Царь горы

Глава 45. E lucevan le stelle

Закрывшись в кабинете и разглядывая красочную глянцевую рекламку, Гарри смущённо улыбался сам себе. Было странно смотреть на задумчивое лицо Северуса, изуродованное яркой вспышкой и «высококачественной полиграфией». На фотографии Северус держал у подбородка скрипку и смотрел куда-то в сторону. Похоже, он был ни задумчив, ни сосредоточен, а раздражён. Гарри снова улыбнулся. Наверняка все эти съёмки ужасно сердили Снейпа, и он желал поскорее вернуться к работе или к своим бестолковым и неартистичным студентам. Гарри спрятал буклетик в ящик стола и повертел в руках билет. Концерт был большим, и, кроме Снейпа, в этот день в Барбикане выступала целая куча народу, включая и Люциуса Малфоя, и каких-то оперных певцов. Оркестром по обыкновению дирижировал Волдеморт, и Гарри понял, что поедет в Барбикан с большим удовольствием. Ему нравился Том Риддл своим умом и независимостью суждений. Он был почти в том же возрасте, что и Дамблдор, и Гарри снова с удивлением поймал себя на мысли, что эти старые хрычи вызывали в нём живейший интерес, в отличие от большинства сверстников. Сверстники были гораздо скучнее, а вот Альбус Дамблдор и Том Риддл представляли собой значительный образец человеческой породы. Казалось, ничего не было между ними общего, и в то же время они были похожи тем же жизненным ароматом, что Гарри и Снейп, хотя, конечно, аромат Риддла и Дамблдора для Гарри уже существенно отдавал тухлыми мумиями. Однако Гарри с какой-то отцовской нежностью сравнивал в голове обоих старпёров, смакуя их и так и эдак. Он считал, что вроде бы открыл их, как открывают ещё неизвестный, но монументальный закон физики. Пока Гарри сидел здесь, подальше от обоих, они казались ему двумя звёздами-гигантами, — быть может, Альдебараном и Бетельгейзе, — Гарри казалось, что он, сидя в этом кресле, смотрит в огромный телескоп и разглядывает издали этих исполинов, трепеща и восхищаясь. Конечно, к таким великанам не стоило слишком уж приближаться, если не было желания быть сожранным притяжением огромной звезды. Но с другой стороны, Гарри знал, что тоже хотел бы стать кем-то похожего размера. Кому вообще хочется быть карликом или пигмеем? Гарри, страшась того, что там увидит, заглядывал в собственное сердце, пытаясь решить, какого же размера оно было, и не задумываясь, что значительность величины заставляет держаться на расстоянии всех остальных, ведь и крошечной звёздочке хочется выглядеть большой и яркой. На фоне же подобных гигантов тускнеет даже крупная звезда.

Гарри старался не думать о финале их последней встречи с Дамблдором, который считал себя в праве власти. Наверняка что-то произойдёт, потому что Дамблдор не оставит его в покое. Это нервировало, но Гарри заставлял себя мыслить трезво. Дамблдор собирался найти и использовать какой-то рычаг для манипуляций, очень сильный, сильнее даже, чем скрываемая Гарри бисексуальность. Порой он холодел от ужаса, пытаясь сообразить, что же это могло быть. Его воображение рисовало ему картины одна другой страшнее, но Гарри не покидало ощущение, что реальность всё равно окажется гораздо ужаснее.

Интересно, что бы сказал Сириус, узнав, что старый козёл хочет вдуть его крестнику? Гарри с ядом добавил про себя, что Дамблдор, конечно, решил не вмешивать в их педрильские дела посторонних. Не покидала неприятная мысль, что Гарри просчитался и Дамблдор на самом деле вовсе не так безболезненно пережил бы публикацию своих порнооткровений с неизвестным юношей. Вот только Гарри выяснил для самого себя вопрос собственных пределов. Стоило только вспомнить те мерзкие пальцы, как подкатывала тошнота. Он не стал бы трахаться с Дамблдором даже ради спасения собственной жизни. По-видимому, и самого Дамблдора возбуждал не столько сам Гарри, сколько невыполнимая задача. Дамблдор был готов на всё ради своей прихоти. Гарри сжал ручку кресла похолодевшей рукой. Невольно посещала мысль, что не просто так они встретились в том клубе. Конечно, Дамблдор знал, кто он такой. Как Гарри раньше этого не понял? Ведь он сам решил переспать со Снейпом отнюдь не в тот день, когда профессор пырнул его вилкой. Наверняка старый хрен поддерживал связь с Сириусом в тюрьме и с Дурслями. Возможно, наблюдатели Дамблдора следили за Гарри ещё в Палермо. Посылали фотографии. Был кто-то, кто знал о его похождениях, и об Армандо, и обо всех остальных. Вполне возможно, это был именно его последний любовник из Палермо, который и рассказал Гарри о том самом гей-клубе. Тогда… тогда всё было не случайно, и Дамблдор захотел уложить его в койку уже очень давно.

Удивительно, как часто люди повторяют, что готовы на всё. Обычно ради мечты, ради любви, ради кого-то близкого — в общем, ради непременно возвышенной и благородной цели. Цель Дамблдора тоже была довольно-таки благородна: кто не считает удовлетворение собственных желаний самой что ни на есть возвышенной целью? И теперь Гарри тоже вынужден был приготовиться ко всему, чтобы, как когда-то Северус, избежать своей участи. Северусу повезло, потому что Гарри был ещё молод и не слишком зубаст. Оказалось, он был ещё достаточно пластичен и восприимчив, чтобы поддаваться влиянию внешних обстоятельств и сохранять в себе способность меняться.

