. Конечно, деятельность Гарри была более значительной, чем какие-то там соревнования школ. Гарри был в олимпийской лиге, где ставки были крупнее, а правила — безжалостнее. Всё напрямую зависело от масштаба лицемерия, но принцип оставался тем же самым: можно было «не лгать» школьному комитету, налоговой инспекции или стране. И родители Гарри, и родители его одноклассников — все взращивали амбиции, самолюбие и жажду соревнования, вызывая тем ненависть к соперникам, воспитывали своих сыновей жестокими, беспринципными, успешными.

Вокруг было слишком много злобы и отчуждения. Он и сам был озлоблен. Гарри, всё ещё разглядывая себя в зеркало и поджав ноги, закутался в плед. В те немногие дни рядом с Северусом он по-настоящему жил. Он не был счастлив ни одной минуты с тех пор, как Северус ушёл. Гарри всегда казалось, что любовь — удел женщин. Женщины видят в любви смысл жизни и краеугольный камень существования. Однако чувство, которое он испытал, было не просто любовью. Это было нечто высшее — оно было жестоко прекрасным. Оно ослепило его глаза, но Гарри вдруг сумел видеть без них — самую суть, матрицу жизни. В эту ночь на мгновение истина открылась Гарри во всём, что его окружало. Небо и земля, наука и религия, животные и люди, энергия и материя — всё сложилось в единую картину, её целостность и величие заставили Гарри трепетать. Северус Снейп, музыка и жизнь вызывали у него одинаковое чувство — жажду совершенства. Казалось, что до того дня он был всё равно что немым, слепым и глухим. Гарри знал, что подобным образом действуют стимуляторы, и всё-таки немного удивлялся, что любовь и искусство вызвали в нём похожую эйфорию. Гарри подумалось, что это и было самым простым ответом. Человек призван природой стремиться к приятному. Утолив жажду и голод, он ищет нечто ещё более приятное. Хорошая еда, секс, любовь, искусство, жажда божественного вызывали эти удивительные ощущения, задействуя одни и те же синапсы и выбрасывая в кровь одни и те же гормоны. Искать бога мы запрограммированы биологией. И Гарри вдруг увидел то, что искал в своём сердце каждый человек и художник, а Риддл назвал великим алгоритмом — совершенство.

Гарри спрятал это тайное откровение глубоко в сердце, боясь, что оно тут же окажется выполосканным в лохани цинизма и ненависти. Он не признался даже сам себе, что видел Бога, предпочитая называть его любым другим словом, не таким испачканным кровью и вековыми предрассудками. Гарри очень сомневался, что сможет кому-то объяснить словами, что за озарение снизошло на него в ту ночь, ведь всем нужны были доказательства. Но доказательств не было, потому что отыскать их, как и любовь, как и истину в искусстве, можно было только внутри самого себя, преодолев пропасти, трещины и болота собственного сердца. Сам Гарри ещё пару месяцев назад посмеялся бы над таким сумасшедшим, который понарассказывал бы ему про какие-то там просветления.

Ненависть жгла его изнутри, но он не хотел ненавидеть. Он отчаянно хотел вернуть ту гармонию, которая позволила ему почувствовать себя неотъемлемой частью мира. Рядом не будет Северуса, но может, удастся сохранить хотя бы это? Гарри закрыл глаза, раздумывая, что, наверное, сказал Сириусу ровно половину от правды: он хотел убрать с арены Альбуса Дамблдора, но для того, чтобы можно было беспрепятственно уйти самому. Гарри пригрезилась небольшая хижина где-нибудь далеко в океане или в глухом лесу, где не было соревнований, карьеры и ведра бриллиантов. Океан был бы предпочтительней, потому что можно было бы ловить рыбу. Гарри прикинул, что мог бы купить небольшое судёнышко и ходить на акул. Можно было бы устроиться и на чужое судно. При мысли об этом он вдруг почувствовал себя не таким несчастным. Гарри повернулся, и рука его свесилась с дивана. Он с улыбкой думал, что руки его чесались от желания работать, а то, чем он занимался сейчас, похоже, работой не являлось. Гарри с ностальгией вспомнил, как они со Снейпом прилаживали дверь. Это чувствовалось правильным — физическое проявление его труда. Как будто в мире что-то изменилось благодаря ему. Северус для этого брал в руки скрипку. Гарри согласен был и на рыболовную сеть, топор или молоток. Он никогда не был нищим, но что-то ему подсказывало, что он не стал бы очень уж сильно горевать. Он не сомневался, что сможет прокормиться. Он был молодым и сильным, здоровым — он хотел такой же сильной и здоровой жизни, где не было места ненависти. Бороться можно было с природой — с водой, с огнём, с землёй, но с людьми Гарри больше не хотел драться. В последний месяц он окончательно убедился, что ему не нужна его нынешняя жизнь. Его душила ярость, клокотавшая в нём, но ничего из того, что он получил в последние дни, не уменьшило её, не сделало счастливее, не ослабило его безраздельное одиночество. Он искал смерти. Что ж, раз он так в ней нуждается, он умрёт. Гарри знал, кто может выправить ему два-три фальшивых паспорта. По одному из них придётся слетать куда-нибудь в Голландию или Венгрию, а там пару раз повторить процедуру. После этого Гарри устроит себе похороны. Так, чтобы ни одному из теперешних коллег не пришло в голову искать его среди мира живых. А потом он уедет как можно дальше. Сбежит куда-нибудь к берегам Бразилии, Мадагаскара или затеряется в шумных толпах Уганды, где не существовало никакого Гарри Поттера и никто не слышал о Северусе Снейпе. При этой мысли в сердце отдалось пустым и страшным, но Гарри задавил это чувство. Он не позволит себе умирать на самом деле. Может, он откроет очередную харчевню в Бангкоке, где будет кормить приезжих американцев отвратительной лапшой за двадцать центов, или примется торговать алжирскими коврами на тесных улицах Марракеша, или всё-таки станет ловить рыбу в каком-нибудь провинциальном и ужасно унылом прибрежном китайском городишке. Где угодно, лишь бы как можно дальше отсюда, дальше от Северуса, от своих мыслей и от этой беспросветной тоски. Гарри убаюкивал себя этими словами, желая уснуть лет на двести, потому что пробуждение означало снова возвратиться в Лондон, в январь и в эту изматывающую нелюбовь. Северус Снейп разбил ему сердце, и Гарри каждую минуту помнил, что сам был в этом виноват. Он хотел спать, быть одурманенным, без сознания или мёртвым, чтобы забыть. Северус растворился в прошлом. Гарри спал на диване. Но во сне он всё ещё любил кого-то так сильно, что, утыкаясь в подушку, беспокойно и ласково прижимал её к своей груди.

Тень набежала на его лицо. Гарри встревоженно пошевелился и, уловив что-то своим звериным чутьём, открыл глаза.

Сокрушительный удар по голове тут же отключил его, и Гарри, едва приподнявшийся, рухнул в темноту.