Гарри вскочил и нервно заходил по кабинету. Накануне вечером он тоже сказал себе, что готов на всё, лишь бы вернуть Северуса в свою жизнь. На самом деле сразу он не задумался о серьёзности подобных слов. Ими бросались часто, но копнуть чуть глубже и выяснялось: да, конечно на всё, но сейчас нельзя уйти с работы, недостаточно денег, мешают дети и плохое здоровье, нельзя же разрушить свою жизнь до основания и вообще нужно готовить обед, а по телику показывают какую-то чушь, такую, что не оторваться, да и лень встать с дивана. Гарри отлично знал такие песни и узнавал их, как Северус — популярные музыкальные пьесы. И Гарри прислушивался к себе, пытаясь понять, на что же он действительно готов ради этой влюблённости, или всё-таки любви, потому что нельзя было называть лёгким и приятным словом это безумное чувство. Это была болезнь или смерть, потому что его нынешние мысли и рассуждения попахивали лихорадкой, а прежнего Гарри уже не было на свете. Унылая дама с жестоким злорадством отплатила ему за пренебрежение и бахвальство, ясно дав понять, что не терпит над собой повелителей.

Как бы там ни было, Северус сказал ему, что не станет вступать с ним в связь из-за того, чем Гарри занимался. Они непременно должны встретиться… и Гарри… и Гарри скажет, что уйдёт. Он завяжет со своей работой, бросит здесь… бросит всё? Гарри, будучи уже не так ошарашен силой, новизной своих чувств и близостью Северуса, наконец сумел всё как-то взвесить. Он пока не очень-то понимал, как оставить такую работу, учитывая наличие и Дамблдора, и крёстного, и прочих родственников, и знакомых — вся его семья и вся его жизнь были в деле. А его сумбурные мысли действительно означали, что он собрался порвать с целым миром ради одного человека?..

Выходило, что не так-то просто определить, от чего можно отказаться. Гарри бросил взгляд вокруг. Это, что же, ему придётся отказаться от этого стола, кабинета, своих телохранителей, от самолётов, от своей должности и от своего положения? Деньги синдиката станут ему недоступны, а состояние Джеймса Поттера тоже было частью доходов клана. Гарри, задумавшись, прикинул, сможет ли он вывести хотя бы что-то из своего имущества. Трастовым фондом Поттеров до совершеннолетия Гарри управляли Дурсли. Уже год, как он вступил в наследство, но изъять основные средства всё равно не мог — таково было условие завещания. Забирать можно было только проценты.

После ухода он не сможет рассчитывать ни на какие проценты, понял Гарри. Он не переместит сам фонд, а значит — отследить, кто и где получает эти проценты, не составит никакого труда. Итак, у него останутся только те пятьдесят тысяч, которые он перевёл на левый счёт в банке, но их тоже нужно обналичить. Гарри вздохнул. Раньше денежные вопросы не волновали его в том виде, в каком они тревожат средний или рабочий класс. Теперь же он всерьёз задумался о средствах к существованию. Не мог же он жить на деньги Северуса. Гарри невольно улыбнулся, представляя, как Северус содержит его на доходы от своих гонораров, и все вслед шипят: «Завёл себе молодого жиголо».

При этой мысли Гарри обеспокоился ещё сильнее. Северус был публичным человеком, а ему придётся уйти в подполье. Выходило… всё равно ничего не выходило. Гарри, нахмурившись, просчитывал и так и сяк, но они с Северусом жили на разных планетах, и не было никакой возможности это изменить.

Гарри снова попытался представить себя вне своей нынешней жизни и недоверчиво хмыкнул. Неужели он всерьёз задумался бросить здесь всё? Из-за Снейпа? Изменить свою жизнь так кардинально, всё разрушить, начать с нуля? Из-за внезапно вспыхнувшей страсти, которой едва исполнился месяц? И тут Гарри с очевидностью понял, почему Северус оттолкнул его. Наверняка он рассуждал так же, только к его размышлениям добавился ещё и вопрос ориентации. Неудивительно, что Северус сказал ему «нет».

Гарри оглядел помещение. Возможно, известие о его уходе отсюда заставит Северуса передумать. Однако Гарри не обольщался: уйти из мафии, чтобы потом завести кота и стать добропорядочным буржуа ещё никому не удавалось. Ему нужен был надёжный и верный план, а покуда надо было поговорить с Северусом. Может быть, сам Северус подскажет ему выход.

Этот разговор всё изменит между ними. Северус скажет, что только его личные представления о справедливости и неприязнь к тем, кто нарушает закон, заставили его держаться от Гарри подальше. Гарри рисовал в своём воображении, как Северус тоже признаётся, что любит его. Конечно, на самом деле Северус был гораздо сдержаннее, вряд ли он станет рассыпаться в признаниях, но он испытывал какие-то чувства, может, даже любовь, и Гарри с надеждой думал, что его сердечные муки наконец прекратятся.

В Барбикан Гарри явился чуть заранее. Он знал, что к Снейпу до концерта не пробиться — обычно тот сидел у себя взаперти, — но надеялся встретить кое-кого из артистов оркестра. И действительно: не прошло и нескольких минут, как он повстречал в запутанных галереях Барбикана Нарциссу Малфой.

Миссис Малфой была бледна и зла. Завидев Гарри, она ускорила шаг, и Гарри подивился её решительной прыти. Она старалась производить впечатление интеллигентной и вальяжной дамы, но после её поездки к Снейпу стало очевидно, что она вовсе не та, кого обычно из себя строит.

— Вы! — прошипела она как разъярённая кобра.

— Я. — Гарри развёл руки в стороны, насмешливо улыбаясь.

Её лицо от гнева пошло пятнами. Под толстым слоем грима это было почти незаметно, но Гарри догадался, что покраснела она очень сильно. Он знал, что теперь все преимущества у него, и он будет задавать тон этой беседе. Однако в пустом коридоре делать этого не стоило. Нарцисса тоже оглянулась и выдавила:

— Мы можем поговорить в другом месте?

Гарри только снова развёл руками, жестом предлагая ей указать дорогу.

Нарцисса привела его в одно из помещений, где держали старые крупногабаритные инструменты: арфу без нескольких струн, контрабасы, ударную установку, поцарапанный рояль. Гарри почувствовал себя здесь неуютно, оглядывая тёмный высоченный потолок. Голос Нарциссы тоже прозвучал гулко и неприятно в просторной тишине зала.

— Вы крестник моего брата уголовника! Сын этих Поттеров! Такой же бандит! — бросила она несдержанно.

Гарри сложил руки на груди и нахмурился. Взывая к его нравственности и совести, Нарцисса ничего не добьётся.

— Может, и бандит, — ответил он сердито, — зато я не продул папочкино состояние в очко.

Нарцисса на этот раз побледнела. Отступив, она поморщилась, и Гарри показалось, что она сейчас заплачет.

Он вздохнул и отвернулся. Непрошеная жалость всегда посещала Гарри в такие моменты, но он уже много лет как приучился её игнорировать. Однако после встречи со Снейпом делать это было с каждым днём всё труднее. С досадой Гарри почему-то вспомнил церковного проповедника, который однажды воскликнул: «Пробудись!». Было и правда похоже, что эта любовь к Северусу разбудила все прочие, давно дремавшие чувства.

Гарри снова взглянул на мадам Малфой. Та всё ещё сверкала глазами, но в них яснее проступило отчаяние.

— Он должен ещё кому-то, помимо меня? — спросил Гарри наконец, подходя ближе.

Крепко держась за крышку рояля, Нарцисса подняла на него взгляд. Она была небольшого роста, и Гарри теперь смотрел на неё сверху вниз. Не желая отвечать, она отвернулась, пытаясь обрести прежнее самообладание и снова выглядеть достаточно разгневанной.

Гарри хмуро глядел на неё и выпустил козырь:

— Что вы искали в воскресенье у Снейпа в кабинете и в сейфе?

Та вздрогнула, испугавшись, и взглянула на него широко раскрытыми глазами.

— Вы настоящий дьявол, — прошептала она.

Гарри закатил глаза. Женщины не могут жить без мелодрам. Им непременно нужен злодей, негодяй и мучитель.

— Он должен четыреста тысяч фунтов, — терпеливо проговорил Гарри, — и двести из них он проиграл, когда меня ещё даже в городе не было. Вы правда считаете, что в этом я виноват? За удовольствие приходится платить. — Гарри махнул рукой. — Нет смысла разводить этот спор. Что вы делали в кабинете у Снейпа?

Нарцисса, поджав губы, смотрела на него чуть спокойнее.

— Что я получу за этот ответ?

— А вы полагаете, что ответ меня заинтересует?

— Уверена в этом, — сказала Нарцисса с мстительной улыбкой.

Гарри замолчал, однако Нарцисса ничего не добавила. Она внимательно следила за ним, пытаясь прожечь его взглядом насквозь. Гарри понял, что сможет сделать эту, так не понравившуюся ему с первой же встречи женщину своей союзницей. Они прощупывали друг друга. Оба умели интриговать, и Гарри понял, что если хочет добиться здесь результатов, то лучше выступить напрямик. Похоже, Нарцисса была склонна к манипуляциям и плохо противостояла открытой агрессии.

— Я хочу знать, что вы искали у Снейпа, и хочу, чтобы вы исчезли с его горизонта, — сказал он наконец. — Перестали его преследовать. — При этих словах Нарцисса вспыхнула. — Взамен я отдам вам половину долговых расписок вашего сына.

Нарцисса стояла не двигаясь. Гарри даже испугался, что она сейчас хлопнется в обморок, но мадам Малфой была из тех, кому в хрупкое тело поместили бойцовский дух. Она только чуть сильнее сжала крышку рояля и совершенно по-деловому поинтересовалась:

— Чтобы я оставила Северуса в покое? Зачем вам это?

Гарри вздёрнул брови. В самом деле, не ждёт же она ответа?

— А как насчёт Люциуса? — спросил он ядовито. — Он в курсе вашего интереса?

Нарцисса, промолчав, признала поражение и сказала другое:

— Меня шантажируют. Долгами Драко.

Услышав это, Гарри чуть было не расхохотался. Драко оставил за собой длинный кровавый след отцовских денег. Гарри заставил себя по-прежнему спокойно ждать продолжения.

У Нарциссы что-то на миг дрогнуло в лице, когда она вновь заговорила:

— Мне никогда бы не пришло в голову попытаться привлечь Северуса. — Она брезгливо скривилась. — Это единственное, что я могла сделать. Остаться в его квартире ночью и обыскать её. У Северуса есть некий документ... Я хотела даже вытащить у него ключи, но бумаги, скорее всего, в сейфе, а у меня нет шифра. За это мне пообещали вернуть расписки. Хороший, талантливый мальчик… — пробормотала она, тут же поджав губы, словно пожалев о сказанном.

Гарри ошеломлённо выслушал её. Так значит… О боже! Он снова чуть было не рассмеялся. Нарцисса приставала к Снейпу вовсе не из-за его прекрасных глаз? А эта брезгливость в её взгляде? Наверное, она сравнивала его с Люциусом, и Северус был недостаточно холёным, чересчур принципиальным, слишком занудой и вообще мало понятным своей фанатичной преданностью искусству. Гарри не выдержал и улыбнулся. А он-то бешено ревновал…

Женщины его пугали. Оказывается, очень нелегко найти такую, что не станет использовать чью-либо привязанность или заинтересованность ради выгоды. Он вспомнил Гермиону. Та поступила в точности, как и Нарцисса. Обе даже глазом не моргнули, притворяясь в равной степени покорёнными и недоступными, заинтересованными и холодными, распаляя любопытство и воображение. Гарри сомневался, что когда-нибудь сможет обучиться такому высокому искусству притворства. Ему казалось, что равнодушный мужчина не склонен выжимать из неудачливой поклонницы всё, что могло когда-нибудь пригодиться.

Он отряхнулся от этих мыслей. Странный способ получить какие-то документы. Почему бы попросту не вскрыть дверь и обчистить квартиру? Гарри не удержался и задал этот закономерный вопрос.

Нарцисса пожала плечами.

— Вы полагаете, меня это заботит? — ответила она с горечью.

— Почему вы просто не попросили у Снейпа бумаги? Уверен, он бы не отказал вам.

В голосе Гарри прозвучала такая убеждённость, что Нарцисса усмехнулась. Помолчав, она отрезала:

— Я не стану рисковать жизнью Драко, проверяя на прочность принципы Северуса.

— Что это за документ, и кто вас шантажирует?

Она взглянула на него, и торжество блеснуло в её взгляде.

— Отдайте расписки.

— Я же обещал.

— Я вам не доверяю.

Гарри фыркнул, признавая её правоту.

— Я скажу вам, о чём идёт речь, — лихорадочно вымолвила она, — если вы отдадите мне все имеющиеся у вас расписки.

— Не много ли вы просите? — нахмурился Гарри. — Вы уверены, что эта информация стоит почти полмиллиона фунтов?

Что-то безрассудное сверкнуло в её глазах.

— Вы были готовы заплатить двести тысяч, чтобы избавить Северуса от моего назойливого внимания, — сказала она вкрадчиво. — Сколько стоит такая информация?

Гарри сжал зубы. Его чувство — его самое слабое место.

Нарцисса подошла к нему вплотную. Она схватила его за локоть и заговорила торопливо:

— Я исчезну из жизни Северуса. Объясню, что за документы. Я даже назову вам имя шантажиста. Больше того, я забуду наш сегодняшний разговор от первого до последнего слова, если вы вернёте мне все расписки, включая те, которыми меня шантажируют.

— Как я могу это сделать, если даже не знаю, у кого они?

— Отдайте мне вашу половину. После этого я назову, что нужно взять у Северуса. Потом вы отдадите мне вторую половину, и я скажу, кому это нужно. — Нарцисса безумно и торжествующе улыбалась. — А когда вы привезёте мне те, оставшиеся, — я не знаю, каким способом вы отберёте их, меня это не интересует, — я забуду о том, что мы с вами знакомы, и о том, почему вы хотите заплатить полмиллиона за эпизод из жизни Северуса Снейпа!

Гарри с удивлением и восхищением смотрел в её горящие глаза. Да, у Нарциссы Малфой была своя маленькая наркомания — в глубине души Гарри не мог не посочувствовать ей. Она фанатично любила своего сына. Возможно, именно эта любовь сделала Драко таким слабым, и Гарри с недоумением почувствовал странное удовлетворение от того, что вырос сам по себе. Может, действительно лучше иметь мёртвую мать, чем такую? Гарри испугался собственных мыслей, но его не покидало ощущение неправильности. Гарри больше не видел в Нарциссе её показного жеманства. Она выглядела дикой волчицей, готовой защищать детёныша, и в груди что-то болезненно заныло. Может, он просто завидовал Драко? Он вспомнил, как они с Северусом говорили о щитах и защитниках. На одну минуту Гарри вообразил, что всё именно так, как хотелось, и он может прийти к своей матери и… Может просто прийти. Гарри не представлял, как прибежал бы к ней жаловаться на собственный проигрыш, клянчить денег или ожидать, что она решит другие его проблемы. Это только мысль — что можно куда-то прийти с чемоданом своих ошибок и заблуждений и всё равно услышать, что ты не самый плохой человек. Наверное, именно эта уверенность и делает людей сильнее. И они ищут её. Ищут родителей, наставников, священников и богов. Но вот перед глазами Гарри стояла именно такая женщина, и он с недоверием смотрел на неё, раздумывая, что за цену пришлось бы ему заплатить. Возможно, он так бы и бегал за мамочкой, требуя у неё то еды, то денег, то защиты, и даже бы не понял, какую жалкую личность собой представляет, ведь мама бы продолжала убеждать его в том, что он «хороший и талантливый мальчик». Что ж, зато теперь он строит свою жизнь как хочет и твёрдо знает, что слеплен не из шоколада.

Гарри невольно снова почувствовал к Нарциссе неприязнь.

— Вы же понимаете, что если решите что-то кому-то разболтать, первой пострадаете не вы, — сказал он с тихой угрозой, но та только презрительно улыбнулась.

— Надеюсь, и вы понимаете, что у меня есть способ пустить в ход свои знания, — сказала она с вызовом, — но вы так трясётесь над Северусом, что ещё немного — и ничьих слов не понадобится. У вас всё на лбу написано. Мне — наплевать. Верните расписки и дайте слово, что не тронете Драко.

Они без прежней враждебности, но с осмотрительным недоверием, смотрели друг на друга. Нарцисса открыто предупредила его, и Гарри внял её словам. И у неё, и у Гарри имелась ахиллесова пята, и оба вынуждены были своё уязвимое место защищать сами, не обращаясь ни к каким заступникам. Теперь был его черёд.

— Я даю вам слово, — сказал он серьёзно, вытаскивая из кармана несколько сложенных вчетверо бумаг. Он не рассчитывал на этот договор, забирая расписки с собой и намереваясь использовать их в качестве рычага, но всё вышло гораздо лучше. — Это обещанная половина — та, что была у меня в руках. Вторая находится в кассе казино. Мне нужно несколько дней.

Нарцисса, почти не слушая, выхватила у него бумаги и, развернув, быстро пробежала глазами, после чего разорвала их на клочки.

Гарри, наблюдая за этими манипуляциями, хотел предложить Нарциссе отправить её фабрику по производству долговых расписок на лечение, но потом передумал, не желая рисковать этим странным союзом. Не существует никого более глухого, чем мать, боготворящая единственного сына.

Разговор с Нарциссой и порадовал, и огорчил его — Гарри испытывал смешанные чувства. Они вышли из комнаты за несколько минут до начала концерта. Нарцисса бросилась в сторону зала почти бегом, а Гарри, задумавшись, неторопливо отправился на балкон — он, конечно, хотел купить место в первом ряду партера, но оказалось, что билеты в концертный зал Барбикана приходится бронировать чуть ли не за полгода. Так что Гарри, можно сказать, повезло, раз удалось купить хотя бы этот — на самой верхотуре и с краю.

Ему всё ещё не верилось, что эта высокомерная и надменная женщина, отчаявшись достать таинственные бумаги, решилась залезть к Северусу в постель. Наверняка мадам Малфой предпочла бы голодать, чем заняться разновидностью проституции, но это же было ради Драко — ради высокой цели. Гарри усмехнулся. И вновь Дамблдор оказался прав: под воздействием нужных рычагов даже самый благородный человек превращался в животное. Он тут же нахмурился, почему-то представляя Северуса. Он не отрицал бы их животное начало. Он снова бы заговорил о выборе, о том, что, благодаря этому выбору, человек сильнее животного. И вдруг прошлое сложилось для Гарри в одну картину, как паззл. Он ясно увидел все свои разговоры с Северусом, увидел Тома Риддла, рассказывающего ему о Бетховене, увидел Дамблдора, повествующего о гибели материи. Мысли из хаотичной мешанины выстроились в шеренгу. Неужели люди первым делом замечали в других те качества, которыми обладали сами? Эта простая идея так ошеломила Гарри, что он на мгновение остановился, не замечая, как вокруг толкались люди, просачиваясь в узкий проход. Он удерживал эту ярко вспыхнувшую мысль в голове, любуясь ею с детским восторгом и не подозревая, что только что открыл для себя монументальный закон этики. Пожалуй, знание такого закона должно круто облегчить жизнь. Значит, если кто-то постоянно обвинял или просто подозревал всех во вранье, на самом деле попросту постоянно врал сам. Вот и Гарри вечно ожидал от Северуса обмана. Если человек жил по меркам животного, он ждал того же и от других, не понимая, какая такая духовная жизнь могла их заботить.

Риддл тоже знал этот закон. Нет, это было настоящее руководство по эксплуатации, инструкция к человечеству — что бы и о чём ни говорили люди, на самом деле они всё время вели один бесконечный рассказ о самих себе. Гарри глупо разглядывал толпящихся и видел в них не людей, а потоки слов. Он вовсе не опечалился при мысли, что люди представляли собой квинтэссенцию безграничного вселенского эгоизма, и с жадным любопытством изучал их весёлые, серьёзные, усталые и нетерпеливые лица. Улыбаясь, Гарри задумался о сделанном им открытии: возможно, по этому закону он приписал всем вселенский эгоизм, потому что сам величайший эгоист?

Последнее открытие заставило Гарри с ещё большим вниманием смотреть по сторонам. Толпа монотонно гудела, и Гарри хотелось прислушаться к ней — было что-то, что влекло его к самым разным людям. Богатые и бедные, талантливые и бездарные, амбициозные и безыскусные, сильные, слабые, здоровые, больные, старики и дети — они все интересовали его, как будто листья одного гигантского дерева, издали такие одинаковые, но приглядеться внимательнее — всегда разные. Сердце его застучало сильнее. Гарри вошёл на балкон и занял своё угловое место в конце ряда, откуда открывался вид на гигантский партер, полностью забитый людьми. Балкон тоже галдел, скрипел ножками кресел, шуршал одеждой — вблизи Гарри различал лица и одежду мужчин и женщин, но чуть дальше уже ничего было не различить, и люди сливались в живое месиво. Казалось, это волнуется вода, колышутся листья дерева на ветру, а может, плывёт звёздная туманность. Только очень фанатичный учёный их разберёт и разделит на отдельные листья, звёзды или молекулы. Гарри, склонившись к парапету, заворожённо смотрел вниз, не заметив, что зал затих, и жалел, что для душ не изобрели настоящего микроскопа. Уж он-то первый стоял бы в очереди, чтобы изучить, и понять, и ответить на неизвестный и незаданный вопрос.

Это была одна из тех редких минут откровения, когда истина открывается как-то вдруг, без напряжения и раздумий. Тогда кажется, что в мире не осталось больше загадок. Гарри в эту минуту чувствовал себя его неотъемлемой частью и редкое единение со всеми, кто его окружал. Он повернул голову и широко улыбнулся полностью седой леди слева от него. Леди, немного смутившись, тем не менее тоже ответила ему удивлённой улыбкой, склонив голову в кокетливой бархатной шляпке с пером.

Она наклонилась к Гарри и доверительно проговорила сухим голосом:

— Какой удивительный скрипач! — Она указала в сторону сцены крошечным театральным биноклем. — Ох, как я его люблю!

Оркестр уже приготовился. Волдеморт занял своё место, а Северус отвешивал публике лёгкий поклон.

— Да, я тоже его люблю, — ответил Гарри, чувствуя, как у него заходится сердце не то от счастья, не то от волнения, и в эту минуту осознал, что действительно готов бросить всё на свете ради Снейпа.

Разговор с миссис Малфой снова всплыл у него в голове. Драко был для Нарциссы достаточным рычагом, чтобы вынудить её спать с тем, кого она не хотела. Гарри пододвинулся ближе к краю кресла, напряженно вглядываясь в фигуру Северуса. Нехорошее предчувствие посетило его, но тут Волдеморт взмахнул палочкой, и Гарри обо всём забыл.

Концерт был большим. Северус выступал только в первом отделении и напоследок, поэтому Гарри приготовился всю вторую половину концерта скучать. Но к собственному удивлению он, не отвлекаясь, просидел до самого антракта, когда Северус уже ушёл со сцены. Слишком много мыслей посетило Гарри за последние два месяца, и он оказался гораздо более подготовленным, чем сам думал. Конечно, поначалу его интересовал только Северус, но музыка увлекла его своим кипучим течением — в этом Гарри узрел сходство с жизнью, и любой музыкальный отрывок он превращал для себя в рассказ. Звуки, как слова, повествовали о чувствах, но делали это более чисто. Теперь Гарри склонен был согласиться с Томом Риддлом и с Северусом, выступавшими против симбиоза жанров. В слова люди вкладывали смысл, и этот смысл мешал понять, что же они думали и чувствовали на самом деле. Слова были слишком грубы — топорный и бестолковый инструмент, которым обходились и каменотёс, и плотник, и ювелир. Как люди и их рассказы, одна музыка была простой и доступной, другая — неподходящей, третья — сложнее и непонятнее, и тем вызвала у Гарри желание в ней разобраться. Хотя многое из того, что он услышал, не понравилось ему или привело в недоумение, Гарри не чувствовал скуки.

В программе была одна из увертюр Бетховена, и Гарри слушал с любопытством, памятуя о словах Риддла и его интересе к этому композитору. Вот и Бетховен тоже всё говорил о себе сам. Ни одни слова об искусстве по-настоящему не характеризовали это искусство — они сообщали что-то только о его критике. Выходило, что бы Гарри ни услышал от других и ни подумал сам о картине, висевшей в его кабинете, или о музыке Бетховена, все эти слова не имели никакого отношения к замыслу их создателей. А о чём на самом деле, работая, думали Тулуз-Лотрек и Бетховен, так и останется неведомым и неразгаданным, как и любой акт творения — от сингулярности и зарождения живой клетки до появления Сикстинской капеллы и фантазий Сальвадора Дали. Оказывается, вот что влекло Гарри в «Прачке» и в Снейпе тоже — загадка творчества, подлинный акт созидания. Болезненный голод, который не утолить бутербродом. Голод, заставивший Гогена сменить респектабельность биржевого маклера на нищету и бродяжничество в портах Марселя и далёкие берега Полинезии, принуждавший и других бросать насиженную жизнь, и бежать в поисках неведомых приключений и давно исчезнувших пиратских кораблей, травить себя абсентом и опиумом и умирать от реального, физического голода. Бежать — чтобы разгадать тайну прекрасного, каким бы страшным и ужасным оно ни оказалось, потому что было оно вызывающим, грубым и огромным, без прилизанной эстетики, призванной пощадить чувства особо впечатлительных особ. От него, как и от той картины, за изменениями в которой Гарри следил изо дня в день, веяло дыханием жизни — и всё в них от первого до последнего слова было правдой.

Гарри не покидала мысль, что Северус Снейп повлиял на него в гораздо меньшей степени, чем могло бы показаться со стороны. Он действительно появился в жизни Гарри, потому что Гарри его позвал. Есть ли в этом какая закономерность, он не был уверен, но этот принцип он уже неоднократно наблюдал и доверял ему: рядом всегда оказывались именно те люди, которые были больше всего нужны, даже если они были неприятны или причиняли боль. Если Гарри не внимал этому жизненному уроку, человек исчезал, но спустя некоторое время появлялся снова или возникал кто-то другой, но проблема с ним оставалась прежней. Продолжалось это до тех пор, пока Гарри не усваивал «материал», и тогда для него появлялось новое «задание». Никто не учит с большим упорством, чем жизнь. Она учит менять и меняться, но куда как проще не размышлять о сути, а воспринимать форму — приятное глазу приятно вдвойне своей лёгкостью восприятия. Гарри когда-то дал себе слово, что не станет себя жалеть или оправдывать. Он хорошо знал себя и знал, на что способен. Но появление в его жизни такого человека, как Северус, означало, что Гарри уже стоял на пороге кардинальных изменений и готов был их услышать. И в самом деле — разве получится контакт у тех, кто абсолютно глух друг к другу? Гарри с отчётливой ясностью теперь понимал, что, будь на его месте Линдсен, кто-то бы кого-то убил. Скорее всего, пострадал бы именно Северус, как более уязвимый. И от этой мысли Гарри поёрзал.

Теперь он был почти что рад и благодарен Северусу за то, что тот так стремительно уехал. Пожалуй, это и правда было мудрым решением. Его отъезд позволил Гарри ощутить полноту и тяжесть собственного чувства, ощутить себя самого. Гарри с недоумением и непониманием оглядывался на себя прошлого и не верил, что был таким глупым, легкомысленным и невнимательным: он был настолько невнимателен, что чуть было не профукал то жалкое количество дней с Северусом на пустые ссоры и доказательства своей силы. Теперь Гарри готов был уступать ему каждый раз, только бы Северус вернулся, и тут же пугал один лишь отголосок мысли, что всё утрачено. Ему необходимо было продолжать бороться. Гарри не позволял себе думать, что может случиться иначе, что не всё в его руках и есть вещи, которые ему неподвластны. Не из-за этой ли бесконтрольности люди больше всего на свете боятся смерти и любви?

В нём появилась несвойственная ему серьёзность. Однако эта серьёзность отличалась от той, которая требовалась во время ведения переговоров или заключения сделок. Гарри как будто стал смотреть глубже и отзывчивее. Любопытно, что он сам позволил о себе услышать? Северус ведь не вёл монологов, а значит, его тоже интересовал партнёр в этом дуэте. Печаль вернулась в его сердце, и Гарри вдруг догадался: эта серьёзность, что он ощущал, не была равнодушной. Дела приходилось вести с напором и самоуверенностью, чтобы не дать слабину, не прогнуться, не поддаться. Теперь же он лишился всякой уверенности, он ощущал такую бурю чувств, что с трудом разбирался в её мешанине. И вроде бы Гарри страдал, но чувствовал и радость, и надежду, и грусть, что обычно приходит вместе с поздней осенью и заставляет вспомнить, что всё в этом мире умирает. Эти чувства сдавливали сердце, и дыхание перехватывало. Гарри снова был одновременно счастлив и несчастлив и не понимал, как так может быть: задыхаться от своей жизни, своей боли и своей любви и нежелания, чтобы всё это заканчивалось. Он иногда заглядывал в зал, рассматривая толпу, и внутри всё замирало от осознания, как мимолётно и легко мгновения ступают к смерти. Музыка лучше любого другого искусства понимала, что такое время, потому что жила во времени, и Гарри как никогда чувствовал её близость человеческой жизни.

На сцене появился тучный бородатый певец. Передвигался он с трудом: колобком перекатывался с бочка на бочок, фрак облегал его, как кишка колбасу. Певец поклонился, и с ним поклонились все его три подбородка. Лицо у него было румяным и добродушным, а проплешину на голове он старательно загладил жидкими волосами с боков.

Зал замер. Раздались тихие звуки кларнета, и лицо певца искривилось, став скорбным и отяжелевшим. Он преобразился в одно мгновение, будто сбросив уродливую оболочку.

— E lucevan le stelle…* — запел он по-итальянски, и Гарри встрепенулся. Необыкновенной силы голос заполнил концертный зал, отражаясь от стен и сложной системы акустических панелей, и Гарри в ту же секунду был убит наповал.

Позже он сравнит эту минуту с той, когда радиотрансляция Мендельсона покорила Снейпа, и ещё очень долго будет удивляться тому, что, ни разу не слышав оперной музыки, откликнулся на её звуки так, будто его сердце жаждало именно её. Гарри всегда казалось, что опера — нечто жуткое и для зануд. По меньшей мере, для тех, кто долго и профессионально занимался музыкой. По его мнению, оперой нельзя было ни с того ни с сего увлечься — это было слишком несерьёзное для неё слово. В голову лезло нечто высокопарное, из лексикона Тома Риддла, но Гарри был покорён с первой же минуты.

Оказывается, настоящая любовь и правда часто приходит вот так: с бухты-барахты, без всяких фанфар, осторожных знакомств и долгих свиданий. Споры о любви с первого взгляда не утихают — в неё верят, как в бога, или отрицают всякое её существование. Впрочем, нужно обладать изрядным воображением, чтобы допускать вещи, которых сам не видел. Гарри, долго относивший себя к категории скептиков, оказался посрамлён сперва появлением в его жизни Северуса Снейпа, а затем и оперы.

История музыкальных увлечений Гарри была коротка и примитивна: подростком он отплясывал на школьных дискотеках под ту же простенькую танцевальную музыку, что и его друзья. Многие из них были настоящими фанатами её исполнителей — красили волосы белыми перьями или выстригали затылки, в зависимости от того, кто вошёл в моду. Сам Гарри не увлекался музыкой в принципе: он жил в реальном мире, старался как можно раньше войти в бизнес, поэтому ни телевизора, ни книг, ни музыкальных дисков в его комнате не водилось. Музло — для примитивных и для тех, кому некуда девать время, так он про себя считал, а Гарри временем дорожил. Его можно было потратить если не на дела, так на сидение у Тирренского моря и музыку его прибоя. Мадди постоянно слушала девчачью чушь, где овечьими голосками подпевали друг другу едва вышедшие из подросткового возраста мальчишки, и Гарри, заслышав магнитофон, с ужасом вопил, чтобы она немедленно вырубила эту фигню. Он не был в курсе музыкальных новинок, которыми обменивались его одноклассники, а на Сицилию очень редко приезжали зарубежные исполнители. На Сицилии любили петь, но затягивали, в основном, что-то скучное, заунывное или патриотическое, что нельзя было услышать даже по итальянскому радио. Дядя и тётя музыкой также не увлекались и по театрам Гарри и Дадли не водили.

Всё, что Гарри знал об опере, сводилось к мнению, что эта отстойная музыка представляла собой неконтролируемые вопли. Тем больше он был потрясён сегодняшним выступлением неизвестного колобка. Казалось, в его мощной груди пряталась тысяча кузнечных мехов. Сила увлекала Гарри в любых её проявлениях, а он уже догадался, что видит перед собой огромную силу — дар великого голоса. Ему не нужны были ни слова, ни их смысл, чтобы донести всем сидящим в зале свои мысли и чувства.

В тот вечер Северус подарил ему новую любовь. Конечно, тот и сам не знал, что так случилось. Гарри подозревал, что всё это всегда было в нём: и долгий путь по стопам своих отцов, и бисексуальность, и любовь к Северусу, и любовь к опере, которую он сохранит на многие годы, до самой своей смерти. Наверное, в Гарри таилось ещё очень и очень много всего, что могли открыть в нём другие места, другие события и другие люди. Он сыграл слишком мало ролей, чтобы как следует себя узнать. Гарри только посетило странное ощущение, что теперь он вроде как знает, что ждёт его в будущем. Будущее перестало быть туманным, и время вдруг прекратило своё существование: ведь всё, что с Гарри ещё случится, на самом деле уже случилось где-то глубоко внутри него. Там, в мозгу, в сердце, в ядре каждой клетки, он уже совершил то, что ещё только должен совершить, принял решения, которые ещё только собирался принять. Это мгновение заставило Гарри застыть, и его глаза постороннему показались бы сейчас тёмными и бездонными: время исчезло, и Гарри смотрел сквозь него. Он ясно видел себя в возрасте тридцати семи лет в каком-то кабинете, где в углу горел необычным зелёным пламенем камин. Гарри сидел за тяжелым письменным столом и что-то писал, почему-то в жутких очках-велосипедах и очень серьёзный, совсем не похожий на себя сегодняшнего и всё равно тот же самый.

Когда секунда прошла, всё вдруг исчезло, оставив неприятное ощущение, что он вроде бы понял что-то удивительное и правильное и тут же упустил это. Гарри недоверчиво улыбнулся. Ну вот, а рассказать кому — решат, что он чокнутый или врёт. Как будто можно вправду видеть будущее. Мозг любит показывать нам мультики и убеждать в их реальности, но в то же время сердце, в отличие от рассудка, всегда знает заранее, какой выбор мы сделаем.

Гарри поднял голову, снова глядя на сцену. Северус нужен ему как воздух. Гарри понял это в странную минуту откровения: незримое присутствие Северуса чувствовалось в том кабинете, хотя Гарри не мог сказать, что именно навело его на такую мысль. Но ещё отчётливее он уловил другое: если Северус не вернётся, всё покатится под откос, и на этот раз Гарри не удастся подняться.

Он жадно вглядывался в певца, который сейчас озвучивал на весь зал всё, что Гарри желал бы сказать. Он снова ощутил себя полностью раздетым, как тогда, во время знакомства с Мендельсоном. Гарри весь побелел и сполз с кресла, вцепившись в балконный парапет.

— Svani per sempre il sogno mio d’amore. L’ora e fuggita, e muoio disperato. E muoio disperato e non ho amato mai tanto la vita!

Гарри уже привык думать на английском языке, но услышать свои чувства озвученными на языке, на котором он говорил всю сознательную жизнь, было слишком трудно: они будто обрели материальность и стали незыблемыми и реальными. Его губы сами собой шевелились, переводя на английский:

— Развеялся навсегда мой сон о любви. Время прошло, и я умираю в отчаянии. Я умираю в отчаянии, а никогда ещё я не любил так жизнь.

__________________________________________

E lucevan le stelle — «И светили звёзды» — Дж. Пуччини, ария Марио Каварадосси «Тоска», акт 3.